Наталья Лапикура - Исчезнувший поезд
– Интересно, а какой же версией прикрылись от Москвы?
– Сирота, ты же не дурак, сам слышал. Какая-то незарегистрированная секта после длительной агитации настроила большую группу киевлян порвать с мирской жизнью и уехать в отдаленные районы Союза, в какой-то подпольный монастырь… Да какие там, к чертовой матери, отдаленные районы! В минувшем году во Львове подпольный женский монастырь греко-католиков раскрыли – замаскировались под общежитие медсестер и санитарок при инфекционной больнице.
– Сравнил! Львов!.. А с нашими, киевлянами, – что? Возвернули родственникам, засадили в психушку или куда-нибудь на «химию» сослали? А может, вообще никого не нашли?
– Сирота, тебе не кажется, что сегодня удивительно благостная погода?
3
Сразу же после конференции меня перебросили на укрепление специальной группы, которая безуспешно гонялась за бандой медвежатников. Нам казалось, что эта уголовная порода в последние годы попала в милицейскую красную книгу, как вымирающий подвид. Но ты смотри – воскресли! И хорошенько наплевали в кашу не только нашему столичному Управлению, но и всей советской милиции. Было похоже на то, что в состав «организованной преступной группы» (банда, по-научному) входили исключительно мастера спорта по тяжелой атлетике. Потому что они расковыривали сейфы, как консервные банки, не с помощью автогена или взрывчатки, а обыкновенными кувалдой и ломом. Представляешь, какую надо для этого иметь физическую силу? И какой могучий сон почему-то охватывал всех без исключения жильцов дома, когда на первом этаже в подсобке магазина или сберкассы вот так изгалялись над беззащитным сейфом!
Мы устраивали засады – бесполезно. Поднимали старые дела и находили либо справки о преждевременной смерти некогда славных медвежатников, либо их самих – больных, немощных пациентов специнтернатов. Нынешнее поколение тяжелоатлетов старательно тренировалось, дабы установить новые рекорды во славу Родины и максимум уголовщины, которую они себе позволяли, – так это выдрать с корнем и поставить на попа, сиречь, вверх ногами, будку с телефоном-автоматом.
Когда мы окончательно сорвали дыхалку, как те молодые гончие, потерявшие след, в розыск вмешался сам Старик:
– Вы тут, пацанва зеленая, посидите, водички попейте, носы вытрите, носки отгладьте. А я прогуляюсь. Медвежатник – он зверь особый. Шума вокруг себя не любит. К нему с подходом нужно. Как к нецелованной петеушнице из деревни.
Сказал – и исчез. Мы шутили в курилке, что Старик, наверное, поехал в свои Цуманские леса партизанский автомат выкапывать. Но тут наш дедуля объявился. И хорошенько утер нам носы. Причем, не шелковым платочком, а наждачной бумагой. Поскольку на протяжении нескольких дней без шума и криков засадил под замок одного за другим этих неуловимых тяжелоатлетов. А когда он привел – безо всяких наручников и охраны, поддерживая под локоток, словно родственника, того самого геракла, который уродовал кувалдой даже золлингеновскую сталь – тут уж сам Генерал выстроил в коридоре весь розыск и сказал всего лишь два слова:
– Учитесь, сопляки!
И это касалось не только старшего лейтенанта Сироты, но и некоторых майоров.
Похоже, что после устроенной Стариком бравурной охоты на медведей весь уголовный мир Киева был охвачен мистическим ужасом. Дошло до того, что за две недели на знаменитейшей танцплощадке «Юность» (по-народному – «Жаба») никому не вышибли хотя бы один зуб! Поэтому я спокойно приводил в порядок документацию, часами пропадал «на кофе» и вообще откровенно затосковал. А посему опять начал размышлять над тем, что поклялся забыть после памятного разговора в глухой аллее милицейского санатория.
Но странное дело! Чем больше я уговаривал себя не думать о безымянном бродяге, продирающемся к разуму в киевской психушке… тем больше я о нем думал. Известный психологический эффект. Его в свое время блестяще использовал легендарный Ходжа Насреддин, обещая вылечить любую хворь при условии, что больной не будет думать о голозадой обезьяне. Естественно, это никому не удавалось. Когда меня совсем уж прижимало, я становился перед зеркалом и принимался убеждать свое отражение:
– Куда ты лезешь, чудило? Там генералы всего лишь по касательной прошли – и то им рога отполировали. А ты туда же со своими тремя звездочками! Тебе Контора еще истории с Кициусом не простила. А тут не один Кициус, а целых сто! С таким приданым уцелеть у тебя не больше шансов, чем стать генеральным секретарем ЦК КПСС. Сходи лучше, слей антифриз, выберись на кофе. Прогуляйся по Пионерскому парку, полюбуйся левым берегом Днепра, пока его окончательно не испоганили крупнопанельным строительством: попустит.
Во время одного из таких сеансов аутотренинга позвонил мой друг Борис-психиатр и радостно сообщил:
– В кондитерскую на Львовской привезли непережаренные зерна. И отладили кофеварку. Наконец варит, а не полощет. Вылетай!
– Доктор, во-первых, там из-за студентов не протолкнешься. Ты же знаешь. А во-вторых, сегодня кто на смене? Любка-бардачка? Ничего не получится. Я ее супруга в свое время на «химию» отправил. Еще дуста вместо сахара сыпнет.
– Товарищ легавый, без паники. Я Любкиному мужику после вашей «химии» импотенцию вылечил. Так что будет и кофе с сахаром, и вне очереди. Выходи. Я на троллейбусной остановке.
К моему удивлению, студентов двух ближайших вузов – театрального и художественного – в кофейне практически не оказалось. Только из-за углового столика помахал нам рукой общий знакомый – Юра Логвин, великий мастер изображать в гравюрах по дереву обнаженную женскую натуру. Он как раз убалтывал под кофе очередную юную кандидатку на позирование.
Борис был прав: зерна и в самом деле не пережарили, и кофе получился крепким. Впрочем, я, как только вошел, на всякий случай тотчас же повернулся спиной к Любке. После третьего глотка Борис произнес, будто между прочим:
– Пароход «Максим Горький», чтобы ты знал, потихонечку прибывает в пункт назначения. Если тебя это еще не интересует.
– Совершенно не интересует.
– Я так и знал. Так вот – начальник спецотделения срочно отбыл в Москву на какой-то семинар, а его заместитель заимел на даче такой радикулит, что до сих пор ест, пьет… и все остальное… в классической позе наших далеких предков. Имею в виду – раком. На хозяйстве остался я один. Поэтому перевел «металлиста» в отдельную палату, отменил всю эту терапию и вообще все назначения, за исключением лошадиных доз витаминов через капельницу. Плюс снотворное. Через неделю у него исчезла трема рук.
– Борис, я же тебе сказал, что меня совершенно не интересует этот пароход. Будем считать, что у меня морская болезнь. Меня с недавних пор тошнит от одного имени основоположника социалистического реализма в художественной литературе. Скажу больше: я до сих пор не женился из-за этого Пешкова. Потому, что мне снится его роман «Мать», я начинаю орать дурным гласом и размахивать кулаками во все стороны. Кто же такое выдержит?
– Уговорили, инспектор. Я не буду больше упоминать этого нижегородского босяка. Лучше расскажу вам об одном пациенте, которого так долго лечили, что он забыл обо всем на свете. А когда его перестали лечить, подкормили, дали выспаться, то он раскрыл глаза и сказал…
– …и сказал: «Доктор, что я такого натворил?»
– А ты откуда знаешь?
– Поставь себя на его место: просыпаюсь, на окнах решетки. Следовательно, я в КПЗ. Но рядом со мной стоит какое-то чмо в белом халате. Вывод: я не просто за решеткой, а в тюремной «больничке». Могу добавить – следующей фразой больного было: «Вроде же я не пил вчера, чего же так голова болит?»
– Сирота, с тобой неинтересно. Ты все знаешь.
– Работа у нас такая. Догадываюсь, что ты ему ответил. Навешал лапшу на уши, что все в порядке, что он просто потерял сознание по дороге домой, затем в бессознательном состоянии говорил странные вещи, долго не мог придти в себя. Поэтому «скорая помощь» привезла его к вам. Но все будет хорошо, товарищ больной, вы только скажите, куда родным сообщить. А он тебе в ответ: живу, мол, на улице Лагерной, дом такой-то, квартира такая-то. Номер телефона не помню, поскольку голова все еще раскалывается и цифры путаются. Так что вы через справочную узнайте. А по фамилии я – такой-то…
Тут я назвал Борису ту фамилию, которую раздобыл через паспортный стол. И мой друг впервые за годы знакомства растерянно застыл с раскрытым ртом. Потом захлопнул, даже зубы щелкнули, сел на подоконник и пожаловался:
– Что-то ноги не держат.
– А это к дождю, – успокоил я друга.
– Так что мы будем делать?
– Милый мой доктор, все, что я мог сделать по линии уголовного розыска, я уже сделал. После чего мне весьма настойчиво порекомендовали частично утратить память. Так, чтобы при слове «металлист» я спрашивал: а что это такое? А тебе не повредит немедленно возобновить больному все процедуры и произвести соответствующую редактуру истории болезни. Пока тебя на соседнюю койку не уложили, и тоже в качестве пациента.
