Наталья Лапикура - Исчезнувший поезд
Обзор книги Наталья Лапикура - Исчезнувший поезд
Валерий Лапикура, Наталья Лапикура
Исчезнувший поезд
Кофейная мельница
(необходимое предисловие)
Кофейная мельница со сломанной ручкой – вот и все, что осталось мне на память об Алексее Сироте. Остальные его вещи растащили соседи. Почему никто не польстился на это произведение ереванского завода «Метиз» – тому две причины. Во-первых, культура ручных кофемолок оборвалась в Киеве с окончательным становлением советской власти 1920-го года и в дальнейшем так и не возродилась. Во-вторых – сломанная ручка. Мой друг Алексей – или, как мы его называли, Олекса – бывало, говорил:
– С армянами рискованно иметь дело всерьёз, что-нибудь да схалтурят. Вот возьмем кофемолку: жернова хорошие, а ручка – полова.
Мельничку Сирота выцыганил у кого-то из своих знакомых. Они в силу своего исключительно посконного происхождения мололи ею перец. «Село! И сердце отдыхает…» Но как раз этот привкус перца впоследствии и придавал кофе Алексея абсолютно неповторимый вкус. Именно поэтому мой друг Сирота мужественно терпел мучения, причиняемые обломком ручки во время процесса помола. Найти что-либо милосерднее Алексей так и не смог. Что поделать – у каждого времени свои дон кихоты и свои мельницы.
Мы познакомились в высоких коридорах бывшей Первой Киевской классической гимназии, ныне – гуманитарного корпуса Национального Университета на бульваре Шевченко. Мой филологический факультет был, как и сейчас, на третьем этаже, Алексей уже долбил классическую философию на втором. «Трояк» по политэкономии социализма, который я получил с третьей пересдачи, по обычаям тех лет, навеки положил конец моим мечтам о науке. Я подался во вторую древнейшую профессию – журналистику. Алексей Сирота, хоть и не конфликтовал с марксистско-ленинским учением, все же признался как-то, что залило оно ему сала за шкуру изрядно. Вместо аспирантуры, куда его приглашали как отличника учёбы и члена партии, возник мой друг в рядах Киевского уголовного розыска Главного управления МВД УССР по городу Киеву. Как говорят психологи, сработал классический «эффект Коти».
«Эффект Коти» – название феномена происходит из старого анекдота о муже, его жене и ее любовнике. Этот любовник, которого едва не поймали на горячем, успел спрятаться в шкаф с образцами парфюма знаменитой фирмы «Коти». Почему они были в квартире любовницы – несущественно. Суть в том, что под утро этот бедняга вылетел из шкафа с диким воплем: «Дайте скорее говна понюхать!» Вот это и есть «эффект Коти».
Если кто-то до сих пор не понял, объясняю. Наилучший способ избавиться от пагубного влияния на психику пятилетки штудирования, теории научного коммунистического мировоззрения – пойти в менты. Или, как говорили во времена нашей молодости, – в легавку. Вот отправишь в вытрезвитель сотню-другую обрыганных алкоголиков, соберешь в мешок «до кучи» две-три расчленёнки, то есть, разделанных преступником на части трупов; пополнишь свою память разнообразием всего произведенного человечеством мата, – и снимет получше бабки-ворожеи. В клинических случаях, говорил Алексей Сирота, помогает хорошая эксгумация, желательно, в дождливую погоду.
Алексей служил в уголовном розыске как раз в разгар эпохи, которую называли «застоем». Она начиналась первым бескровным переворотом в Кремле, а заканчивалась грязной кровавой войной в Афганистане. Семидесятые годы, брежневские времена…
Времена туалетной бумаги, которой не было в продаже потому, что она вся шла как «непищевая добавка» в дешевую вареную колбасу, о которой и до сих пор со слезой умиления вспоминают те, кто Леониду Ильичу шнурки завязывал. Времена, когда каждый год дорожала выпивка, исчезала закуска, зато изобретались все новые и новые ордена. Времена, когда каждый выходной был чьим-то профессиональным праздником и День Советской милиции занимал в табеле о рангах место между Днём Советской Армии и Международным Женским днем 8-го марта. Легавым подфартило, ибо сам зять Брежнева служил в МВД, а его шеф Щелоков жил с генсеком в одном подъезде на Кутузовском проспекте, 26.
Это были времена, когда милицию, как преступников на этапе, контролировали два учреждения: «отделы админорганов» компартийного аппарата и зловещее КГБ. Роль моськи, с лаем бегающей вокруг, была отведена Прокуратуре СССР. И не дай Бог тебе, честному или глупому менту, сделать шаг влево или вправо. Конвой стрелял без предупреждения. И не мазал!
Это были времена, когда за политические анекдоты давали до пяти лет лагерей, а вести дневники было еще опаснее. Киевский журналист Валерий Марченко погиб в темнице как раз из-за заметок, которых и не собирался публиковать. Поэтому нормальные люди полагались на память. Сейчас, когда со времени описанных мною событий прошло двадцать пять, а то и тридцать лет, кое-что может показаться нереальным, надуманным или приукрашенным. Не знаю… Возможно! Я над этим не задумывался. Я брал в руки старую кофейную мельницу со сломанной ручкой и опять слышал иронические интонации моего друга Алексея Сироты, который морщился, преодолевая сопротивление куцего куска металла, и говорил:
– Какой ты сваришь кофе – зависит от того, как ты смелешь зёрна.
Исчезнувший поезд
Говорят, рецепт так называемого, мраморного, кофе состоит в том, что сливки не выплескивают в чашку, а осторожно выдавливают из кондитерского шприца, опущенного в посуду на самое дно. Фигня собачья! У меня лично эти слова «мрамор» или «мраморный» вызывают единственную ассоциацию: заплеванное, переполненное пассажирами и карманными воришками киевское метро.
Из рецептов Алексея Сироты1
От автора: Я уже вспоминал как-то, что мои встречи с Алексеем Сиротой были преимущественно спонтанными. Судьба так расставила нас обоих на своей шахматной доске, что работали мы неподалеку друг от друга – он на Богдана, а я на Крещатике. Оба любили кофе, а две или три точки на весь Киев, где этот кофе все-таки варили, а не испоганивали, опять-таки, пристроились вокруг центральной магистрали. Второй этаж диетического гастронома, подземный переход на тогдашней площади Октябрьской революции, закуток в «Кулинарии», да еще кафе при гостинице «Днепр». Вот и все места, где киевские кофеманы могли получить свое маленькое удовольствие. Что поделать! Киев семидесятых в этом отношении позорно уступал Ужгороду, где кофе, настоящий кофе – «экспресс»! – варили и подавали чуть ли не на каждом шагу. Правда, не в фарфоровых или керамических чашках, а в обыкновенных стеклянных граненых стаканах. Поскольку приличную посуду тырили польские туристы и заезжие из России. Однако кофе в граненом стакане все-таки был стопроцентно настоящим и даже благоухал!
Но это в Ужгороде! На тот момент у них в Закарпатье, советская власть существовала от силы тридцать лет. А у нас, над Днепром? Не успели к тысяча девятьсот семнадцатому году в Киеве понастроить кафешек с кафешантанами включительно по всему Крещатику и прилегающим улицам, как приволокся из революционного Питера матрос Железняков верхом на своем бронепоезде и принялся колошматить по всей этой красоте из трехдюймовок!
Припоминаю, когда мы с Алексеем хорошенько закладывали за воротник, то начинали петь дуэтом старинную ростовскую блатную: «Я просто вор, мой стаж – с семнадцатого года, и воровать я начал с давних детских лет, когда на Балтике красавица «Аврора» шмаляла в Зимний, выбивая в ем кадет…» В этом, наверное, и состояла победоносная поступь Великой Октябрьской революции. В столице лупили по Зимнему дворцу из шестидюймовки, а в провинции, соответственно, вдвое меньшим калибром – по кафешкам. Думаю иногда: если бы кофе от природы был не черным, а красным – спасло бы это его от пролетарского гнева?
Хотя – с другой стороны, говорят, что в Ереване в многочисленных кафе не просто варят хороший кофе по-турецки, а еще и соревнуются друг перед другом – у кого вкуснее. Оттого женская половина Еревана беспрепятственно предается любимому делу: гаданию на кофейной гуще. Удивительнейшая вещь! У них там, в Армении, советскую власть внедрили фактически в то же время, что и у нас, украинцев. Вдобавок отдали туркам священную гору Арарат, но вот уничтожить культуру кофепития и конь-яковарения (а кстати, коньяк варят или гонят?) так и не смогли.
Простите, опять отвлекся. Итак, как сейчас помню, был день, такой себе день. Точь-в-точь, как в «Записках сумасшедшего» Н. В. Гоголя – без числа, черт знает, что за день. На работе дел для меня не нашлось, зато накатила очередная волна укрепления трудовой дисциплины. Кроме уже привычных журналов регистрации «Прибыл-убыл» и традиционных утренне-вечерних засад кадровиков в кустах у главного входа, на сей раз завели еще и так называемый «Реестр внутренних командировок». В нем надлежало фиксировать все свои перемещения из редакционного корпуса в аппаратно-студийный, а особенно кратковременные вылазки за проходную. Наши начальники прекрасно понимали, что журналистика не высиживается за казенным столом, а редакция – это вам не бухгалтерия, однако и они терпели, и нам терпеть велели.
