Донна Леон - Счет по-венециански
— Ой, папа. Ой-ой, отпусти. Отпусти-и… — И она зашлась в звонком хохоте.
К обеду с грехом пополам успокоились, но только внешне. Родители, словно по молчаливому уговору, больше не задавали Кьяре вопросов о синьоре Тревизан и ее дочери. В течение обеда Брунетти, под неодобрительные взгляды Паолы, время от времени неожиданно и резко наклонялся в сторону Кьяры, сидевшей, как всегда, рядом с ним. Девочка каждый раз заходилась хохотом в притворном ужасе, а Паола жалела про себя, что у нее не хватит авторитета, чтобы отправить комиссара полиции в его комнату без обеда.
Глава 9
После сытного обеда Брунетти отправился прямиком в квестуру, заскочив по дороге выпить чашечку кофе в надежде, что это поможет ему стряхнуть сонливость, навалившуюся на него после обильной и вкусной пищи и усиленную теплой погодой. В кабинете он стянул плащ, повесил его и подошел к столу проверить, не подоспело ли что-нибудь новенькое за время его отсутствия. Результаты вскрытия, как он и рассчитывал, были готовы, но официальное заключение еще не пришло, и синьорина Элеттра просто напечатала для него информацию, которую ей продиктовали по телефону.
Тревизана убили из мелкокалиберного пистолета. Как и предполагалось ранее, одна из пуль задела ведущую к сердцу артерию, так что смерть наступила почти мгновенно. Вторая пуля попала в живот. Судя по характеру пулевых отверстий, стрелявший стоял, самое большее, в метре от жертвы, а угол вхождения пуль указывал на то, что Тревизан в момент убийства сидел, а убийца стоял справа от него.
Незадолго до смерти Тревизан плотно поел и выпил умеренное количество алкоголя, совершенно недостаточное для того, чтобы всерьез пострадать. Состояние здоровья убитого, не считая избыточного веса, было вполне удовлетворительным для человека его возраста. Никаких признаков серьезных заболеваний, аппендикс удален, произведена вазэктомия[13]. Патологоанатомы пришли к выводу, что он прожил бы еще как минимум двадцать лет, конечно, если бы не подхватил тяжелую болезнь или не угодил бы под машину.
— Два десятка лет украли, — пробормотал Брунетти, прочитав последнюю фразу.
Он задумался, сколько всего можно успеть за двадцать лет жизни: увидеть, как взрослеет твой ребенок, а быть может, и как растет внук; добиться успеха в бизнесе; написать поэму. А Тревизана навсегда лишили этих возможностей и вообще каких бы то ни было возможностей. Безнравственность убийства, по глубокому убеждению Брунетти, заключалась как раз в этом безжалостном уничтожении всех перспектив, всех надежд и планов. Воспитанный в католической семье, Брунетти знал, что самое страшное для религиозного человека — смерть без покаяния, и помнил, как страдает из-за этого Франческа в дантевском «Аде». Не будучи сам человеком верующим, он прекрасно понимал, сколь ужасна для множества людей подобная перспектива.
Сержант Вьянелло постучался и вошел к нему в кабинет. В правой руке у него была обыкновенная голубая папка, из тех, которыми часто пользовались в квестуре.
— Этот человек был абсолютно чист, — сообщил он без всяких предисловий и положил папку Брунетти на стол. — Для нашего ведомства он, можно сказать, не существовал. Одно-единственное упоминание о нем, которое я смог найти, просмотрев все разделы, это запись о получении им нового паспорта, и было это, — Вьянелло сверился с записью, — было это четыре года тому назад. И больше ничего.
В самом этом факте, как таковом, не было вовсе ничего удивительного: множество людей умудрялись прожить всю жизнь, ни разу не попав в поле зрения полиции; о них становилось известно, только если они становились жертвами так называемого хулиганского насилия: пьяного водителя, разбойного нападения, запаниковавшего вора-домушника и так далее. И лишь единицы из таких вот незаметных людей становились жертвами убийц-профессионалов — а, судя по всему, Тревизана застрелил именно профи.
— Я договорился на сегодня о встрече с вдовой, — сказал Брунетти, — в четыре.
Вьянелло кивнул:
— На ближайших родственников тоже ничего нет.
— Странно это, вам не кажется?
Вьянелло подумал и ответил:
— Вообще-то это совершенно естественно, что какой-то человек и даже вся его семья ни разу не привлекали внимание полиции.
— Но ведь есть здесь что-то настораживающее?
— Калибр пистолета? — Оба прекрасно знали, что оружием, из которого был убит Тревизан, чаще пользуются профессиональные киллеры.
— Есть возможность его отследить?
— Разве что модель, а так — нет, — сказал Вьянелло. — Я отослал описание пуль в Рим и Женеву.
Оба знали и то, насколько маловероятно, что шансы получить по-настоящему полезную информацию ничтожно малы.
— Что там на вокзале?
Ничего нового по сравнению с тем, что узнали полицейские накануне вечером.
— И это тоже мало что нам дает, верно, Dottore[14]?
Брунетти отрицательно покачал головой.
— Ну а у него в конторе как?
— К тому времени, как я туда пришел, большинство из них уже ушли на обед. Я поговорил с одной секретаршей, она была вся в слезах. Потом пообщался с адвокатом, который, по всей видимости, взял управление в свои руки. — Вьянелло сделал паузу и продолжил: — Так вот он, напротив…
— Не был в слезах? — спросил Брунетти и поднял глаза, чувствуя, как поднимается у него настроение.
— Вот именно: не был в слезах! Собственно, у меня сложилось впечатление, что его не слишком расстроила смерть Тревизана.
— А как он отреагировал на обстоятельства смерти?
— На то, что это было убийство?
— Да.
— Это, пожалуй, несколько выбило его из колеи. Мне показалась, что смерть Тревизана сама по себе его не особо взволновала, а вот то, что он был убит, его поразило.
— Что он сказал?
— Да почти ничего, — ответил Вьянелло и пояснил: — Вернее, он не сказал того, что обычно говорят в таких случаях — ну, все то, что мямлят, когда человек умирает, даже тот, кого мы недолюбливали: что это огромная потеря, что очень жаль семью, что утрата невосполнима…
Они с Брунетти столько раз слышали подобные речи за годы работы, что совершенно не удивлялись, когда обнаруживали их неискренность. А вот полное отсутствие их вызывало недоумение.
— Еще что-нибудь?
— Нет. Секретарша сказала, что весь персонал будет завтра. Сегодня им разрешили не возвращаться на рабочие места после обеда, из уважения к погибшему. Так что я наведаюсь к ним завтра. — И, предупреждая вопрос Брунетти, Вьянелло выпалил: — Наде я позвонил, она постарается раздобыть что-нибудь полезное. Лично она его не знала, но ей кажется, что он лет пять назад занимался завещанием одного мужика, тот еще держал обувной магазин на улице Гарибальди. Так вот, она позвонит его вдове. Ну и в округе поспрашивает.
Брунетти одобрительно кивнул. На службе у них супруга Вьянелло не состояла, но зачастую именно она оказывалась бесценным источником информации, причем такой, что ни в одном официальном документе не сыщешь.
— А еще я хотел бы проверить его финансовое состояние, — сказал Брунетти, — ну, как обычно: банковские счета, налоговые декларации, имущество. И попробуй разведать, что представляет собой его юридическая практика, сколько она может принести в год.
Все эти вопросы были вполне рутинными, но тем не менее Вьянелло их записал.
— А Элеттру попросить покопать в этом направлении? — спросил Вьянелло.
Каждый раз, когда ему задавали этот вопрос, Брунетти представлял себе синьорину Элеттру облаченной в тяжелую мантию и с тюрбаном на голове, причем тюрбан непременно был парчовый, украшенный тяжелыми драгоценными камнями, — и вот в таком виде она сидела, пристально вглядываясь в экран компьютера, над которым поднималась тонкая струйка дыма. Брунетти понятия не имел, как она это делает, но Элеттре неизменно удавалось выкапывать такие подробности финансовой деятельности и личной жизни жертвы или подозреваемого, о которых не подозревали даже члены их семей и деловые партнеры. У Брунетти складывалось впечатление, что скрыться от нее никому не под силу, и иногда он начинал задумываться, если не сказать — беспокоиться, а не воспользуется ли она своими исключительными способностями, чтобы заглянуть в личную жизнь тех, с кем и на кого она работает.
— Да, посмотрим, что она выдаст на этот раз. И еще мне понадобится список его клиентов.
— Всех?
— Да.
Вьянелло кивнул и молча сделал еще одну пометку в блокноте, хотя прекрасно знал, как трудно будет это сделать: уговорить адвоката назвать имя своего клиента почти невозможно. Есть, пожалуй, только одна профессия, представители которой называли своих клиентов еще менее охотно, — профессия проститутки.
— Что-нибудь еще, синьор?
— Нет. Я встречаюсь с вдовой через, — он взглянул на часы, — через полчаса. Если она сообщит мне что-нибудь полезное для нас, я вернусь; если нет — до завтра.
