Донна Леон - Счет по-венециански
— Привет, милочка, — сказал он.
— Ты сегодня рано, пап.
— Нет, как раз вовремя. Ты читала?
Она кивнула и опять уткнулась в книгу.
— Кьяра, сделаешь мне одолжение?
Она опустила книгу и уставилась на него.
— Ну, так сделаешь?
— Куда идти?
— Всего лишь к «До Мори».
— Что у нас закончилось?
— «Дольчетто».
— Ну па-а-п, ну почему ты не можешь выпить за обедом чего-нибудь другого?
— Потому, что я хочу «Дольчетто», родная.
— Я схожу, но только вместе с тобой.
— Тогда я и сам могу сходить.
— Вот и сходи, если хочешь.
— Не хочу, поэтому и прошу тебя сделать это за меня.
— Ну почему я?
— Потому что я тяжело работаю и содержу всю семью.
— Мама тоже работает.
— Да, но за квартиру и за все, что мы покупаем в дом, мы расплачиваемся моими деньгами.
Она положила книжку на кровать корешком вверх.
— Мама говорит, что это типичный капиталистический шантаж и что в таких случаях я не должна тебя слушаться.
— Кьяра, — проговорил он очень мягко, — наша мама — бузотерка, вечная оппозиционерка и агитаторша.
— А что ж ты тогда всегда говоришь мне, чтобы я ее слушалась?
Он шумно вздохнул. Услышав это, Кьяра свесила ноги с кровати и стала нащупывать свои ботинки.
— И сколько же тебе нужно бутылок? — спросила она с вызовом.
— Три.
Она наклонилась, чтобы завязать шнурки. Брунетти протянул руку и хотел потрепать ее по макушке, но она увернулась. Покончив со шнурками, Кьяра выпрямилась, схватила с пола пиджак и, не говоря ни слова, проследовала мимо него в коридор.
— Возьми у мамы денег! — крикнул он ей вдогонку и отправился в ванную мыть руки. Он слышал, как хлопнула входная дверь.
На кухне Паола накрывала на стол, но только на троих.
— А где же Раффи? — спросил Брунетти.
— У него сегодня днем устный экзамен, так что он с утра в библиотеке.
— И что же он будет есть?
— Перехватит где-нибудь пару бутербродов.
— Если у него экзамен, ему надо нормально поесть.
Она взглянула на него и покачала головой.
— Что? — спросил он.
— Ничего.
— Нет, ты скажи! Ты чего так качаешь головой?
— Я, знаешь, иногда думаю, как меня угораздило выйти замуж за такого заурядного человека.
— Заурядного?
Из всех оскорблений, которые время от времени бросала ему Паола, это отчего-то показалось ему самым обидным.
— Заурядного? — повторил он.
Минуту она колебалась, а потом пустилась в объяснения:
— То ты шантажируешь собственную дочь, чтобы заставить ее сходить за вином, которое она не пьет, а то вдруг начинаешь беспокоиться, хорошо ли поел твой сын.
— О чем же мне еще беспокоиться?
— О том, что он плохо учится, — парировала Паола.
— Да он весь последний год только и делал, что учился, да еще бродил по квартире и мечтал о Саре.
— Сара-то тут при чем?
«А что при чем?» — это занимало Брунетти больше всего: к чему вообще весь этот разговор?
— Что тебе сказала Кьяра? — спросил он.
— Что она предложила тебе пойти вместе с ней, а ты отказался.
— Если бы мне хотелось прогуляться, я бы и сам сходил.
— Ты всегда твердишь, что у тебя мало времени на общение с детьми, и вот выпадает такая возможность, а ты отказываешься.
— Сходить с ребенком до ближайшего бара и купить бутылку вина? Я несколько иначе представлял себе общение с детьми.
— Ах да, ты предпочитаешь сидеть с ними за одним столом и объяснять, что у кого деньги, у того и власть.
— Па-о-ла, — произнес он медленно, по слогам, — я не знаю, с чего вдруг ты затеяла эту беседу, но уж точно не из-за того, что я отправил Кьяру за вином.
Она пожала плечами и вновь повернулась к большой кастрюле, кипевшей на плите.
— Что такое, Паола? — спросил он, не двигаясь с места, но стараясь, чтобы голос его звучал проникновенно.
Она снова пожала плечами.
— Скажи мне, Паола. Пожалуйста.
Продолжая стоять к нему спиной, она тихо заговорила:
— Я начинаю чувствовать себя старой, Гвидо. У Раффи уже есть девушка, Кьяра тоже почти совсем взрослая. Мне скоро стукнет пятьдесят.
Похоже, с арифметикой у нее плоховато, подумал Брунетти, но промолчал.
— Я знаю, это глупо, но меня это так угнетает, будто я исчерпала все жизненные ресурсы и все лучшее осталось позади.
Боже, и это его она назвала заурядным?
Он молча ждал продолжения, но она, по-видимому, уже закончила.
Она сняла с кастрюли крышку и на мгновение скрылась в облаке пара. Потом взяла длинную деревянную ложку и стала помешивать ею содержимое — кто-то, быть может, сказал бы, что она похожа на ведьму, колдующую над своим зельем, но только не Брунетти. Он попытался представить себе, правда с трудом, что не было ни любви, ни двадцати лет брака, после которых в облике спутницы уже не остается ни одной незнакомой черточки. Попробовав посмотреть на Паолу со стороны, он увидел высокую, стройную женщину немного за сорок с рыжевато-русыми волосами, доходящими до плеч. Она обернулась, взглянула на него, и он увидел длинный нос и темно-карие глаза, большой рот, который неизменно его восхищал.
— Что же мне с тобой такой делать? В комиссионку сдать, что ли? — рискнул пошутить он.
Секунду она пыталась сдержать улыбку, но не смогла.
— Я очень глупо себя веду, да?
Он собрался было ответить, что не глупее, чем обычно, но тут дверь распахнулась и в квартиру влетела Кьяра.
— Пап, что же ты мне не рассказал? — прокричала она из прихожей.
— О чем не рассказал, Кьяра?
— Об отце Франчески! Что его кто-то убил.
— Ты ее знаешь? — спросил Брунетти.
Она прошла по коридору. На плече у нее болталась тряпичная сумка. Похоже, любопытство заставило дочку забыть о том, что она злится на отца.
— Конечно, знаю. Мы вместе ходили в школу. А ты теперь будешь разыскивать того, кто это сделал?
— Буду участвовать в розыске, — уточнил он коротко, опасаясь нескончаемого потока вопросов. — Ты ее хорошо знала?
— Да нет, — сказала она, к немалому удивлению Брунетти. Он ожидал услышать, что она была Франческе лучшей подругой, а значит, посвящена в нечто такое, о чем ему еще только предстояло узнать.
— Она водилась с этой, как ее, Педроччи, — ну, девчонкой, у которой дома куча кошек. От нее этими кошками так воняло, что с ней и не дружил никто. Вот только Франческа.
— А другие друзья у Франчески были? — спросила Паола. Тема была настолько захватывающей, что она с удовольствием приняла участие в вытягивании информации из собственного ребенка. — Я что-то не помню, чтобы я с ней встречалась.
— Правильно: она никогда ко мне не заходила. Все, кто хотел с ней поиграть, должны были приходить к ней домой. Это ей так мама велела.
— А та девочка, с кошками? Она ходила к ней?
— Ага. У нее отец — судья, вот синьора Тревизан и не возражала, несмотря на запах.
Брунетти поразился, насколько четкие представления о жизни у его дочери. Он не мог знать, что ждет Кьяру в будущем, но в том, что далеко пойдет, пожалуй, не сомневался.
— А какая она, синьора Тревизан? — спросила Паола, бросив взгляд на Брунетти. Тот кивнул: очень мило с ее стороны. Он выдвинул стул и присел к столу.
— Ма-ам, ну чего ты? Пусть уж папа сам задает все эти вопросы, это же ему надо знать.
Кьяра не стала ждать, пока мама сообразит, что на это ответить, прошла через всю кухню и устроилась у Брунетти на коленях. Бутылки, которые она уже не то простила, не то забыла, девочка поставила на стол.
— Что ты хочешь узнать о ней, пап?
Ну, это еще ничего. По крайней мере, она не зовет его «комиссаром».
— Сам не знаю, все, что вспомнишь, — ответил он на ее вопрос, — может, ты знаешь, почему все должны были играть именно у них дома?
— Франческа сама не могла толком этого объяснить, но однажды, лет пять назад, она сказала, что это, мол, ее родители боятся, как бы ее не похитили. — И не успели Брунетти и Паола сказать, что это просто абсурд, как Кьяра добавила: — Я-то понимала, что это полный бред, но она именно так и говорила. Может, она это сама же и придумала, чтобы казаться более значительной. Но на нее все равно никто внимания не обращал, так что потом она перестала это говорить, — тут она повернулась к Паоле и спросила: — Ма, а обед скоро? Умираю с голоду, если не поем, в обморок свалюсь! — И, закатив глаза, она стала съезжать на пол.
Брунетти инстинктивно подхватил ее и посадил на прежнее место, а именно этого она и добивалась.
— Ах ты, притворщица, — шепнул он ей на ушко и начал щекотать. Одной рукой он крепко держал ее, а другой легонько тыкал под ребра.
Кьяра визжала, размахивала руками, задыхаясь от восторга и сладкого испуга.
— Ой, папа. Ой-ой, отпусти. Отпусти-и… — И она зашлась в звонком хохоте.
