Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Барнс Дженнифер Линн

Глава 31

На мне пугающее количество украшений. Триада металла, бумаги и боли. Больничный браслет, словно наручник, приковывает меня к душе сестренки Брандо, которая сражается за жизнь. Подвеска, оставленная на пороге неизвестно кем, стягивает шею, как серебряная петля, напоминание о девушке Шарпа, умоляющей меня найти ее. Заколка с окровавленного банта Лиззи, которую я стащила в участке, будто сломанный ноготь, застрявший в волосах и царапающий кожу.

Жива.

Три девушки тянут в разные стороны, раздирая меня на части.

– Как ты? – спрашивает Шарп. – На тебе лица нет.

Я киваю, забираюсь в джип, не собираясь объяснять, почему у меня нет для него другого лица.

Прежде чем сделать первый вдох, я опускаю все четыре стекла. Отпиваю из стаканчика ровно столько, чтобы не расплескать содержимое, соус «Табаско» обжигает горло.

Сидящий рядом Шарп уже проглотил половину своей порции, отпихнув в сторону оливку, фаршированную сыром с голубой плесенью, и перчик халапеньо, обжаренный во фритюре, и теперь так громко грызет сельдерей, что я слышу хруст, несмотря на рев проезжающего мимо мотоцикла.

С детства у меня была склонность к мизофонии, или, по-научному, ненависти к звукам. Еще одна особенность в арсенале моей сверхчувствительности. Еще одна особенность, которую Шарп использует против меня, догадывается он об этом или нет.

Обычные звуки вроде чужого дыхания в постели или чавканья за столом могут истошно вопить у меня под кожей, как обезьяна-ревун. Постукивание карандашом по столу. Чирканье ногтем по приборной панели.

Так бывает не всегда, но достаточно часто. Мама говорила, что я слышу, как растет ноготь или падает звезда. Первое или второе – зависело от того, была ли она в романтичном настроении или нет.

Шарп мог бы с таким же успехом хрустеть на зубах детской косточкой. Я откидываю спинку, в салоне становится тесно.

– Что ты думаешь о Брандо? – спрашиваю я.

Шарп откусывает сельдерей:

– Примерно то же, что и раньше.

– А таинственный парень, который платил ему за чтение писем Никки, тебя не заинтересовал?

– Брандо же сам сказал. Сумасшедших хватает. Это необязательно куда-то ведет.

Шарп лжет.

Он протягивает длинную руку и поднимает список с пола под моим сиденьем, куда его уронил.

– Похоже, на сегодня экскурсии закончены. Сейчас около пяти. Самое время зарегистрироваться в отеле. Не слишком рано, чтобы тебе успели подготовить номер, не слишком поздно, чтобы поменять его, если там будет пахнуть носками. Если департамент откажется, я сам за тебя заплачу.

Я включаю зажигание.

– Я подброшу тебя до твоего пикапа.

– Ночевать дома – это неоправданный риск.

– Я рассчитывала риски для ракет, которые доставляли людей в космос. Думаю, я сумею оценить, стоит ли мне сегодня спать в своей постели.

– Хотелось бы верить.

– Может быть, станет понятнее, если я попробую объяснить. Если говорить о коммерческих рейсах, то Федеральное авиационное агентство заботится не столько о том, выживут или погибнут космические туристы, сколько о расчете рисков для людей на земле. Представь себе, что ракета взорвется и горячие обломки и части тел посыплются с неба на пляж. Мы заботимся о невинных людях. О космических туристах тоже заботимся, но они своего рода каскадеры, которые идут на риск осознанно. – Я хочу, чтобы Шарп окончательно это понял. – Я думала так про себя лет с десяти. Я каскадер, и я хочу выжить – и приложу все усилия, чтобы выжить, – но прыгать в неизвестное, никогда не теряя бдительности, для меня обычное дело.

Я не уверена, что выразилась достаточно ясно. Я не хочу выглядеть мученицей. В мою ДНК с рождения заложен риск, только и всего.

Шарп качает головой:

– Ты так долго не протянешь. Говоришь, что до последнего вздоха предана голосам в твоей голове? Ты не миллионер на увеселительной прогулке в честь дня рождения. И ты не просила этого чокнутого придурка, помешанного на заговорах, собирать фанатиков на твоей лужайке. Это реальная физическая опасность, Вивви.

Это больше, чем все остальное, похоже на извинение, самое явное проявление его беспокойства, но я сосредоточиваюсь на оборотах, которые меня задели. Долго не протянешь. До последнего вздоха.

– Откуда ты знаешь, протяну или нет? – замечаю я сухо. – Меня все устраивает. Это я не устраиваю тебя и таких, как ты.

Так ли это? Все ли меня устраивает? Сейчас мне лучше или хуже, чем было в десять, пятнадцать, двадцать лет? Мысли возвращаются к пузырьку с четырьмя розовыми таблетками, и не первый раз за этот день. Скоро останется три. Две. Одна. Что я буду делать потом? Крадучись, проберусь в кабинет незнакомого психиатра и буду сорок пять минут безуспешно уговаривать выписать мне рецепт на девяносто дней?

Возможно, я больше похожа на Шарпа, чем мне хотелось бы. Если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя [569]. Спасибо тебе, Ницше, за веру, что наука убила Бога. Я могу искать свет в небесах, но на земле следую своим самым темным инстинктам, как цепочке грязных следов.

Совсем как Шарп.

Взгляд падает на его ботинки, покрытые коркой грязи. Я вижу перед собой забытую могилу девушки. Вот только какой из них?

Мы едем молча, пока я не упираюсь в кузов джипа, стоящего за его пикапом. Шарп не спешит выходить. Он протягивает руку и подсовывает палец под больничный браслет, и его прикосновение к моей коже словно оголенный провод.

– Должно быть, это нелегко, – говорит он.

Я понимаю мгновенно. Это не про сестренку Брандо, которая сражается с драконом на больничной койке.

Шарп говорит обо мне, добавляющей в свой флот и ее дракона.

Он проводит пальцем вниз по моей ладони, прежде чем отдернуть его.

Я ненавижу себя за то, что хочу вернуть его палец.

Шарп вылезает из джипа, хлопнув дверцей.

Затем просовывает голову в открытое окно:

– Больше не спрашивай о девушке и браслете.

У него в горле комок.

Он уходит прежде, чем я успеваю ему ответить.

Я паркую джип в переулке. Я все увереннее перелезаю через забор, совсем как подросток, но все меньше уверенности испытываю, пытаясь проникнуть в темноту, носящую имя Джесс Шарп.

Больше не спрашивай о девушке.

Его слова словно червячок в моей голове, который копошится и копошится. Так трудно найти баланс между двумя Шарпами – тем, кто сочувствует моим драконам, и тем, который предупреждает меня не заходить слишком далеко.

Я крадусь по двору, огибая столбики палатки и норы тарантулов, и браню себя.

Мне следовало спросить его напрямую: это ты убил Челнока его собственным лассо и оставил лассо в качестве сувенира?

Мне следовало быть более кинематографичной: вытащить подвеску из-под рубашки и поинтересоваться, не он ли забыл ее на моем крыльце? И в палатке Эмм. Я спросила бы, откуда он вообще знает, как пишется ее имя, сокращенное от имени прабабки Эммелин? Я ничего не понимаю ни про него, ни про эти подвески.

Моя голова забита Шарпом, словно ватой, и до меня не сразу доходит, что с лужайки больше не доносятся вопли из мегафона. Вообще ни звука, кроме дальнего скрежета газонокосилки.

Когда я перебрасываю ногу через подоконник в ванной, тишина внутри плотная, словно жижа, в которой я сейчас увязну.

По дороге в гостиную я врубаю кондиционер, отчаянно желая ощутить хоть чье-то присутствие, хоть что-то, что нарушит эту тишину.

Замок на входной двери цел. Разбитых стекол нет. Единственный человек за окном – бегунья-многозадачница с детской коляской и немецкой овчаркой, натягивающей поводок.

Пробегая мимо, бегунья с тревогой оглядывает мой дом.

Причину ее тревоги я понимаю, выйдя на крыльцо.

С качелей на веревке свисает чучело.

На футболке надпись: «Конец близок». Голова-глобус. Вытаращенные глаза, моток рыжей шерсти вместо волос. Нарисованный рот в виде кричащей звезды. Полагаю, это я.