Виктор Пронин - Банда 2
Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.
— Рад видеть, Валерий Александрович! — воскликнул Пафнутьев.
— Да ладно тебе, — ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. — Садись.
— Премного благодарен! — отчеканил Пафнутьев.
— Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, — улыбнулся Невродов. — Не забываешь ты меня, не забываешь, — произнес он не то с укором, не то с благодарностью.
— На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.
— Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.
— Виноват, — охотно повинился Пафнутьев. — Исправлюсь.
— Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...
— Неужели отсидит?
— Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...
— Не понял? — вскинулся Пафнутьев.
— Да у тебя, — Невродов досадливо отвернулся. — Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?
— Пусть так, — согласился Пафнутьев.
— Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае. вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?
— Ордер на обыск.
— Кого обыскивать собираешься?
— Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.
— Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, — проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. — Надеюсь...
— Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.
— Так... И хочешь сделать это официально?
— Как получится, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.
— Рискуешь, Павел Николаевич.
— А! Семь бед одна ответ, как говорит один мой знакомый.
— Почему одна? — усмехнулся Невродов.
— Голова потому что одна. — Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?
— Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь, за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.
— Ты же знаешь мое положение... Этот человек...
Невродов замолчал.
— — Он еще не зачастил к вам?
— Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть, такие сведения. Тебя это не смущает?
— Подстегивает.
— В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.
— Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.
— Вспомню... Если сам уцелею.
— Есть сомнения?
— Никаких сомнений, Павел Николаевич! — с неожиданной силой проговорил Невродов. — Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что" уцелеть никому не удасться. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич — на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой — последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась но коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после воины на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали воину? Ты слышал об этом?
Невродов вынул платок и; не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и, наконец, вернулся к столу. — Прост... Бывает. Нечасто, но бывает.
— Бывает, — согласился Пафнутьев и замолчал, не чувствуя за собой права выражать понимание более многословно.
Повторяю, дорогой Павел Николаевич... Мы с тобой последние воины. Обреченные воины. Тем японцам еще повезло, они выжили. И им было что защищать. А нам с тобой защищать нечего. В этом самое страшное. Нет страны, нет закона, нет права. Согласен?
— Hет.
— Почему? — Невродов даже удивился.
— Все есть... И страна, и право. И пока я живой, она продолжается. В джунглях или в городских подворотнях, но продолжается.
— Ты видел расстрел Белого дома?
— Американцы показали.
— Вопросы есть?
— Нет, все ясно. Есть просьба.
— Давай.
— Нужен ордер на обыск.
— Что будешь искать?
— Не знаю... Найду — поделюсь.
— Поделись, — Невродов выдвинул ящик стола, вынул бланк, сходил к сейфу, покопавшись там, нашел печать, жарко и шумно дохнул на резиновый кружочек и с силой прижал к бланку. Пафнутьев даже испугался, не треснет ли стекло под таким весом. — Фамилию и прочее впишешь. Сам и распишешься... Не очень разборчиво. Бумага хорошая, сработает в случае чего... Ты уж на меня зуб не имей... Я объяснил. Зато и от тебя не требую обоснований.
— Понял.
— Уговор прежний.
— Напомните, — не сразу понял, о чем идет речь Пафнутьев.
— Если победа — это моя победа, если поражение...
— Заметано, — Пафнутьев спрятал в карман ордер.
— Один совет, если не возражаешь?
— Давайте.
— Осторожнее. У него ребята отчаянные. Пойдут на вес.
— Быстрота и натиск, — ответил Пафнутьев, поднимаясь.
— Ну-ну. — поднялся и Невродов. — Постой... Тебе ведь нужны люди?
— За тем и приходил.
— Что ж молчишь?
— Робею, — Пафнутьев беспомощно развел руками.
— Когда понадобятся?
— Не скажу.
— Не понял? — насторожился Невродов.
— Победа ваша, поражение мое. А не решения принимать и сроки назначать.
Много раз Пафнутьева выручала полнейшая, вызывающая откровенность. В самый неожиданный момент, когда все пытались друг друга перехитрить, скрывая замыслы и помыслы, он вдруг признавался в нотах, в которых люди сами себе не признаются. И этот его ход ломал сложившееся положение, поговорив, что не верили люди в откровенность и принимали его слова за еще более хитрый ход. Пафнутьев знал — откровенность сильное оружие, которое действует безотказно в схватке с суровым начальством, бестолковым подчиненным, любимой женщиной. Как-то Таня спросила его, почему он к ней все-таки ходит, хотя и не слишком часто.
— Другие прогоняют, — ответил Пафнутьев. Таня рассмеялась, он тоже усмехнулся, напряжение было снято, но оба знали, что шуткой тут и не пахло, он ответил чистую правду.
О, как часто мы принимаем за шутки самые сокровенные, заветные слова ближнего. И ведь знаем, прекрасно знаем, что не шутка это, что о наболевшем разговор, что это крик о помощи, если уж на то пошло... А мы весело смеемся, похлопываем по плечу, дескать, молодец! И сбегаем, пряча глаза, и машем прощально рукой, дескать, рад был повидать. Потому что если отнестись к его словам как они того заслуживают, как мы их поняли, ведь поняли все-таки, то придется выслушать еще много чего, придется принять участие в бедах этого человека, в его болях, в его спасении. А на это у нас нет ни сил, ни времени. Да и желания, если откровенно, тоже нет. Своих бед хватает, свои бы печали разгрести, самого бы себя понять и утешить. Какое участие, какое спасение... Господи, на новогоднюю открытку не хватает сил и духа.
Невродов некоторое время сидел молча, набычившись, исподлобья глядя на Пафнутьева и, наконец, опустил глаза и этим как бы смирился.
— Ладно... Понял. Может, ты и прав. Когда надумаешь, позвони. Моему заму. Ты с ним уже работал. Я его предупрежу. Люди будут наизготовке. Много не дам, но парочку, тройку...
— Вполне достаточно! Спасибо, Валерий Александрович.
— Полчаса дашь им на сборы?
— Полчаса? Дам.
— И то ладно, — просипел Невродов; — И это...
Будь осторожен... Впереди война в городских подворотнях. Иди! — Невродов в прощальном жесте поднял руку.
— До скорой встречи! — с подъемом произнес Пафнутьев, но дались ему эти слова. Из последних сил попрощался.
* * *Вся Россия, все ее разношерстное народонаселение носится с сумками, чемоданами, авоськами и рюкзаками — вдруг чего-то удасться купить подешевле, вдруг повезет выменять, украсть, обдурить. То ли мешок картошки подвернется, который пьяница выволок из собственного подвала и отдает за бутылку водки, то ли моторчик с завода, то ли пачку пельменей через забор мясокомбината, то ли кусок сала у хохлушки.
