Андрей Буровский - Медвежий ключ
На Володьку набегал и Кольша. Тоже поздно, ничего уже не сделаешь. Только тут Володька сообразил вдруг, что не слышал ни одного выстрела: ни первого, ни второго. А по озеру так и двигались, ныряли в волнах два толстых неровных сука — даже непонятно, как на них плавал Петька.
— Володька… Давай поймаем эти бревна… Уплывем.
— Кольша, я же не против, только как ты их думаешь поймать?
— Вплавь… Тут по пояс войти вполне можно, топко начинается потом. Ну, и пригнать их сюда…
Потом Володька думал, что сам по себе этот спокойный разговор, беседа про то, как выбираться отсюда возле не остывшего покойника, с обезумелым Акимычем за спиной, после всех ужасов этих минут, тоже были своего рода защитной реакцией. Голова требовала переключения, возможности спокойно подумать о чем-то другом, не о происшедшем на глазах. Володька спокойно, как мог бы набивать гильзу порохом или коптить мясо в коптильне, наклонился и закрыл глаза Андрею, сложил ему руки на груди.
Кольша и впрямь сплавал к одному из черных мокрых сучьев, лег на него грудью, подгреб ко второму, уже почти отплывшему суку. Ему удалось пригнать сучья к островку, и встав в воде, вытащить их за собой на берег; потом Кольша повалился на землю, лег лицом вниз, судорожно дышал — так, что ходуном ходили ребра. Видно было, каких усилий стоили ему эти два сука. Володька к тому времени развел огонь, приготовил остатки мерзкой, на удивление невкусной птицы.
Ожидая, пока Кольша придет в себя, Володька осмотрел оба сука. Наверняка они были соединены, скреплены чем-то, но Носов не смог найти ни самих креплений, ни мест, где они находилось. Как будто загадочный посол медведей Петька и правда держал сучья вместе силой своей собственной жизни вместо веревок и гвоздей. Ладно, веревки найдутся…
Андрею не нужен был больше ремень брюк, и Володька снял его, разрезал повдоль и крепко связал сучья.
— Думаешь, удержит? — Николай поднимался с земли, выглядел уже немного крепче. Новое несчастье сделало его активнее; со смертью Андрея он словно бы понял, что придется выбираться самому, никто его тащить не будет с острова.
— Может, и удержит… Давай поедим, да поплывем.
Но сучья не могли удержать одновременно их двоих, и даже одного взрослого человека, мужчину. И весил каждый из них килограммов на двадцать, а то и на тридцать больше, чем Петька, и умение было не то. Володька все вспоминал, как ловко рулил плотом Петька, как лихо держался на пляшущих по воде сучьях.
Он попытался встать на сучья, с ружьем за спиной и тремя запасными патронами в нагрудном кармане, толкаться вырезанным шестом.
— А если доплывешь до берега… Там ведь тоже топко.
— Буду искать, где он сошел… Там ведь должны быть следы. Ты не спускай глаз с Акимыча.
Кольша понуро кивнул, и у Володьки защемило сердце, когда он отплыл, балансируя изо всех сил, от берега. Шест гнулся, уходил чересчур глубоко в мягкое дно, сучья кружились, почти не двигались вперед. Метрах в тридцати сучья вывернулись из-под Володьки, и он упал в воду, ударившись о сучья боком, подняв фонтаны воды, и к тому же замочив ружье и все пять патронов — и которые в стволах, и которые в его кармане. Где-то совсем рядом был покойник, Володька вглядывался в воду, и желая, и боясь увидеть там лицо под слоем воды; пришла мысль — если не уйдем с проклятого острова, дня через два точно всплывет.
Володька с трудом выбрался на сучья, лег на них грудью, и погреб-поплыл к «своему» острову. Минут двадцать он добирался до него, промок до нитки и озяб, як цуцик[22].
Уже садилось солнце — второй раз за время их жизни на острове. Шипел, коптил костер, на небе снова собирались тучи. Кольша уже выкопал часть ямки — могилы для погибшего товарища. Андрюха так и лежал, только под него натекло много собственной крови.
Они вдвоем выжали, развесили сушить вещи Володьки, а Володька разобрал ружье и вынул пули из патронов, чтобы их получше просушить. Выкопали ножами могилу и закопали Андрея; хорошо закопали, труп даже не было видно. За работой они обсудили самые важные вопросы: хоронить ли Андрея в ватнике, или использовать его как одеяло. Решили выстирать ватник от крови и использовать, а что пробитый и порванный пулями — так это в их положении не главное.
Обсудили и вопрос, как уплыть на сучьях — голыми, лежа на них животами и грудью. Так можно добраться до места, где чистая вода переходит прямо в твердый берег. Но риск очень уж велик — пока они будут искать такое место, успеют замерзнуть так, что уже никаких медведей им не нужно будет. И кроме того, нельзя плыть без оружия — неизвестно, кто встретит их на берегу. Медведи ходят группами, посылают своих послов, непонятных парней, балансирующих на плотах; заманивают людей на остров, а сами таинственно исчезают. Что еще ждать от медведей? Помянули они и Константина с Сашей — каково-то Константину лежать ничком, беспомощному, а Саше сидеть одному, и ни туда, ни сюда?! Друзьям тоже приходилось очень плохо, это они признавали.
Порывистый ветер задувал закат — красно-желтую полосу, подсвеченные ею размывы облаков, похожие на острова в бирюзовом небесном океане. Собирались тучи для нового ночного дождя. Володька и Кольша пошли искать Акимыча, взяв с собой все оружие, которое они нашли на острове. Они нашли старика в центре острова, затаившегося посреди тальника. При виде них Акимыч страшно закричал и бросился бежать, сломя голову. Кричали ему, уговаривали, манили едой и теплом, но Акимыч все бежал и все что-то кричал на одной ноте, неостановимо.
Почти совсем стемнело, когда Кольша с Володькой поели черного противного мяса и стали укладываться спать. Они выкопали ямку ножами, углубили в песке между двумя купами тальника, и легли в нее, тесно прижавшись, накрывшись ватником Андрюхи. А все оружие они взяли с собой в эту ямку, потому что совершенно неизвестно, кто может придти на этот островок ночью, и зачем он может сюда придти. Не говоря уже о том, что по островку бегает обезумевший Акимыч, не узнающий друзей и не слышащий человеческого голоса, и что может придти ему в голову, тоже совершенно неизвестно.
Глава 26. Беседы с инопланетянином
Еще 7 августа Михалыч и Товстолес с интересом изучали «Люську». Этим симпатичным, хотя и несколько легкомысленным именем Маралов назвал свое второе после грузовика транспортное средство — невероятно проходимый ГАЗик. Глазки у Михалыча несколько затуманились при виде практически лысой резины и матового ветрового стекла, всего в странных сиреневых разводах.
— Простите, Дмитрий Сергеевич, а каков возраст этого… этой… гм… Этого автомобиля? — Товстолес даже пальцами пошевелил, изъявляя полную лояльность удивительному драндулету. — Подобные автомобили я помню ребенком, на них ездили немецкие офицеры во время оккупации.
— Полагаю, он примерно мой ровесник. Чтобы не соврать, года с 1944.
— Угу… — произнес Товстолес, чрезвычайно многое вложив в это короткое междометие.
— Да он исправный, не сомневайтесь, только у тормозов гидравлики нет, надо нажимать сильнее. Справитесь?
Михалыч честно попытался. Товстолес задумчиво сравнивал упитанную фигурку Михалыча с массивной тушей, колоссальными мускулами Маралова. Михалыч проделал круг, изо всех сил наваливаясь ногой, физиономия его побагровела.
— Смотри-ка, ездит! — отдуваясь, произнес он, останавливая удивительный автомобиль.
— На вашем месте, — культурнейший голос Товстолеса звучал особенно вежливо. — На вашем месте я потренировался бы как можно основательнее… Наверху нас ждут суровые условия.
Михалыч внял совету, и несколько часов гонял на «Люське» взад и вперед. После этих приключений Лена долго массировала ему правую ногу; с лица Товстолеса не сходило озабоченное выражение.
— Если на трассе никого больше нет, я доведу машину до места… Другое дело, что нога отвалится… Но что, если будут встречные?! Эта штука так тарахтит, что полагаться можно только на глаза, я не услышу этих встречных…
— Это как раз не опасно, Михалыч. Вы забываете, в какое время начнется наш путь. Совершенно очевидно, что мы поедем по совершенно безлюдной дороге.
Выехали 9-го в четыре часа утра, еще до рассвета. Только белая полоска стояла над тайгой, а умытая ночным дождем дорога представала девственно пустынной. И не убереглись: километрах в десяти от поселка какой-то бравый мотоциклист вылетел из-за поворота: мужик возвращался из тайги.
— Осторожно! — Товстолес не выдержал, чуть не схватил Михалыча за руку. Мотоциклист дал по тормозам, Михалыч съехал с середины дороги на обочину, оглянулся. Мотоциклист вроде цел, только бледный немного, и Михалыч поскорей прибавил газу.
— Михалыч… Вы обратили внимание на выражение глаз этого встречного?
