Виктория Платова - Ужасные невинные
– Удивительно!
– Что же в этом удивительного?
– Иногда мне кажется, что это имя преследует меня. Впрочем, неважно… Чем вы занимаетесь, Дэн?
Я мог бы многое порассказать Анне Брейнсдофер-Пайпер, особенно о событиях последних трех суток, несколько м-м-м… э-э-э… изменивших течение моей обычно размеренной жизни. Анна – не мать соплячки, а сочинительница crimi, – оценила бы их по достоинству. Я мог бы придумать несуществующему Дэну, дружку соплячки, любую профессию, и сенегальское наркодилерство оказалось бы не последним в списке. Но я, благородный и порядочный человек, предпочитаю не врать.
– Журналистикой. Я – журналист.
– Да что вы! – преувеличенно радуется Анна. – Мы почти коллеги. Я…
– Вы пишете криминальные романы. Я в курсе.
– Говорят, у вас в России большие проблемы со свободой слова.
Теперь, не к месту упомянув о хреновой свободе слова, Анна Брейнсдофер-Пайпер выглядит как типичная среднеевропейская мудачка, Лягушонок была не так уж далека от истины.
– Говорят. Но ту сферу журналистики, в которой я работаю, это не затрагивает.
Анне явно нравится слово «сфера» и то, как я построил предложение. Анна улыбается мне – с облегчением и вполне по-дружески, я буду добр, снисходителен, терпелив и терпим, и я не сделаю плохо ее девочке.
Отлучившейся за презервативами.
– Вот как?
– Я пишу о кино.
Я больше никогда не напишу о кино. Ни одной строчки. Ни единой.
– Это замечательно! Это просто замечательно! Я так люблю кино…
Развить тему о кино не удается: вернулась соплячка. Теперь ее физиономия отягощена не только гроздьями подросткового герпеса, но и новым знанием обо мне. Наверняка она использовала поход в аптеку не только для того, чтобы затариться гандонами. Изучение моего паспорта – чем не забавное времяпровождение?
– Ты не очень-то похож на свою фотку, – шепчет мне Лягушонок, угнездившись на сиденье рядом со мной. – Во-первых, в жизни у тебя разные глаза…
– А во-вторых, я время от времени ношу контактные линзы, – таким же шепотом отвечаю я.
– Вы не скучали? – вопрос относится не только ко мне, но и к Анне.
– Ну что ты, детка! Мы разговаривали. Очень хорошо разговаривали. Правда… Дэн?
– Правда, – подтверждаю я.
– О чем? – Малолетней провокаторше не терпится узнать, о чем же таком разговаривали мы с Анной.
– О кино. О тебе.
– Даже обо мне? Ну и?
– Что – и?
– К какому выводу вы пришли?
– Мы оба о тебе беспокоимся. Переживаем. Мы оба любим тебя и хотим тебе добра. Ведь правда, Дэн?
– Правда, – подтверждаю я.
– Особенно ты, – соплячка показывает язык Анне, острый, красный, он должен быть хорошо заметен. В зеркало заднего вида.– Не пизди. Это только Дэн любит меня. Он – мой любимый дружок. Правда, Дэн?
– Правда, – подтверждаю я.
Герпесные губы Лягушонка тянутся ко мне. Никогда в жизни я добровольно не прикоснулся бы к таким губам. Прикасаться к ним – все равно что припадать к язве, к открытому гнойнику, но… Паспорт, паспорт, паспорт!..
***…Всю жизнь мечтал поваляться в джакузи.
Август и Лора продинамили меня, сами нежились под вибрирующими струями, обдавали друг друга теплыми брызгами и к тому же… к тому же обсуждали мою скромную персону. «Чмо» – таков был вердикт, ничего большего я не заслужил. Чмошный парень, никчемный мужичонка – полная противоположность им самим, высоколобым, преуспевающим, гламурным.
И Лора, и Август теперь мертвы.
Так вам и надо, сучки.
Впервые за последние несколько часов я думаю о Лоре и Август без всякого сожаления. И дело не в том, что не я первый начал. Дело в том, что именно такой участи они и заслуживали. Август чуть меньше, Лора чуть больше, в любом случае – их смерть ничто по сравнению с рекламой часов и кожаных органайзеров на правой журнальной странице. От того, что откинулись две стриженые идиотки, никто не прекратит выпуск кожаных органайзеров и часов, даже производство шнурков для кроссовок не остановится. Вот если бы разом запропали, завернули боты, двинули кони, почтительно предстали перед Всевышним все часы и кожаные органайзеры – это да, это была бы трагедия. Тоже самое касается шнурков и прочего дерьма, и галстуки входят в список. Галстук Брэндона – вот единственное, что я бы прихватил, не в память о Лоре. В память о знакомстве с Тинатин. Галстук Брэндона – с него-то все и началось.
Не будь этого галстука – еще неизвестно, обратила бы на меня внимание Тинатин.
Не будь этого галстука – еще неизвестно, валялся бы я сейчас в джакузи. В шведском доме соплячки и Анны Брейнсдофер-Пайпер. Их дом не очень-то понравился мне, каждая комната в нем похожа на часть экспозиции выставки «Современный дизайн», на отдел сраного магазина «IKEA». Все свечи в доме Анны самодостаточны, все вазы исполнены снобизма, все рамки для фотографий непомерно раздулись от чувства собственного превосходства. Дом Анны, так же, как и дом Август, похож на мечту, на сон среднестатистического тамагочи о долгой счастливой жизни в пампасах общества потребления. На еще одну вариацию сна и мечты. Для отстрела банковских кредитов используются разрывные пули.
Комната соплячки – одно из немногих мест в доме, которое по-настоящему утешило меня. Свечей в ней нет, нет и рамок для фотографий. Вместо них – постеры с Земфирой, кое-как прикрепленные к стенам обыкновенными канцелярскими кнопками. Я насчитал целый десяток постеров, на трех из них Земфира похожа на Август, на двух – на Лору, и ни на одном – на Билли. Диван, музыкальный центр, телевизор, письменный стол с компьютером, встроенные шкафы со шмотками, два стула и кресло – вот и вся обстановка.
В комнате соплячки царит чудовищное запустение, настоящее болото, в котором и призван жить лягушонок. Ничего удивительного. Стол, диван и подлокотники кресла заставлены грязной заплесневевшей посудой, едва ли не в ней валяются трусы, носки, рваные банданы, выдавленные тюбики из-под зубной пасты, выпотрошенные пачки из-под прокладок. Вещи посолиднее сброшены прямо на пол, мне с трудом удается протиснуться между грудами джинсов, блузок, свитеров и футболок; ни одной юбки, очевидно, юбки соплячка не признает.
– Располагайся, Дэн, – говорит соплячка.
– Ничего, я постою.
– Да ладно тебе. Сейчас приберем местечко.
– А блохи на меня не попрыгают? – осторожно интересуюсь я.
– Ха-ха! Ты смешной, Дэн!
– Когда ты вернешь мне паспорт?
– Я верну, верну… Только позже. Ты ведь еще не побыл моим дружком… по-настоящему.
Неизвестно, какой именно смысл в выражение «побыть дружком по-настоящему» вкладывает соплячка. Скорее всего – «отсосать бесплатно» или «перепихнуться», желательно на глазах у Анны Брейнсдофер-Пайпер, желательно – поблизости от губ Анны Брейнсдофер-Пайпер. И желательно взять губы Анны тепленькими, сонными; и желательно – застать их врасплох, когда они лишены защитного слоя темно-вишневой помады. Я очень надеюсь, что до этого дело не дойдет.
Соплячка врубает музыкальный центр на полную мощность. Земфира, кто же еще!..
– Тебе нравится Земфира? – спрашивает она.
– Ну… Если честно, я мог бы обойтись и без Земфиры.
– А я – нет.
– А я – мог бы.
– А я – нет! Обожаю Земфиру. Обожаю все русское!
– И русский мат.
– Русский мат – особенно.
Соплячка тут же разражается пятиминутной тирадой, сплошь состоящей из матерных выражений. Они идут потоком, и поток этот так плотен, что и иголку не всунешь. Герпесные губы соплячки кажутся созданными для подобной грязи, так же, как губы Анны Брейнсдофер-Пайпер кажутся созданными для темно-вишневой помады. Матерный слой покрывает рот соплячки без всяких комков, и его тоже можно считать своеобразной защитой. И я готов рукоплескать ему.
– Ну как? Здорово получилось? – она с трудом переводит дух.
– Потрясающе.
– Вот и меня впирает. О-о, как меня впирает!.. Расскажи мне о себе, Дэн.
– Сначала ты расскажи.
Лягушонок с размаху плюхается на джинсово-футболочную кучу, попутно вынимая из-под тощего зада ботинок. Лягушонок яростно скребет темя и прищуривает глаза. Рассказ о Лягушонке не занял бы и абзаца, и строки в путеводителе по достопримечательностям пятнадцатилетних. Лягушонок и сама знает это и потому – хитрит. Рассказ Лягушонка веревочкой вьется вокруг Анны Брейнсдофер-Пайпер: веревочкой, петелькой, она вот-вот захлестнется на лебединой шее сочинительницы crimi.
Лягушонок ненавидит свою мать, эту … суку, эту … …….тоже мне, еще одна великая писака………………..корнит из себя добренькую, корчит из себя идеальную мамашу, в нашей……….семейке должна быть та степень свободы и та степень доверия, которая позволит каждому быть счастливым или хотя бы надеяться на счастье, каждому, включая кота. Счастье……….кота тоже ее заботит, это оке повесицца можно, повесицца-а-а-а-а… … … о своих немце и швейцарце она никогда не вспоминает, никогда, вот бы вырыть их из могилы и спросить – были ли они счастливы с ней, прежде чем подохнуть … … ненавижу ее, ее… … …глаза, ее … волосы, ее … … английский, она ведь пишет на английском… … … сука, она пишет на английском, а может писать еще и на немецком, шведский дается ей хуже, но все равно – все лижут ей жопу, так и норовят пробраться языком в самую дырку, и ей нравится, когда ей лижут жопу, это ее вдохновляет … … … когда она в центре внимания счастлива, ей нужно, чтобы все ее любили, все, и чтобы все обращались к ней, когда им зашибись или когда херово, и она бы всех утешала или за всех радовалась …, а я никогда не буду лизать ей ее вонючую жопу, как все остальные жополизы и как мой мудак папаша, никогда, никогда, так-то! не дождется!……….пошла она………….. ……………………….. !!!!!!!!!!
