Фриц Лейбер - Дьявольская сила
Пора уходить, сказал себе Хьюсон. Впечатлений уже хватит не на одну — на десяток статей. Так почему же не уйти? «Морнинг эхо» наплевать, сколь долго просидел он в подземелье. Главное, чтобы он принес хороший материал. Да, но ночной сторож будет знать время его ухода. И управляющий… возможно, в этом случае управляющий постарается забыть о пятифунтовом банкноте, который ох как не помешает. Спит ли сейчас Роза, подумал Хьюсон, или лежит с открытыми глазами и думает о нем. Как она будет смеяться, когда он расскажет, что ему тут чудилось…
Но это уж чересчур! Плохо, конечно, что восковые фигуры убийц двигаются, когда на них не смотрят, но если они еще и дышат, это просто невыносимо! А кто-то дышал! Или это его собственное дыхание. Или… неужели кто-то из них — тот, кто дышал, — заметил, как он прислушивается, и затаил дыхание.
Хьюсон завертел головой, оглядываясь. Отовсюду на него смотрели равнодушные восковые глаза, но он чувствовал, чувствовал, что каждый раз опаздывает на ничтожную долю секунды, чтобы заметить движение руки или ноги, открытие или сжатие губ, подергивание век. Восковые фигуры были словно непослушные дети в классе, которые шепчутся, елозят и смеются за спиной учителя, но стоит тому только повернуться, смотрят на него невинными газами.
Но такого не могло быть! Просто не могло! Он должен вернуться из мира фантазий к реальной жизни, к повседневности бытия. Он, Раймонд Хьюсон, журналист-неудачник, но живой человек, а все эти фигуры, окружающие его, слеплены из воска и не способны ни двигаться, ни дышать. И что из того, что изображают они убийц? Сделаны-то они из воска да опилок, и их единственное назначение — развлекать заезжих туристов.
Вот так-то лучше! А что за забавную историю рассказали ему вчера…
Он вспомнил ее, но частично, не всю, потому что требовательный взгляд доктора Бордетта заставил его обернуться, а затем резко развернуть кресло, чтобы оказаться лицом к лицу с обладателем этих ужасных гипнотических глаз. Глаза Хьюсона широко раскрылись, губы скривились в злобной ухмылке.
— Ты двигался, черт побери! — крикнул он, — Да, двигался. Я все видел!
И вдруг — замер, застыл с остановившимся взглядом, словно путник, замерзший в арктических снегах.
Доктор Бордетт никуда не торопился. Лениво сошел он с пьедестала. Приблизился к краю платформы, возвышающейся над полом на два фута. Приподнял плюшевый канат ограждения, подлез под ним, слупил на пол, сел на край платформы, глядя на Хьюсона. Затем кивнул и улыбнулся.
— Добрый вечер, — и продолжил на безупречном английском, без малейшего акцента. — Нет нужды говорить вам, что, лишь подслушав ваш разговор с многоуважаемым управляющим этого заведения, я понял, что сегодня ночью смогу пообщаться с вами. Без моего разрешения вы не сможете ни пошевельнуться, ни заговорить, но будете слышать все, что я вам скажу. Что-то подсказывает мне, что вы… нервничаете? Мой дорогой, не питайте ложный иллюзий. Я — не чудом ожившая восковая фигура. Я — тот самый доктор Бордетт.
Он помолчал, откашлялся. Положил ногу на ногу.
— Извините, немного затекли мышцы. Но позвольте объяснить вам ситуацию. Обстоятельства — не буду утомлять подробностями — сложились так, что мне пришлось переехать в Англию. Сегодня вечером я находился неподалеку от этого здания, когда заметил, что какой-то полицейский очень уж внимательно смотрит на меня. Я догадался, что он решил остановить меня и задать несколько вопросов, отвечать на которые совершенно не хотелось. Поэтому я смешался с толпой и укрылся в музее. За дополнительную плату меня впустили в зал, в котором мы сейчас и находимся. Все остальное было уже делом техники. Я закричал: «Пожар! Пожар!» — и когда все эти идиоты ринулись вверх по лестнице, снял с восковой фигуры это пальто, надел его, фигуру спрятал под одной из платформ, а сам занял ее место на пьедестале. Должен признать, что этот вечер был едва ли не самым утомительным в моей жизни, но, к счастью, иногда рядом не оказывалось посетителей и я мог глубоко вздохнуть или изменить позу. Один раз какой-то малыш закричал, что видел, как я пошевелился. За это, полагаю, его дома отшлепают и рано уложат спать. Характеристика, данная мне управляющим, страдает предвзятостью, хотя и не лишена доли правды. Я определенно не умер, хотя многие полагают обратное. То, что он сказал о хобби, которому я предавался многие годы, соответствует действительности, но я подобрал бы другие выражения. Человечество делится на коллекционеров и прочих. До последних нам нет никакого дела. Коллекционеры собирают все, что угодно, в соответствии с собственным вкусом: деньги и марки, бабочек и спичечные коробки. Я собираю шеи.
Он замолчал и с интересом оглядел шею Хьюсона.
— Сегодня мы встретились случайно, и поэтому жаловаться просто неблагодарно. Но у вас тощая шея, сэр, и, будь моя воля, я бы никогда не остановил свой выбор на вас. Мне нравятся мужчины с толстыми шеями… толстыми и красными…
Он залез во внутренний карман, что-то достал оттуда, потрогал указательным пальцем, затем поводил взад-вперед по ладони левой руки.
— Это маленькая французская бритва, — бесстрастно пояснил Бордетт. — В Англии ими почти не пользуются, но, возможно, вам доводилось их видеть. Оттачиваются они на дереве. Лезвие, как вы можете отметить, очень тонкое. Глубокий разрез ею не сделать, но в этом и нет необходимости. Еще секунда, и вы все увидите сами. И я не могу не задать вам вопрос каждого вежливого брадобрея: «Бритва вас устраивает, не так ли, сэр?»
Он встал — маленькая мрачная фигурка — и двинулся к Хьюсону неслышной походкой охотника.
— Будьте так добры чуть приподнять подбородок. Благодарю, еще немного, самую малость. А, благодарю… Merci, m’sieus… Ah, merci… merci…
* * *Часть потолка над Логовом Убийц, изготовленная из толстого матового стекла, пропускала свет с верхнего этажа. Наступало утро, рассеянные солнечные лучи проникали в Логово, смешиваясь со светом электрических ламп, отчего помещение становилось еще более зловещим.
Восковые фигуры застыли на пьедесталах в ожидании посетителей. Среди них в кресле, с запрокинутой головой, сидел Хьюсон. Казалось, он ждал, что его начнут брить. Ни единой царапины не было ни на шее, ни на какой-либо другой части уже окоченевшего тела. Хьюсон был мертв. Его прежние работодатели ошибались, полагая, что он начисто лишен воображения.
Доктор Бордетт взирал на него со своего пьедестала. Он не шевелился, да и не мог этого сделать. В конце концов, вылепили-то его из воска.
Перевод В. ВебераЛесли Пол Хартли
В. С
Первая открытка пришла из Фортфара.
«Думаю, вам понравится этот пейзаж, ведь вас всегда интересовала Шотландия. Кстати, в этом одна из причин, почему я сам заинтересовался вами. Я в восторге от ваших книг, но скажите, приходилось вам когда-либо по-настоящему соприкасаться с людьми. Лично я в этом сомневаюсь. Оставляю вам это раздумье вместо рукопожатия.
Ваш неизменный почитатель
B.C.»
Подобно многим другим писателям, Вальтер Стритер нередко получал письма от незнакомых людей. Обычно это были дружелюбные, теплые, реже — критические послания. Привычка все делать как следует заставляла его отвечать как на те, так и на другие. Подобная переписка, естественно, требовала уймы времени и сил, и поэтому сейчас Вальтер явно обрадовался: на открытке не было обратного адреса. Вид Фортфара оставил его равнодушным, и он с легкостью порвал этот кусочек картона. Однако критицизм анонимного корреспондента почему-то запомнился. Может, он действительно недостаточно глубоко вскрывает характеры своих персонажей? Что ж, не исключено. Он понимал, что в большинстве случаев они являлись либо проекцией его собственной личности, либо ее полной противоположностью. Это — Я, а это не Я. Очевидно, это и подметил B.C. А ведь давал, не раз давал он себе слово быть более объективным.
Дней через десять пришла еще одна открытка, на сей раз из Бервика-на-Твиде.
«Как вы относитесь на Бервику-на-Твиде? Пожалуй, в чем-то это местечко сродни вам — тоже находится рядом с границей. Льщу себя надеждой, что это не прозвучало грубо. Я и не думаю намекать на то, что ваша психика находится в пограничном состоянии. Ведь вам известно, как мне нравятся ваши произведения. Кое-кто даже говорит, что вы пишете их как бы из потустороннего мира. Думаю, вам следовало бы определиться, какой из двух миров вы предпочитаете — этот или тот?
С очередным рукопожатием
B.C.»
Вальтер задумчиво посмотрел на открытку. Кто же ее отправитель? Мужчина или женщина? Почерк похож на мужской — деловой, без признаков застенчивости, да и критичность текста явно указывала на мужскую особь. Однако было здесь что-то и от женщины — осторожное прощупывание, смесь лести и стремления зародить сомнение в его особенностях. Он почувствовал некоторое любопытство к этому человеку, хотя вскоре выбросил все это из головы, ибо никогда не любил экспериментировать с новыми знакомствами. Да и странно было всерьез думать о неизвестном авторе открыток, оценивающем его творчество, размышляющем о его характере. И правда, как в потустороннем мире!
