Томас Харрис - Красный дракон
Погуляв несколько минут в ботаническом саду, Долархайд остановил такси и назвал водителю адрес магазина, найденный им в телефонной книге.
ГЛАВА 40
В девять вечера в понедельник Грэхем, поставив кейс на пол перед дверью своей чикагской квартиры, рылся по карманам в поисках ключа.
День, проведенный в Детройте, был долгим и трудным. Он опрашивал персонал больницы, где до переезда в Бирмингем работала на благотворительной основе миссис Джекоби. В отделе кадров проверял записи о приеме на работу и увольнении. Он знал, кто ему нужен: человек, который по роду своих занятий мог разъезжать между Детройтом и Атлантой, либо Атлантой и Бирмингемом. Человек, у которого есть фургон и кресло на колесах. Тот, кто видел миссис Джекоби и миссис Лидс перед тем, как проникнуть в их дома.
Крофорд сразу же сказал ему, что поездка в Детройт напрасная трата времени, но отговаривать не стал. Крофорд оказался прав. В последнее время он слишком часто оказывался прав.
В квартире зазвонил телефон. Ключи запутались в чуть подпоровшейся подкладке. Грэхем рывком потянул их, подкладка порвалась. Мелочь выпала сквозь прореху в кармане, заскользила по голой ноге и посыпалась из брючины. Он чертыхнулся.
Добежать до телефона он не успел. Может, это Молли разыскивает его?
Он позвонил ей в Орегон.
К телефону подошел дедушка Маленького Уилли. Он что-то жевал. В Орегоне было время ужина. Грэхем попросил передать Молли, чтобы она позвонила ему, когда освободится.
Звонок застал его в душе. Грэхем едва успел намылиться. Он сполоснул лицо и прошлепал к телефону, оставляя за собой мокрые следы.
— Привет, Чаровница.
— Ты, дьявол сладкоголосый. Это Байрон Меткаф из Бирмингема.
— Извини.
— Есть новости. Плохие и хорошие. Насчет Найлса Джекоби ты оказался совершенно прав. Это он вынес из дома наркотики. Он избавился от них, но я нашел остатки у него в комнате. Прижал его к стенке, и он раскололся. Эта новость из разряда плохих — я же понимаю, ты надеялся, что наркотики взял, а затем сбыл Зубастому парии. Что касается приятных известий, то обнаружилась какая-то пленка. Я еще не видел ее. По словам Найлса, две кассеты с пленкой засунуты под сиденье его автомобиля. Тебя все еще интересует кино?
— Еще как!
— Сейчас на машине Найлса разъезжает его закадычный дружок Рэнди. Мы его пока не перехватили, но особых трудностей это не составляет. Хочешь перешлю пленку первым же рейсом в Чикаго? Как отправлю, сразу же позвоню тебе.
— И он еще спрашивает! Сделай это, пожалуйста, Байрон. Спасибо тебе заранее.
— Было бы за что.
Молли позвонила, когда Грэхем начал засыпать. Они обменялись вопросами о самочувствии друг друга, и после этого говорить как будто стало не о чем. Молли сказала, что сыну здесь нравится, позвала Уилли к телефону пожелать Грэхему спокойной ночи.
Уилли поведал Грэхему о событии, которое Молли даже не упомянула: дедушка подарил ему пони.
ГЛАВА 41
По вторникам Бруклинский музей открыт только для специалистов и студентов художественных колледжей.
Музей располагает великолепными возможностями для серьезной исследовательской работы. Высококвалифицированные, всегда готовые поделиться своими знаниями сотрудники по вторникам разрешают искусствоведам по предварительной договоренности работать в служебных помещениях музея, знакомиться с экспонатами, хранящимися в запасниках.
Фрэнсис Долархайд вышел из метро около двух часов пополудни, имея при себе все необходимые справочные материалы: записную книжку, каталог галереи Тейт и биографию Уильяма Блейка.
Под рубашкой у него был плоский пистолет девятимиллиметрового калибра, клюшка с кожаной головкой и острый, как бритва, нож для разделки мяса. Оружие крепилось к его поджарому телу эластичной бандажной лентой. Сверху без труда застегивалась спортивная куртка, в кармане которой лежала завернутая в целлофан тряпка, обильно смоченная хлороформом.
В руке он сжимал новенький футляр для гитары.
У выхода со станции Истерн-парквей есть три телефона-автомата. В одном, оказалось, сорвана трубка, зато остальные работали.
Он бросал одну за другой двадцатипятицентовые монеты, пока не услышал голос Рибы. Издалека чуть слышно доносился приглушенный шум работающих приборов.
— Привет, Риба.
— Привет, Ди. Как ты себя чувствуешь?
Из-за гула транспорта по обеим сторонам бульвара он с трудом разбирал, что она говорит.
— Нормально.
— Ты из автомата? А мне показалось, ты собирался домой.
— Я хочу поговорить с тобой чуть позже.
— Позвони вечером, ладно?
— Мне нужно… увидеться с тобой.
— Я тоже хочу тебя видеть, но сегодня не получится. У меня работа. Ты мне позвонишь?
— Да, если ничего…
— Прости не поняла?
— Позвоню.
— Я правда хочу видеть тебя.
— Пока, Риба.
Страх сдавил его грудь, спазмом свел живот. Он пересилил его и направился на другую сторону улицы.
По вторникам в музее открыт только один вход, в правом крыле.
Долархайд пристроился к четверым студентам. Ребята побросали рюкзаки и сумки у стены, получили пропуска, которые предъявили дежурному за конторкой.
Настала очередь Долархайда.
— Вам назначено? — спросил его дежурный.
Долархайд кивнул.
— Меня ждет мисс Харпер, отдел живописи.
— Распишитесь, пожалуйста, в журнале.
Дежурный протянул ему ручку, но у Долархайда наготове была своя. Он поставил подпись «Пол Крейн».
Дежурный позвонил по внутреннему телефону наверх.
Повернувшись к нему спиной, Долархайд разглядывал полотно Роберта Блюма «Празднество по случаю урожая», висевшее над входом. Краем глаза отметил, что в коридоре есть еще один охранник. Причем тот был вооружен.
Дежурный за конторкой сказал:
— В конце коридора возле киоска есть скамейка. Это у центрального лифта. Подождите там. Мисс Харпер к вам спустится.
Он протянул посетителю розовато-белую карточку в прозрачной пластмассовой обложке.
— Ничего, если я оставлю у вас гитару?
— Хорошо, я присмотрю.
С погашенными огнями опустевший музей выглядел совсем иначе. Сумеречные провалы темнели между витринами.
Долархайд прождал мисс Харпер три минуты. Он вышла из центрального лифта.
— Мистер Крейн? Я — Пола Харпер.
Когда он говорил с ней по телефону из Сент-Луиса, он представлял ее себе несколько старше. Перед ним стояла миловидная, подчеркнуто серьезная девушка. Даже обычная летняя блузка и юбка казались на ней строгой униформой.
— Насчет акварели Блейка вы звонили? Пойдемте наверх, я покажу вам ее. Сюда, пожалуйста. Мы воспользуемся служебным лифтом.
Они прошли мимо погруженного в темноту киоска, миновали небольшой зал, стены которого были увешаны древнейшим оружием. Он воровато осмотрелся по сторонам, запоминая дорогу. Экспозиция вооружения американских индейцев завершалась переходом, который вывел их к маленькому лифту.
Мисс Харпер нажала на кнопку и, скрестив руки, принялась ждать. Ясный взгляд ее голубых глаз остановился на пропуске, прикрепленном к лацкану куртки Долархайда.
— Вам дали пропуск только на шестой этаж, — сказала она. — Ничего страшного, на пятом сегодня нет дежурных.
Над чем вы работаете?
— Я пишу о Батсе.
— Уильям Бате?
Он кивнул.
— О нем очень мало сведений. Его имя упоминается только в сносках и комментариях, поскольку он покровительствовал Блейку. Интересная фигура?
— Я только начал. Предстоит поездка в Англию.
— Мне кажется, в Национальной Галерее есть две акварели, которые Блейк сделал для Батса. Вы их еще не видели?
— Нет.
— Тогда советую вам списаться с ними заранее.
Он снова кивнул. Подошел лифт.
Пятый этаж. Долархайд почувствовал легкое покалывание в висках, но заставил себя не сбавлять шага, чтобы не отстать от провожатой. Еще немного — и конец. Тот или иной. Если произойдет осечка, он живым не дастся.
Пола Харпер вела его по галерее американского портрета. Здесь он раньше не был, но пока еще не потерял ориентировки. Пока все шло неплохо.
Но дальше его ожидало такое, о чем он и предположить не мог. Когда он увидел это, кровь застыла у него в жилах.
Пола Харпер заметила, что он отстал, и обернулась.
Он замер перед одной из ниш с портретами.
— Портрет Джорджа Вашингтона кисти Гилберта Стюарта, — пояснила она.
Никакой это не Джордж Вашингтон.
— …Так называемый лэнсдоуновский портрет, который вы видите на долларовых купюрах, — продолжала Пола, — обязан своим названием маркизу Лэнсдоуну. Стюарт написал для него этот портрет в благодарность за поддержку, которую тот оказал американской революции. Вам плохо, мистер Крейн?
