Джеймс Гриппандо - Под покровом тьмы
Гас поднял их на ладони. Две сверкающие крупинки, не больше веснушек. Обычно Бет надевала их в годовщины каких-то вех начала их любви – всяких глупостей вроде годовщины их первого поцелуя, его первого признания. К своему стыду, он ни разу не сказал жене, как приятно ему видеть их на ней, как много значат для него эти чувства. Возможно, она думала, что он ничего не замечает. Гас замечал.
Заметил он и когда Бет перестала надевать их.
Во время беременности – когда, кажется, изменилось очень многое. Беременность не была легкой, хотя начиналось все довольно удачно. Они обсуждали, какую купить мебель и как покрасить детскую. Гас даже сходил с Бет первые три раза к врачу и записал их обоих в класс по обучению методике поведения при родах. Он твердо намеревался пройти весь этот путь вместе с женой. Потом начались проблемы на работе. Ему пришлось на шесть недель уехать в Нью-Йорк, чтобы спасти крупнейшего корпоративного клиента от попытки враждебного поглощения. А когда Гас вернулся домой, Бет изменилась. Не просто физически, хотя разница между пятым и седьмым месяцами была, несомненно, разительной, особенно для уезжавшего супруга. Проблема скорее была в ее образе мыслей и личности. Бет, казалось, изводила постоянная тошнота. Рано утром и поздно вечером Гас слышал характерные звуки из-за закрытой двери ванной комнаты. Бет называла это утренней тошнотой, как у всех беременных, и он принял объяснение за чистую монету, понимая, что с беременной женщиной лучше не спорить. Теперь, однако, он не был настолько уверен. Гас думал о словах доктора Шиппи, что состояние эмали на зубах жены предполагало давнее расстройство пищеварения. Эти ужасные звуки в ванной, вполне возможно, стали первыми признаками болезни. Он помнил, как первые пару месяцев Бет чуть ли не радовалась тошноте, потому что это не давало ей толстеть. И ее уж слишком интересовали публикации о редких случаях, когда тошнота сохранялась у женщин весь срок беременности. Может, было неестественно, что ее утренняя тошнота длилась больше обычных тринадцати недель. Вполне возможно, здесь работал просто палец в горле.
Не будь Гас настолько занят, вероятно, он бы по-другому взглянул на навязчивую идею жены набрать не больше восемнадцати лишних фунтов, на ее упорное желание влезть в обтягивающие джинсы, как только зажил шрам от кесарева сечения, на ее истерические рыдания, когда джинсы не сошлись. Дело было не только и не столько в беременности и гормонах. А вот тогда Гас не задумался об этом…
Последние несколько лет он не задумывался о слишком многом. И как сказала Карла, вот расплата: собственная жена стала совершенно незнакомым человеком. Непонятно только, что именно сестра имела в виду. Осуждала ли она его за невнимание к потребностям Бет? Или хотела сказать, что если Бет вернется сегодня, а он сядет и по-настоящему поговорит с ней, то обнаружит, что вообще никогда не знал супругу?
Что бы Карла ни имела в виду, все рассуждения вели Гаса в одном направлении. Его все более занимало то, что он боялся проверить, в истинность чего он никогда бы не поверил. До сегодняшнего дня.
Гас положил сережки в шкатулку и подошел к стенному шкафу. Шкаф был огромен. Правильнее было бы назвать его гардеробной комнатой. Слева в несколько рядов висели его деловые костюмы. Правая часть принадлежала Бет. Напротив большого трюмо стоял обитый шелком диван. В зеркале отражался ослепительный свет, но не флуоресцентный, в котором было бы труднее определить неуловимые оттенки цвета ткани. Полки и встроенные комоды – из цельного клена.
Почти целая стена отведена только под туфли и свитера. Вдоль трех стен висела одежда, систематизированная слева направо – от простой к официальной.
Гас выдвинул наугад несколько ящиков и не увидел ничего необычного. Порылся среди развешенных юбок и платьев – и замер. На одном платье все еще болтался ярлык. Гас снял его с вешалки. Платье с завышенной талией. Бет ненавидела этот стиль. Он помнил, как она чуть не умерла, когда приятельница по университету выходила замуж и всем подружкам невесты пришлось надеть подобные ярко-оранжевые платья. Бет решила, что похожа на длинный пылающий конец тех мигалок, которые используют копы для регулировки дорожного движения. Тогда это было забавно. Тогда, но не сейчас.
Гас просмотрел вешалки, высматривая платья, в которых точно ее видел. Нашел украшенное бисером вечернее платье, которое Бет надевала на рождественскую вечеринку в фирме, и проверил ярлык. Шестой размер. Осмотрел другие. Двенадцатый.
Гас повесил их на руку и быстро просмотрел вешалки, отыскивая еще платья с ярлыками. Нашел сарафан десятого размера. Шерстяная юбка – второго. Быстро проверил туфли на полках вдоль другой стены. Нашел пару шпилек, которые она носила, и пару туристических ботинок. Обе пары седьмого размера. На дне полки нашелся кожаный сапог без пары, ненадеванный, судя по ярлычку на подошве. Одиннадцатый размер. Бежевая туфля-лодочка четвертого размера. И снова без пары.
По спине пробежал холодок. Гас уставился в трюмо, отражающее его под разными углами – с руками, полными разноразмерных одежек, которые жена никогда не носила.
Все было именно так, как сказала Морган. Бет крала вещи. Просто чтобы украсть. Одежду других размеров. Обувь, пары для которой так и остались в подсобке «Нордстрома». И забивала гардеробную бесполезными трофеями этой охоты.
– Господи Боже, Бет, – тихо сказал Гас. – Что же с тобой стряслось?
26
Она была жива. Он чувствовал это. Прижав два защищенных латексом пальца к ее шее, он заметил намек на биение пульса. Без сознания, но потихоньку приходит в себя. От этого открытия его бросило в дрожь, словно ее слабеющий пульс перекачивал кровь в его собственные жилы. Холодную, как лед, кровь.
Вот награда – после недель предвкушения, после всей этой утомительной подготовки. Все прошло точно по плану.
Почти три часа он терпеливо ждал в шкафу в гостевой спальне. Около одиннадцати к дому подъехала машина. Открылась и закрылась парадная дверь. Звякнул ключ в замке; застучали по плиточному полу каблуки. Сквозь зарешеченную дверь шкафа он смотрел, как она прошла по освещенному коридору. Вот сработал слив в туалете, вот она почистила зубы. Свет погас. Тихо заскрипела под весом ее тела кровать. Минут двадцать работал телевизор, потом выключился. Всякие обычные мелочи – обыденные шумы, сигнализирующие о ее полной неосведомленности. От этого ему захотелось начать сразу же, но он сдержался, решив придерживаться расписания. Ждал. Со временем дом наполнила тишина. Он дал ей еще полчаса, чтобы заснуть. А потом начал действовать.
Тихо выбрался из шкафа, скользнул по коридору – одетый в черное трико с капюшоном, делающее его невидимым в темноте. Охотничий нож в закрепленных на предплечье ножнах. В одной руке пластиковые наручники. В другой – палка для удушения. Дверь спальни открыта. Он стоял в дверях, напротив эркера в дальней стене. На улице большая, полная луна давала достаточно света, чтобы в комнате залегли тени. На другой стене развешаны фотографии в рамочках. Огромная кровать стояла перед комодом. Опытный взгляд различил мягкий изгиб ее тела под одеялом. Она лежала на правом боку, спиной к нему. Несомненно, спала, но он ждал, пока включится печка, прежде чем подойти. Жужжание вентиляторов заглушит его шаги. Несколько минут он стоял неподвижно, наблюдая за ней, ни разу не шевельнув ни единым мускулом. Наконец печка заработала. Потоки теплого воздуха хлынули из вентиляционных отверстий. Зашевелились тюлевые занавески на окне. Это было сигналом к началу. Он прикрепил пластиковые наручники к поясу. Продел руку в петлю на палке для удушения и закинул ее на правое плечо. Обе руки свободны. Он сделал четыре шага – прямо к краю кровати. Теперь до нее можно достать рукой.
Ее сонного лица почти не было видно из-под одеяла, но он точно знал, как она выглядит. Он знал о ней все. Она отвечала всем существенным требованиям. Каштановые волосы, карие глаза, старше тридцати. Очень подходящий вариант, учитывая сжатые временные рамки.
Он сделал глубокий бесшумный вздох – и одним плавным движением дал волю ярости. Схватил ее за бедро и плечо и резко дернул назад, изгибая ее позвоночник о колено с такой силой, что седьмой позвонок треснул. Стащил на пол, положил на живот. Ее руки и ноги дергались, когда он сел на нее верхом: почти двести фунтов мускулов рухнули ей на почки. Он вытянул руки и одновременно хлопнул ее по ушам сложенными чашечками ладонями. Это оглушило ее, дав ему время застегнуть на заведенных за спину запястьях пластиковые наручники. Резко вздернув, он усадил ее на край кровати. Она пронзительно вскрикнула. Палка для удушения резко опустилась через голову, заставив замолчать. Это было простое, но смертоносное приспособление: двухфутовая петля нейлоновой веревки, приделанная обоими концами к восьмидюймовой деревянной рукоятке. Ее можно было крутить одной рукой, сдавливая горло жертве, при этом другая рука оставалась свободной. Он встал рядом с женщиной на колени, стягивая веревку на шее. Прилив крови к мозгу прекратился. С каждым бездыханным мгновением она слабела. Свободной рукой он поддерживал ее за талию, под грудной клеткой, почти по методу Хеймлиша.[9] Пока она жива, он не даст ей упасть. Она сидела лицом к зеркалу. Он был прямо у нее за спиной и тоже лицом к зеркалу, хотя узнать его под лыжной маской было невозможно. Света хватало, чтобы отражения были видны. Зеркало было необходимо при каждом нападении.
