Ирина Глебова - Оборотень
— У тебя талант, — сказал ему Олег. — Завтра будешь полностью сам управлять яхтой. И мною командовать, как юнгой. А если где-то ошибёшься, я ни слова не скажу — сам выйдешь из положения. У тебя получится.
От этой похвалы Серёжа колесом прошёлся по песчаному пляжу. Олег сидел, откинувшись в шезлонге — в одних плавках, загорелый, высокий, стройный и мускулистый одновременно. Тёмные кольца волос закрывали лоб и шею. Серёжа прямо перед ним, подпрыгнув, перекувыркнулся в воздухе и крепко стал пятками в песок. Олег улыбнулся ласково, как младшему братишке. Помолчал немного, потом вдруг спросил:
— А этот… твой родственник… Давно у вас живёт? Кто он тебе?
Серёжа не ожидал вопроса.
— Нет… — протянул, — недавно. Он… вроде дядя… двоюродный.
И тут Серёже стало стыдно. И зло взяло. Отец ведь не просил называть Гриню родственником. Это сам Гриня придумал. Что ж он теперь, ради этого противного притворщика должен лучшему другу врать? Нет уж!
Плюхнувшись в соседний шезлонг, он повинился:
— Нет, Олежа, это я соврал, по инерции. Никакой он нам не родственник. Батя мой какую-то статью убойную готовит, вот и привёл в дом этого… Взрослый, а себя велит называть Гринею! Помогает отцу.
— Вот как… — Олег смотрел задумчиво, покривил губы. — Мне он что-то не понравился.
— Правда? — Серёжа обрадовался и даже не подумал спросить, где же парень мог так хорошо разглядеть Гриню. — Мне он тоже не нравится. По-моему, строит из себя тихоню, а сам — себе на уме. И вообще, уха у него нет!
— Уха?
— Ну да! Левого! За волосами не видно, они у него такие волнистые, длинные, нарочно небось отпустил. Но я дома с ним завтракал и на повороте увидел. Но виду не подал.
— Уха нет. — Олег пожал плечами. — Отчего бы это?
— Собака откусила! — Серёжа развеселился, прыгнул в песок, задрыгал руками и ногами, защёлкал зубами. Пальцами сделал жест, словно отхватывает себе ухо и отбрасывает в сторону. Олег тоже бросился на песок, стал на четвереньках гоняться за мальчишкой, лаять, делая вид, что хочет укусить. Нахохотавшись и немного успокоившись, они растянулись на песке.
— А что, и вправду собака его искалечила? — спросил Олег.
— Да нет! Это я так, придумал. Потому что он собак жутко ненавидит.
— Говорил?
— Ну да, он скажет! Тяпка на него залаял — ты знаешь, бегает такой во дворе, малявка лохматая, бабки Прокофьевны из третьего подъезда пёсик. Так он такой булыжник в него запустил — я глазом не успел моргнуть, как он нагнулся, схватил и бросил! Хорошо, промахнулся, а то бы убил псину. И тут же запричитал: «Боже мой, такой маленький пёсик! А мне показалось — огромный зверь. С перепугу я…» И врёт же: с самого начала видел, что Тяпка под ногами крутился!
— Может, он опасный какой-нибудь? Или псих?
Олег казался обеспокоенным. Серёже очень хотелось рассказать ему про ножи и ампулы. Но… Он ведь даже отцу об этом не сказал. Сам разберётся. А, может, ещё пару-тройку дней, и этот Гриня исчезнет из их квартиры и жизни. И Серёжа, испытывая радость оттого, что Олег за него переживает, всё же отрицательно покачал головой:
— Да нет, странный конечно, но вроде безобидный.
— Ладно! — Олег легко вскочил на ноги, потянулся. — Бог с ним, забудем! Вот я тебе сейчас покажу несколько отличных приёмов самозащиты. Лёгких и очень эффективных. Становись напротив…
В этот день они почти не заходили в дом. Только в самом начале, чтоб Серёжа мог посмотреть. Потому что, едва они подъехали к воротам, мальчик ахнул, замерев от восторга. Перед ним стоял настоящий замок. Выложенный, правда, не из серых каменных глыб, а из современного красивого бело-розового кирпича. Но со множеством башенок, на которых крутились флюгера и флажки, с длинными стрельчатыми окнами, витыми лесенками по периметру, верандами, арками и со, словно повисшим в воздухе, на втором этаже, застеклённым зимним садом. Олег провёл его по дому, как по музею, показав и столовую со старинной мебелью, и видио-аудиостудию с самой современной техникой, и комнату страха у одной из башен — со скелетами, инфракрасным светом и всякими электронными штучками. Мимоходом — комфортабельные спальни второго этажа, бильярдный зал и зимний сад со скульптурами. А потом они спустились в сад и, практически, в дом не заходили. Даже ели на веранде. Первый раз: молоко, творог со сметаной, хлеб с маслом — ужасно всё вкусное. А уже под вечер разогрели в микроволновке бифштексы, открыли какие-то невиданные отличные консервы, салями, торт-мороженое и кока-колу.
Олег казался огорчённым из-за того, что Серёжа не останется ночевать.
— Думал, вечером костерок разожжём, посидим… У меня ведь здесь есть и небольшая обсерватория — вон в той башне. Я тебе не показывал, думал сделать сюрприз. Посмотрели бы ночью на звёзды!
Серёжа и сам расстроился, но отступить от задуманного не мог. Отец слишком доверчив к Грине, оставить их одних… Нет, ни за что!
Он тогда ещё не знал, что Игорь не придет ночевать. Но даже если бы и знал, всё равно вернулся домой. Чтобы не оставлять Гриню хозяином в квартире. Всего этого Олегу он объяснять не стал, сказал только:
— Есть одно дело… Отец просил вернуться.
Олег легко махнул рукой.
— Ладно, чего там. Путь недалёкий, завтра приедем.
В своём дворе мотоцикл лихо подкатил к Серёжиному подъезду и мгновенно стал — как влитой. Олег сам расстегнул у мальчика на подбородке ремешок шлема, снял, провёл рукой по его вихрам.
— До завтра. Встречаемся в восемь, помнишь? Не проспи!
— Ни за что! — глаза у Серёжи были счастливые, весёлые.
— Можешь не завтракать, — добавил Олег, нажимая на педаль и разворачивая мотоцикл к гаражу. — Поедим на даче, вместе.
Серёжа не стал и ужинать — был не голоден. Там, на даче, они два раза садились капитально к столу, но и всё остальное время он постоянно что-то жевал. Олег совал ему пакетики то с поп-корном, то с крекерами, то с крабовыми палочками, то вафельные трубочки с кремом или упаковки с балыком… Мальчик только вежливо предложил Грине самому покопаться в холодильнике, и включил телевизор. Шла какая-то музыкальная юмористическая программа. На душе было легко, радостно. И когда через время Гриня присел к нему рядышком на диван и стал расспрашивать — как, мол, ты, Серёженька, провёл день? — мальчик охотно стал рассказывать. Ему хотелось выговориться — лучше всего, конечно, папе. Но… Пусть уж и этому бомжу!
Наутро Серёжа завёл себе даже будильник, на полвосьмого. Хотя обычно он этого не делал, учился просыпаться, как папа — по собственному желанию. Но сегодня он очень боялся проспать. Грини уже не было: раздвижное кресло сложено, бельё аккуратной стопкой — на сидении.
«Куда это он, — подумал удивлённо, — опять за грибами?»
Убедившись, что гостя точно нет в квартире — ни в ванной, ни в туалете, ни на кухне, — Серёжа быстро проверил тайники. Они оказались пусты! И дыра за бачком, и стол на балконе — ни ампул, ни ножей.
Серёжа вдруг ощутил необыкновенную лёгкость и радость. «Освобождение» — вот как называется это чувство, вспомнил он. До сих пор о таком читал только в книжках, и вот — сам испытал! Этот непонятный и неприятный человек, похоже, покинул их дом навсегда. Здорово! Скатертью ему дорога! Может, конечно, отец огорчится, что-то он там собирался о Грине и с Гриней писать. Но ничего. Он ведь не знал того, что знал Серёжа. А мальчика последние дни странные догадки посещали — временами, наплывом. Как будто Грине был нужен зачем-то именно он, Серёжа. Случайно пойманный взгляд — непонятный, с неуловимым, уплывающим выражением. В голосе приторном, дребезжащем вдруг что-то гортанное прорвётся, глубоко запрятанное. Или фраза, будто обычная: «Костерок разложить, это я умелец…» — а вот в груди, в солнечном сплетении, потянет ноющая, горячая боль… Не мог Серёжа этого объяснить и самому себе удивлялся: «Дурь какая-то! Я-то причём?» А вот не исчезала тревога так, чтоб совсем. А сегодня даже сон приснился.
Поначалу, как только лёг, он заснул мгновенно и крепко. Ещё бы! Какой круговорот энергии за день через себя пропустил — и отдал, и получил. Вот и спал счастливо, беззаботно. Но потом, уже наверное под утро, словно приоткрылась щель между явью и сном, и стали в неё просачиваться туманные тёмные сгустки, расплывчатые тени, тусклый лунный отблеск, переулки, резкие повороты. Он, Серёжа, а, может, другой мальчик, бежал, но каждый шаг давался тяжело, ноги трудно отрывались от земли, словно это было иное мощное притяжение. И был ещё страх оглянуться, увидеть что-то знакомое и страшное. А намёком на это знакомое, далеко сзади, но быстро приближаясь, дребезжал какой-то звук. Или голос?…
Серёжа не проснулся: заворочался, заметался, перевернулся на другой бок и, почти сразу, опять нырнул в крепкий сон. А когда проснулся по будильнику, в полвосьмого, помнил свой ночной кошмар очень смутно. Было лишь ощущение того, что видит он подобный сон не впервые — что-то похожее грезилось… И дребезжание ассоциировалось у него с Гриней, с его голосом.
