Борис Старлинг - Мессия
— У меня тоже, — говорит Ред. — В сексуальном смысле он их не трогал. Не трахал, ничего такого не делал. Они раздеты, но не донага. Похоже… похоже, что у него, как и у них, тоже нет уверенности.
Ред лезет в карман за ключами от машины.
— О черт! — говорит Джез.
Ред смотрит на него через крышу «воксхолла».
— Что?
— Я тут подумал. Помнишь Эммануэля Спитери?
— Последнюю жертву Ирлэнда?
— Ага.
— И что с ним?
— Он был ресторатором.
Ред моментально схватывает.
— Как Филипп Род.
— Именно.
Ред находит ключи, вставляет их в замок. С громким щелчком открывает дверцу.
— Это может быть совпадением, — говорит он, скользнув на место водителя.
— А может быть, он продолжил дело с того места, на котором остановился Ирлэнд. Спитери последний, Род первый. Бесшовное соединение.
Ред заводит двигатель, проверяет зеркало заднего вида и выруливает на дорогу.
— Господи боже мой! Ирлэнд-два. Вторая серия. Только этого нам не хватало.
32
— До чего гнусное место, — говорит Дункан.
— Мы там еще не побывали, — замечает Кейт.
— А нужно? Ты только посмотри, что за дыра! Грязный притон гомиков-сифилитиков, да еще в Сохо, в самом темном переулке.
Прокашлявшись, Дункан с отвращением плюет на землю. Кейт нарочито оттесняет его и проходит к двери в «Субстейшн».
— Ну, давай, Дункан, — говорит она. — Смелее, не робей.
У двери двое: женщина с пурпурными волосами и кольцом в носу и вышибала с длинными, до плеч, волосами. Кейт тянется за удостоверением, но тут женщина с пурпурными волосами неожиданно говорит:
— Прошу прощения, сэр, но вам сюда нельзя.
Кейт на мгновение теряется, пока не соображает, что женщина обращается не к ней, а к стоящему за ее спиной Дункану.
— Почему, черт возьми? — сердито спрашивает Дункан.
— Потому что вы одеты не по правилам.
— На мне нормальный костюм. Как я могу…
— Никаких галстуков, сэр, — говорит вышибала.
— Ну а если я сниму галстук, тогда можно?
— Да, сэр.
Дункан стучит пальцем по голове.
— Бред какой-то.
Вышибала делает шаг к нему. Кейт встает между ними и сует под нос вышибале удостоверение.
— Детектив-инспектор Кейт Бошам, а это старший инспектор Дункан Уоррен.
Вышибала сникает.
Говорить, как они с Дунканом и условились, начинает Кейт. Обоим кажется, что так будет лучше.
— Вы двое давно здесь работаете?
— Два месяца, — отвечает женщина.
— Год, — говорит вышибала.
Кейт поворачивается к вышибале и читает имя на бейдже: Эдвин Грин.
— И вы работаете здесь каждую ночь, мистер Грин?
— Да, почти каждую.
— В таком случае посмотрите, пожалуйста, на эти фотографии и скажите, не узнаете ли вы кого-нибудь из этих людей на снимках.
Он берет фотографии. Три жертвы и три контрольные.
— Дело-то в чем? Что натворили эти ребята?
— Вы только посмотрите на них, пожалуйста.
Грин быстро просматривает их, слишком быстро, и качает головой.
— Нет. Никогда никого из них не видел.
— Посмотрите на них снова, пожалуйста, и на сей раз, черт побери, повнимательнее. Ясно?
Удивленный и пристыженный вышибала делает, что велит ему Кейт. А когда снова качает головой, она понимает, что он и вправду никого не узнает.
Когда Грин отдает фотографии Кейт, та передает их женщине.
— Вы тоже посмотрите, мадам.
Та же процедура. Тот же результат.
— Вы не против, если мы осмотрим помещение? — спрашивает Кейт.
Грин указывает на лестницу.
— Прошу.
Кейт и Дункан начинают спускаться по обшарпанным ступенькам. Музыка, до сих пор воспринимавшаяся скорее как вибрация под ногами, звучит громче когда они заворачивают за угол. На стене, у них над головами, находится телевизионный экран, и Кейт, проходя мимо, машинально бросает на него взгляд, ожидая, что там прокручивают видеоклипы или, как бывает в некоторых заведениях, посетители могут увидеть собственные изображения, переданные с камер видеонаблюдения.
Но это ни то и ни другое. То, что она видит, — это жесткое гомосексуальное порно.
Двое обнаженных мужчин, один позади другого. У того, что впереди, глаза плотно закрыты, руки он тянет назад, хватая партнера за ягодицы. Стоящий позади держит в руках член того, что впереди, тогда как его пенис введен партнеру в задний проход. Оба движутся в такт, в судорожном, возбужденном ритме.
— Ну, не знаю, — ворчит Дункан, проследив за ее взглядом. — С этими людьми определенно не все в порядке.
Кейт не говорит ничего.
В самом клубе жарко, темно, он наполнен грохотом барабанов и завываниями синтезатора. Пульсирующий свет выхватывает из мрака лица танцующих. Остановившись спиной к бару, Кейт и Дункан озираются по сторонам. В затененных углах обжимаются смутно различимые силуэты. Парочка в белых нательных фуфайках и военного образца штанах, на краю танцпола, выглядит словно позитив и негатив. Один из партнеров черный, с волосами, отбеленными перекисью, другой белый, с угольно-черной шевелюрой. Эбонит и слоновая кость, связанные ритмом аккордов.
Кейт обводит помещение взглядом и с удивлением отмечает, что никто ни с кем не разговаривает.
Это действует угнетающе. Все выставляют себя напоказ, как лоты на аукционе, желая быть выбранными и отправиться с кем-нибудь на ночь — и ради чего? Ради недолгого физического удовлетворения, за которым следуют муки телефона, который не звонит, и страх перед венерологической клиникой. Распущенность и похоть превращают Лондон в Содом и Гоморру.
Потом Кейт задумывается, а как отнеслась бы она к тому же самому, имей эти люди обычную ориентацию. Ее отталкивает то, что они «голубые», или то, что больно уж все это похоже на ярмарку племенного скота? Она выбирает несколько человек, мысленно приставляет к ним женские лица, а потом меняет некоторых из них обратно на мужчин и смотрит снова. Нет, будь они хоть геи, хоть натуралы, разницы никакой. Все равно впечатление гнетущее.
Она наклоняется к Дункану и громко, чтобы перебить музыку, говорит ему на ухо:
— Ты не понимаешь, правда?
— Чего?
— Всего этого.
— Нет. Ни в малейшей степени.
— Я тоже.
— А мне казалось, они тебе нравятся, — откликается он с удивленным видом.
— Кто?
— Педики.
— Против педиков как таковых я ничего не имею. Они меня не привлекают, но почему люди вроде тебя их ненавидят, мне уразуметь трудно. Когда я сказала, что не понимаю, я имела в виду, что не понимаю, как люди могут деградировать до того, чтобы выставлять себя напоказ таким постыдным образом. И тут уж не важно, традиционной они ориентации, лесбиянки или вообще чудища с Марса. Все равно это будет чистой воды скотство.
Дункан поворачивает голову к ее уху.
— Пошли отсюда.
— Почему? Мы еще никого не расспросили.
— Потому что я сказал. С меня хватит.
Он направляется к выходу.
При всех ее либеральных взглядах Кейт вовсе не улыбается остаться здесь одной, и Дункан знает это не хуже ее. Деваться ей некуда.
На лестнице толпа народа, и Кейт приходится прилагать усилия, чтобы протолкнуться наружу. К тому времени, когда она выбирается через главную дверь, Дункан уже шагает по улице. Она бежит ему вдогонку.
— Что с тобой, Дункан? Какая муха тебя укусила?
Он разворачивается к ней, и она впервые осознает, насколько он зол. Не просто на сегодняшний вечер, но на все вообще.
— Послушай, Кейт. Это дело было сплошным дерьмом с самого начала, как только мы в него вляпались. Перво-наперво, я потерял выходные с сыном, а мои отношения с Хелен, и без того прохладные, теперь отброшены на сто лет назад. С первых же дней мы гоняемся за тенями, и ничего не меняется. Все эти Редовы мудреные теории плевка не стоят, что, кстати, он и сам знает. Просто хватается за соломинки. А на самом деле у нас нет решительно никаких свидетельств ни того, что сам Серебряный Язык педик, ни того, что он педиков мочит. Во всей этой болтовне насчет подростковых экспериментов и бисексуальности нет никакого смысла. Никакого. Будь у нас мало-мальски приличная зацепка, мы давно отказались бы от всего этого вздора. Но поскольку у нас ничего нет, мы таскаемся по дерьмовым притонам вроде этого… — Он указывает на клуб. — Совершенно без всякой надобности.
— Но если это не имеет отношения к делу, Дункан, то что, черт возьми, имеет?
— Не знаю. Но это придет к нам со временем.
— Со временем? Ты хочешь сказать, что мы должны ждать, пока Серебряный Язык ухлопает еще несколько человек, чтобы дать нам подобраться к нему поближе? Так, что ли?
— Нет. Не так. Это не то, что мы должны делать. А делать мы должны вот что: отказаться от всех наших предварительных концепций и начать заново, с самого начала. Я, конечно, понимаю, что эта линия мышления не прибавит мне популярности, но правда вообще мало кому нравится. Если тебе, Реду и Джезу охота воображать, будто мы столкнулись с каким-то педерастом, убивающим кайфа ради, удачи вам. Кем бы ни был и что бы собой ни представлял Серебряный Язык, будь у него возможность сейчас тебя слышать, он обмочил бы штаны.
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)