Ирина Глебова - Оборотень
Обедать можно было ходить в больничную столовую, но бабушка не любила шумное общество. Сюда, в свой кабинет, она приносила еду из столовой в судках. Наливая себе и Грине суп, накладывая пюре с котлетой, она часто сюда же, на стол, ставила одну из колб. Любуясь, с гордостью рассказывала мальчику, как сама вырезала из мёртвого тела и сама заспиртовала этот уникальный экземпляр — раковую опухоль печени. Таких любимых экспонатов у неё было много. Гриня с аппетитом ел, с любопытством слушал и рассматривал. Ему было интересно.
Как он впервые появился в прозекторском зале, Гриня уже не помнит. Наверное, зашёл спросить о чём-то бабушку. Она ассистировала врачу при очередном вскрытии. Врач оглянулся, спросил:
— Зачем мальчик здесь? Малыш, тут страшно!
— Он не боится, — ответила бабушка. — Пойди, сядь в уголок, я скоро.
Доктор, уже привыкший видеть Гриню всюду поблизости, не стал возражать. А вскоре и он, и другие врачи привыкли к тому, что мальчик крутится рядом, во время вскрытий. Он был неназойливый, незаметный, вопросов не задавал, просто смотрел. Вообщем, не мешал. Кое-кто из врачей даже думал о нём: «А что: не боится, не брезгует… Это хорошо. Патологоанатомом станет».
Когда наступила осень и начались занятия в школе, Грине наведываться в морг удавалось лишь изредка. Но он пользовался любой возможностью — так полюбил это место. Там было тихо, уютно — своя особая атмосфера, которая ему так нравилась. И никто над ним не смеялся, наоборот — хвалили за бесстрашие и любознательность. На второе лето Гриня чувствовал себя в морге своим человеком. Для него здесь уже не было секретов и запретных мест. Он уже знал, что именно этот морг, хотя и не считается центральным городским, но имеет лучшую в городе лабораторию. Поэтому здесь обследуются тела не только «собственных мертвецов» — людей, умерших в больнице, но и тех, кто скончался дома, но был приписан к больнице. А также прокуратура направляла сюда тела тех, чья смерть или особо интересовала городские власти, или вызывала у следственных органов сомнения. Так что у патологоанатомов работы всегда хватало. Впрочем, сюда попадали лишь «элитарные тела». Всякие умершие бомжи или неопознанные трупы отправлялись в центральный городской морг.
Гриня бывал на приёме тел, их раздевании и первичном обследовании, ходил с санитарами в холодильные камеры, наизусть помнил, где какое тело помещено. На одевании перед положением в гроб тоже присутствовал. Но больше всего, конечно же, он любил операционный зал. И знал уже, наверное, все тонкости препарирования. Поскольку врачи во время работы имели обыкновение обсуждать с ассистентом свои действия. А если тело было «криминального происхождения», то практически каждое движение врачом называлось вслух, а работник прокуратуры повторял, записывая:
— Сердце — вес сто шестьдесят два грамма, спайка на левой верхней доле и дуге аорты, желудок трубковидный… Левое лёгкое проткнуто два раза, сонная артерия перерезана. Заметны следы защемления кровеносных сосудов, что говорит об удушении…
Гриня старался подойти поближе, чтобы всё хорошо видеть. На него уже давно не обращали внимания, привыкли. А ему нравилось всё: глубокие разрезы на теле, вскрытые брюшные полости, вид извлечённых внутренних органов. И даже визг электрической хирургической пилы, вскрывающей черепа, хотя не все врачи выдерживали спокойно этот звук.
Когда, ещё через год, Грине дали первый раз сделать надрез на трупе, он был счастлив. Врач, — кстати, тот самый, который когда-то сказал: «Малыш, тут страшно», — надел на него огромный пластиковый передник, укрывший мальчика от шеи до щиколоток, резиновые перчатки, показал, как держать хирургический нож. И изумился тому, как одиннадцатилетний мальчик легко и ровно повёл сталью, как спокойно помогал себе левой рукой — отводил в сторону края разрезанной плоти, неживой, но всё же человеческой.
— Талант! — сказал восхищённо. — Может быть, даже будущий гений патологоанатомии!
Бабушка стояла рядом. Взгляд у неё был размягчённый, ободрительный, что бывало крайне редко. Ни она, ни врач знать не знали, что Гриня уже не раз так же легко, ровно и спокойно резал живую плоть — котов и собак. Искромсанные трупики животных находили на пустыре за домами. Среди жителей округи ходили слухи и о кровожадных голодных бродягах, и о набегавших из пригородных лесов волках, и даже об оборотнях. Но никто не мог заподозрить в жестокости маленького, худенького одноухого мальчика, белобрысого, с наивным взглядом блекло-голубых глаз…
В морг часто приходили родственники людей, умерших дома — таких, которых похоронить предполагалось лишь через день-два. Они просили бабушку помочь поддержать тело в приличном состоянии. Именно за ней закрепилась слава специалиста в этой области. За определённую плату бабушка охотно соглашалась, складывала в сумку бутыли с формалином, другими лекарствами, шприцы, какую-то мазь, звала с собой Гриню. Они шли в дом умершего, и там, попросив всех посторонних выйти, бабушка колдовала над телом. Гриня не отходил, подавал ей один за другим препараты, смотрел, как она всаживает толстую иглу большого шприца в обнажённый желтый живот. По мере того, как игла входила всё глубже, у него сердце колотилось всё сильнее, что-то сладко ныло и тянуло около пупка и ниже…
Может быть потому он так жутко, до обморока, боялся уколов, которые бабушка делала ему самому? Представлял, что огромная игла входит не в его попку, а в дряблый, жёлтый живот мертвеца… Хотя колола его бабушка совсем другим шприцом и иглами — тонкими, маленькими. Колола очень часто, по любому поводу. У неё была глубокая убеждённость, что любую болезнь можно вылечить инъекциями. Простуда? — сделаем укольчик! Прыщи на лице? Это аллергия — уколем и пройдёт. Голова болит и кружится? Давление — пройдёт после укола. Понос? — введём вяжущее средство… Вспоминая себя маленьким, Гриня часто видит эту женщину — бабушку, — пористую кожу лица, морщинистые веки, суровый блеск зрачков из-под них, тяжёлое, оплывающее книзу лицо. Её мощные руки подняты вверх, в них — шприц, из иглы брызжет струйка лекарства… Он и сейчас, взрослый, при этих воспоминаниях съёживается и еле сдерживает дрожь.
Сейчас, в лесу, у реки, глядя на костерок, который они разожгли с Серёжей, Гриня усмехнулся, подумав о костре, в котором сгорело тело бабушки. Но это было давно, больше десяти лет назад. Теперь же он и мальчик жарили на огне нанизанные на веточки куриные окорочка.
— Готов, — сказал Серёжа, попробовав свой. — Здорово вкусно!
Грине тоже нравилось. Но он знал вкус другого мяса, и тот был ему гораздо приятнее. «Ничего, — думал Гриня. — Недолго ждать. И ты, мой малыш, скоро узнаешь, что вкус собственного тела — самый восхитительный в мире…»
— Мне, Серёженька, немного стыдно перед тобой, — сознался Гриня застенчиво.
— Это ещё за что?
Серёжа уже обглодал куриные косточки и облизывал пальцы.
— Да ты же хотел сегодня с другом куда-то поехать, а я со своим капризом тебе помешал.
— Вовсе не помешали. — Серёжа был настроен благодушно. — Я с Олегом передоговорился, поедем к нему на дачу завтра. А потом ещё и послезавтра. Это же выходные — суббота и воскресенье. Отец намекнул, что он их проведёт с Дашей. Вот и хорошо, я свободен, да и им мешать не буду.
— Так ты там, у друга, и заночуешь?
— Нет, спать я люблю у себя дома.
— Зачем же возвращаться? — удивился Гриня. — Дача ведь, небось, далеко за городом?
— Нет, это ещё в черте города. У нас тут есть искусственное водохранилище, мы его называем городским морем. Вокруг него лес сосновый, пляжи классные, песчаные. Вот там у Барковых дача, в дачном посёлке Курортный. Это не так далеко. У Олега мотоцикл мощнейший, самый лучший, «Харлей Девидсон»! Мигом домчимся туда и обратно.
Гриня слушал внимательно и всё запоминал. И улыбался. Мальчишке вовек не догадаться, что он сам помогает расставить себе силки. Нет, не ошибся Гриня, что настоял на этом «пикничке на двоих». Он так и предполагал, что душевный разговор с мальчиком подскажет ему план действия. Всё получилось: план уже вырисовывается. А улыбался Гриня тому, что, как и многие встреченные им раньше люди, эти — отец мальчика и сам Серёжа, — оказались так же восхитительно наивны, глупы и доверчивы! Хотя последние пять лет приучили людей к жизни жестокой и замкнутой, предыдущие семьдесят лет они не смогли вытравить. Не смогли уничтожить вошедшее в сознание и кровь «Человек человеку друг, товарищ и брат!»
Это надо же! Чего только он не наплёл Серёжиному отцу — тот всё проглотил, всему поверил! И это называется журналист! Правда, фантазировать, на ходу импровизируя, Гриня умел отлично. Дар у него был такой, с детства. И все ему всегда верили! А уж теперь, когда он столько навидался, наслышался, такой опыт приобрёл, сочинить любую историю на любой вкус вообще ничего не стоит! Фрагмент из книги, фрагмент из кино, эпизод из одной услышанной истории, эпизод из другой… Да на ходу что-то самому придумать… А люди вновь попались доверчивые. Вот и отлично. Грине это только на руку.
