Юрий Бригадир - Не жить
Я тут же их увидел – эти пальмы – и улыбнулся. Настроение у меня почти всегда ровное. Пятьдесят градусов.
Эту шкалу я придумал давно. Так сказать, для внутреннего пользования. Большинство ошибок в раннем детстве я совершил, когда моя эмоциональная температура была близка к девяноста. А так жить вообще нельзя.
Некомфортно.
Ноль – это мертвый человек, и это понятно.
Десять – спящий без сновидений человек. Он от мертвого отличается только тем, что может встать.
Двадцать – эротический сон или ночной кошмар. В этом состоянии можно внезапно подскочить, ничего не соображая. У меня бывает, но редко.
Тридцать – утро. Завтрак. Просмотр утренней газеты. Загорание на том же, например, червонном пляже. Тупое времяпровождение типа грызни семечек. Просмотр сериала про несчастную женскую долю. Монотонная работа. Конвейер.
Сорок – конвейер ломается. Другими словами, обыденное и даже где-то запрограммированное выбивание из колеи. Страшного нет ничего, и об этом все знают. Но уже нет безразличия. Легкое любопытство. Зевающий интерес. Вздрагивание от укуса насекомого. Просто жарко. Просто холодно. Решаемы все проблемы, да их, по сути, и нет.
Пятьдесят. Середина дня. Середина жизни. Середина смысла. Еще нет застилающей глаза кровавой пелены – только соколиное зрение. Еще нет бега – есть только быстрая энергичная походка гепарда перед началом атаки. Еще нет звона в ушах – только шелест листьев, голоса, эхо, прекрасно различимые звуки жизни. При этих пятидесяти градусах у тебя чудное обоняние, и ты превосходно чувствуешь насечки на рукоятке пистолета. Весь мир у твоих ног. Потому что ты перед прыжком. А он, мир, этого не знает. Метрономный пульс, похожий на размеренный прибой. Нет ни горя, ни радости, ни злости, ни сожаления, ни тоски, ни ощущения счастья – да и не нужно никакого ощущения счастья, баловство все это… Ты дышишь ровно, спокойно, предсказуемо и всегда готов к отражению чего угодно и к нападению на кого или на что угодно. Мои законные пятьдесят эмоциональных градусов.
Шестьдесят – начало атаки. Гепард несется, набирая скорость. Первый страшный кадр в фильме ужасов. Первый удар в драке. Первый протест, первые метры спринтера, первый мяч в футбольном чемпионате, еще ничего не решающий, но уже ценный.
Семьдесят – взрыв, которого ты хотел. Пуля, точно попадающая в цель. Перестук копыт, летящие волосы, хлещущие по лицу ветки, кровоточащая быстрота. Вырванный с болью поцелуй. Запланированный страх. Задуманная боль. Еще есть слово «назад».
Восемьдесят – слово «назад» не имеет смысла, если ты не сверхсущество. Горячие клыки гепарда на шее, ветка, выколовшая глаз, пуля, вылетевшая с другой стороны тела, восставшие мертвецы, предоргазменное состояние, счастье, которое еще можно терпеть, боль, которая еще не туманит мозг, но говорить уже не можешь. Реющие над тобой кошмары наяву. Галлюцинации. Белые кони, черные лебеди, убитые скоростью жуки на лобовом стекле.
Девяносто. Уже мертва от горя, боли или счастья половина населения планеты. Разорванные трахеи, из которых толчками вытекает розовая пена. Полностью и мгновенно ослепшие дети. Эйфория, оргазм, чарующая смерть, бесконечное наслаждение. Асфиксия, стон, бред наркомана. Летающие собаки, горе, от которого нет спасения. Конвейера жизни давно не существует. Месть всему живому и неживому, взрыв желудка внутри тебя, боль, убивающая тебя еще на ногах, чувство толпы, которая вокруг тебя и которая только толпа и ничего больше. Она убьет тебя, если ты не с ней. Она втопчет тебя в асфальт и разнесет каблуками. Все, что тебе омерзительно, все, что вызывает боль, что мучает тебя все эти годы с самого рождения, все детские враги, все незарезанные тобой, все нецелованные тобой, все ненавидимые тобой… Вылет на встречную полосу… Пара секунд перед мировым рекордом… Слезы счастья… Невыносимое желание жить… невыносимое желание умереть… Тоска, перед которой меркнет пожизненное заключение. Черные, черные огни… ты ничего не соображаешь. Летящие друг на друга десятки и сотни тысяч кентавров с блестящими, как судьба, клинками… Черные птицы над ними, расправив крылья, счастливы как никогда. Ветер в сердце… Удар в спину– это уже спасение.
Сто – это шок, отупение, неспособность мыслить, невозможность ничего контролировать, край вселенной, конец мироздания. Ты сжег все чувства, все нервы и растворился в океане безумия. Если ты выжил при ста эмоциональных градусах, тебе нечем больше ощущать. Ты – овощ. Все, что у тебя есть, – это недоуменно стучащее невпопад сердце. Мозга нет. Кто переживает сотню, никогда больше не радуется и не тоскует. Потому что замыкается круг и наступает абсолютный ноль…
Хочешь жить – держи пятьдесят градусов. Это очень просто. Человечество выдумало великолепнейший инструмент для поддержания эмоциональной температуры еще несколько тысяч лет назад и пользуется им до сих пор. Это элементарная вежливость. Волшебные и бессмысленные слова…
Из ванной комнаты я вышел в халате и прошел на кухню. Настя хлопотала, накрывая на стол. Увидев меня, немного смешалась:
– Доброе утро, еще полминуточки, Петр Алексеевич! Посидите пока…
– Да ладно… Здравствуй, Настя… – сказал я, прошел к холодильнику, открыл его и достал пластиковую бутылку тана.
– Пожалуйста, – с космической скоростью она закончила накрывать.
Я оглянулся. Подошел к столу и слегка дернул за краешек скатерти – исчезла меленькая складка. Настя вспыхнула. Я ничего не сказал и сел есть яичницу с беконом и зеленью.
– Петр Алексеевич, – вдруг тихо начала она у меня за спиной, – вы недавно мне сказали… в общем… я подумала… я согласна.
Я указал пальцем на стул справа от меня, дескать – сядь, но она села не на соседнем, а через один.
– Это хорошо, Настя…
Она сидела, спрятав обе руки под стол.
– Ты девственница? – спросил я, наливая себе белый тягучий тан в стакан.
Она опять покраснела и покачала головой:
– Нет.
– Да не красней ты. Я не ханжа – просто хочу знать. Разве это плохо – знать все?
– Нет…
– Тогда хорошо… Проблемой меньше. Только я тебя сразу должен предупредить… Семья – это стая. В стае определенный порядок. Если его нет, то и стаи нет. Поняла?
Настя кивнула головой.
– Я не злой. Но мы вдвоем выполняем правила. Я – свои. А ты – свои. Так что возьми тарелку и тоже поешь чего-нибудь.
– Я не хочу… – покачала головой домработница.
– Правило первое – едим мы вместе. Едим, общаемся, решаем мелкие проблемы, договариваемся, слушаем друг друга. Это даже не я придумал. Так было всегда и у всех. Если мы не едим вместе – мы уже не стая. Правильно?
– Правильно, – робко посмотрела на меня Настя, но уже с улыбкой, и взяла тарелку.
– Правило второе – спим мы раздельно. В разных комнатах. Человек во сне должен быть свободен. И в безопасности. А заниматься сексом будем у тебя. Сколько тебе его нужно, кстати?
Настя посмотрела на меня растерянно. Я улыбнулся:
– Ну, раз в неделю, два? Только давай так – мы говорим друг другу правду, и только правду. Иначе не стоит это все затевать. Так сколько?
Моя ласточка закрыла глаза и отчаянно сказала:
– Каждый день… У меня давно никого не было…
– Хм, – улыбнулся я, – в тихом омуте чего только не водится… Ладно, каждый день… Диету тогда сама разработаешь – я тебе доверяю. Ну что, тогда правило третье, – я отпил тан из стакана, – секс на стороне исключен! Договорились?
Настя открыла глаза и быстро закивала:
– Согласна…
– Да дело не в морали. Просто притащишь инфекцию, потом будем вместе лечиться – кому это надо? Я вот проституток вызываю раз в две недели – снять напряжение. Ни руками, ни губами не дотрагиваюсь, презервативы, мази всякие там. Сразу в душ. Надоело. Но если ты не будешь на сторону ходить, а я больше не буду их вызывать, то проблема решена. Теперь правило четвертое, самое для тебя легкое – домашнее хозяйство ведешь ты. Ты им и сейчас занимаешься, но мы плюсуем плату за свет, воду, текущий ремонт и так далее – разберешься. Соответственно, правило пятое – я делаю все крупные дела и зарабатываю деньги. Не против? – улыбнулся я.
– Нет…
– Ну и хорошо… Правило… хоть и шестое, но ты его на первое место поставь – никаких детей! Вообще. Никогда.
– А если… – попыталась возразить домработница и покраснела.
– Настя! – твердо сказал я. – Если я говорю «никаких» – это значит «никаких». Это значит, что ты проверишься и поставишь себе спираль, а если спираль не поможет, ты сделаешь себе один аборт, а если беременностей будет сто – ты сделаешь себе сто абортов, и я даже не собираюсь это все обсуждать. Нет в мире ничего страшнее младенцев – это я тебе как бывший детдомовец говорю. Хочешь иметь у себя в тылу диверсанта – заведи себе короеда! – Я даже повысил голос, но при этом всего лишь улыбался.
