Роджер Эллори - Красная лента
После этого были публичные заявления Ласситера и шефа полиции. Настоящий цирк! Выйдя из зала суда после рассмотрения последней улики, в крытой галерее, которая отделяла главный коридор от кабинетов судей, Миллер перекинулся парой слов с Хэммингз. Вдали от вспышек камер газетчиков он воспользовался случаем и поблагодарил ее, а когда они прощались, обнял в знак признательности. Именно этот момент успел запечатлеть один из корреспондентов газеты «Глобус». Смысл этой фотографии не нуждался в объяснении. С тех пор прошло девять дней. Смерть Кэтрин Шеридан помешала возникновению нового скандала. Теперь ему снова придется общаться с Мэрилин Хэммингз. Миллер знал, что ему будет неловко. Он не хотел этого разговора.
В то воскресенье Рос и Миллер с головой зарылись в документацию по убийствам. К концу дня у них было больше вопросов, чем ответов. Миллер прочел все рапорты, которые, казалось, теперь не имели смысла. Он выделил места, где можно было задать вопросы и где их задавать не имело смысла. Во всех случаях, вплоть до убийства Маргарет Мозли в марте, были определенные зацепки, которые можно было разрабатывать, но теперь, в ноябре, толку от них уже не было. Люди жили. Люди забывали. Люди сталкивались с трагедией и делали все возможное, чтобы быстрее забыть о ней.
В шесть вечера ребята из административного отдела ушли. Метц и Оливер остались до восьми, чтобы обработать карты и фотографии по всем четырем убийствам. К девяти у Миллера разболелась голова. Кофе нисколько не помогал заглушить боль. Были вещи, которые ничем не могли помочь расследованию. В основном это касалось определения личности жертв. Даты рождения не соответствовали больничным и официальным записям. Предыдущее расследование по каждому убийству велось спустя рукава. Нужно было выполнить большой объем работы, но Миллер чувствовал, что внимание его рассеивается.
В начале десятого Рос собрался уходить. Он остановился в дверях и пригласил Миллера к себе.
Тот улыбнулся и покачал головой.
— Не хочу быть пятым колесом в телеге.
— Тогда поезжай домой, — посоветовал Рос. — Прими душ и выспись. Сейчас от тебя мало толку.
— Я надолго не задержусь, — ответил Миллер. — Поезжай, повидайся с детишками… воспользуйся моментом.
Рос махнул рукой на прощание и ушел.
Миллер встал из-за стола, подошел к окну и подождал, пока машина Роса проедет мимо здания. Миллер был знаком с женой напарника, Амандой Рос. Это было шапочное знакомство, но она ему нравилась. Он знал и трех детей Роса, которым было четырнадцать, одиннадцать и семь лет. Родители Аманды помогли им купить облицованный бурым песчаником трехэтажный особнячок без лифта, когда у Эла было еще маленькое жалование. Эл и Аманда терпеливо ждали, пока МСИ, теперь Веризон, снова начнет способствовать развитию района. Им обещали модернизацию — и обманули. Со сменой мэра обещания вернулись. Когда наконец цифры начали улучшаться, дом Росов стал стоить почти четыреста тысяч долларов, большая часть из которых у них была выплачена, о чем имелись подтверждающие документы. Альберт и Аманда были типичными жителями Вашингтона. Все, что у них было, они заработали, а заработанное заслужили. Люди вроде них, которые отчаянно цеплялись за еврейские корни, очень импонировали матери Миллера. Она хотела, чтобы Миллер был похож на них. Но это невозможно.
На стоянке Миллер сел в неприметный седан. Он ехал домой, а у него перед глазами стоял текст рапортов, записи допросов, недостающие подробности, которые напоминали ему, каким непоследовательным и поверхностным было расследование трех первых убийств — Маргарет Мозли, Энн Райнер и Барбары Ли. Но с Кэтрин Шеридан все будет иначе. Она вернула книги в библиотеку, купила еду, которую не съела, и переспала с кем-то где-то между половиной одиннадцатого утра и четырьмя часами дня.
Миллер проехал по освещенным улицам и оставил машину в начале Черч-стрит около одиннадцати часов вечера. Магазин уже был закрыт, но в окнах горел свет. Он постучал в дверь, и Зальман открыл ему. Старик был Миллеру по плечо. У него были редеющие волосы и лицо, изборожденное морщинами. Зальман Шамир был олицетворением всего того, чем должен быть пожилой еврей. Его манера держаться выдавала незаурядную личность. И хотя он позволил жене заниматься делами магазина, Миллер знал, что если бы не Зальман, то дело у нее не спорилось бы.
— Ох и злится она на тебя! — сообщил он Миллеру. — Ты ушел сегодня не позавтракав. И вчера вечером мы были здесь, но ты проскочил мимо.
— Здорово, Зальман! — отозвался Миллер.
— Какое там «здорово»! — ответил Зальман. — Быстро заходи и объясняйся. У меня уже голова разболелась.
Миллер прошел мимо нескольких столиков вдоль стены магазина, вокруг которых были расставлены стулья для старых друзей, приходивших сюда по понедельникам и четвергам поиграть в шахматы. Слева находилась стойка и стеклянные полки, на которых Хэрриет расставляла драники, шарики из мацы, фаршированную рыбу.
Хэрриет и Зальман Шамир были хорошими людьми. Все они делали неспешно, как привыкли делать с 1956 года, когда купили столовую на углу Черч-стрит. Раньше они жили в квартире над магазином. У их сына хорошо шли дела, и он купил им трехэтажный дом, облицованный коричневым песчаником, куда они и переехали одиннадцать лет назад. Миллер въехал в квартиру, когда его сделали детективом. С тех пор он виделся с Шамирами почти каждый день. Хэрриет готовила еду, слишком много еды. Когда ей казалось, что Миллер недоедает, она заходила к нему в квартиру и оставляла еду в холодильнике. Чаще всего он разговаривал с ними по утрам и вечерам. Хэрриет всегда готовила завтрак на троих и даже на четверых, если Мэри Макартур оставалась у Миллера на ночь. Иногда по вечерам, когда он возвращался и видел, что магазин еще открыт, они усаживались в задней кухне, и Хэрриет расспрашивала Миллера о его жизни, о том, что прочла в газетах. Зальман обычно молчал. Он нарезал мясо птицы или рогалики, выдавливал апельсиновый сок и занимался прочими хлопотами по хозяйству. А Миллер рассказывал им, этим странным престарелым евреям, которые стали для него чем-то вроде приемных родителей, о своей жизни. Они были своеобразной отдушиной в его мрачной жизни, которая начиналась за стенами магазина. Хэрриет расспрашивала его о делах, об убийствах. Ее глаза завороженно блестели, когда Миллер с улыбкой начинал рассказывать о работе.
— Ты скрываешь от нас неприятные стороны своей работы, — говорила она и накрывала его ладонь рукой, давая понять, что их ничем не удивишь. — Мы с Зальманом были детьми, когда заканчивалась Вторая мировая. Мы видели, что люди могут сделать друг с другом. Мы видели тех, кто возвращался из концлагерей.
Миллер считал, что не имеет права выплескивать на них подробности своей работы, поэтому о многом умалчивал. Он улыбался Хэрриет, брал ее за руку, обнимал, а потом поднимался к себе в квартиру. Бывало, она кричала ему вдогонку, чтобы он нашел себе новую девушку, лучше прежней. Миллер слышал, как Зальман говорил жене, что это не ее дело, на что она возражала, что это как раз ее дело.
В тот вечер Миллер услышал, как Хэрриет зовет его из задней части магазина.
— Привет, — поздоровался он и улыбнулся.
— Я слышу тебя, — отозвалась она. — Я слышу, как ты смеешься надо мной.
— Я не смеюсь над тобой.
Хэрриет показалась в дверях. Ее волосы были собраны в пучок, схваченный сеткой, а руки покрыты мукой. Она была на несколько сантиметров ниже мужа. Под фартуком на ней был домашний халат, а через плечо переброшено полотенце. Она всегда выглядела одинаково — пожилой женщиной. Но, казалось, что она больше уже не старела.
— Вы только посмотрите на это безобразие! — возмущенно начала она. — Я уже два дня готовлю завтрак, а ты куда пропал?
— Мне приходилось рано уходить, извини.
— Твое «извини» меня не устраивает. Ты похож на человека, который питался одними гамбургерами и содовой водой. Ты ведь это ел, да?
Миллер пожал плечами.
— Заходи в кухню. Заходи и хоть раз в жизни поешь нормальной еды.
— Хэрриет, я не голоден. — Миллер обернулся и посмотрел на Зальмана. — Ну скажи ты ей!
Зальман поднял руки, давая понять, что бессилен помочь Миллеру в этом деле.
— Я ничего не скажу. Здесь я тебе не помощник, Роберт.
Он пожал плечами и отправился готовиться к следующему рабочему дню.
— Тогда хоть выпей кофе с медовиком.
— Один кусочек можно, только маленький, хорошо?
— Глупости какие!
Хэрриет взяла его под руку и повела в кухню.
— Значит, тебе дали серьезное дело, да? — спросила она, нарезая медовик и наливая кофе.
Миллер кивнул.
— Да, очень серьезное.
— Что же это за дело, что ты не можешь с утра даже поздороваться?
Миллер улыбнулся.
