Чеви Стивенс - Похищенная
Когда я пришла в себя, после того как Выродок избил меня до потери сознания, все тело у меня болело, и прошло немало времени, прежде чем я смогла просто приподнять голову и оглядеться. Меня сотрясали приступы рвоты. При каждом вдохе справа в груди возникала обжигающая боль. Один глаз у меня заплыл, а во втором изображение расплывалось, и я могла видеть только контуры предметов. Его нигде не было видно. Либо он спал на полу, либо его вообще не было в доме. Я лежала неподвижно.
Мне нужно было в туалет, но я не была уверена, что смогу пройти так далеко, плюс ко всему я боялась, что он поймает меня на внеурочном посещении ванной комнаты. Видимо, я снова отключилась, потому что не помню ничего до того момента, когда проснулась оттого, что мне снился сон, в котором я бежала по пляжу вместе с Люком и нашими собаками. Когда я поняла, где нахожусь на самом деле, я заплакала.
Мой мочевой пузырь горел: если я подожду еще хоть немножко, то просто написаю в постель. Одному Богу известно, что может привести его в бешенство в большей степени. Надеть платье я не могла в принципе, поэтому поползла в ванную голой. Каждые несколько секунд я останавливалась и ждала, пока исчезнут черные пятна перед глазами, потом продвигалась вперед еще на несколько сантиметров и постоянно скулила от боли. Ему бы это зрелище очень понравилось.
До смерти боясь пользоваться унитазом на случай, если он вдруг появится, я присела над стоком ванны. Прислонив голову к стене, я пыталась дышать так, чтобы не было больно, и молила Бога, чтобы я здесь не умерла. В конце концов я добралась обратно до кровати и там снова потеряла сознание.
Голова моя болела, но это были какие-то далекие пульсации, словно фоновый шум. Я все еще не знала, где сейчас находится Выродок, и в сознании моем возникали жуткие картины того, как он похищает Кристину. Я молилась, чтобы мои попытки манипулировать им не привели его прямо к ней.
Точно не знаю, сколько я спала и была без сознания, но думаю, что не меньше суток. Когда я немного собралась с силами, то направилась к входной двери. Она по-прежнему была заперта. Проклятье! Я нагнулась к крану, смыла что-то липкое с лица — думаю, это была кровь, — и попила воды. Как только холодная жидкость коснулась моего желудка, я тут же привалилась к раковине, и меня вырвало.
Когда головокружение немного улеглось и я наконец смогла передвигаться, я опять осмотрела все помещение. Мои пальцы ощупали каждую трещинку, каждый болт. Взобравшись на кухонную стойку, я била ногой по ставням так, что, казалось, сейчас порву мышцы. Но мои удары не оставили даже следа. Я была жестоко избита и не могла вспомнить, когда в последний раз что-то ела, но я не собиралась оставлять попытки выбраться. Вот только выхода из этой хижины не было.
Чтобы отслеживать, сколько дней я здесь нахожусь, я отодвинула кровать от стены и с силой царапала ногтем деревянную поверхность, пока на ней не появились слабые отметки. Если через маленькое отверстие в стене ванной комнаты пробивался свет, я считала, что пришло утро, если было темно, я ждала, пока снова рассветет, после чего делала следующую черточку. После того как он оставил меня одну, там появилось две новые метки. Чтобы как-то придерживаться графика, напоминающего дневное расписание Выродка, я ходила в туалет только тогда, когда не могла уже больше терпеть, да и то над стоком ванной, постоянно прислушиваясь к любому звуку. Я была слишком напугана возможностью его неожиданного прихода, чтобы принять душ или ванну, поэтому отказалась и от первого, и от второго, а когда голод начинал донимать меня особенно мучительно, я заглушала его водой. Мое воображение рисовало картины, как у меня дома не спят по ночам, как мои друзья постоянно думают, где меня искать, или развешивают листовки по городу с фотографией моего улыбающегося лица. Моя мать, наверное, просто с ума сходит. Я представляла, как она сидит у себя дома, плачет и, видимо, выглядит при этом великолепно — трагедия ей всегда была к лицу. Соседи приносят ей готовую еду, тетя Вэл отвечает на телефонные звонки, а мой отчим держит мать за руку и говорит ей, что все будет хорошо. Хотела бы я, чтобы и мне кто-нибудь сказал эти слова. Почему меня до сих пор никто не нашел? Они что, уже сдались? Я никогда не слыхала, чтобы какой-нибудь человек сначала исчез, а потом нашелся через несколько недель. Разве что речь шла о трупе.
Возможно, Люк выступает по местному телевидению и умоляет похитителя вернуть меня. А может, его самого допрашивает полиция? Они ведь в таких случаях всегда первым делом подозревают бой-френда. Вероятно, они сейчас понапрасну теряют время с ним, вместо того чтобы разыскивать Выродка.
Я беспокоилась об Эмме и о том, кто за ней присмотрит. Кормят ли ее нормальной едой для ее чувствительного животика? Выгуливают ли ее? А еще я думала, что она может решить, что я ее бросила, и эта мысль всегда вызывала у меня слезы.
Чтобы успокоить себя, я прокручивала в голове воспоминания о Люке, об Эмме и о Кристине, словно старые видеофильмы: пауза, перемотка и повторное воспроизведение. Одним из моих любимых воспоминаний о Кристине был наш с нею сладкий загул. На прошлый Хэллоуин она пришла ко мне в гости, чтобы поиграть в «скраббл», и мы с ней решили вскрыть один из пакетов, который я купила для детей, которые в этот день стучатся в двери и требуют угощения на праздник. Одним пакетом дело не закончилось: потом был второй, затем третий и четвертый. В результате мы настолько засахарились от всего этого сладкого, что наша игра превратилась в бесконечный перебор каких-то грязных слов под непрерывный истерический хохот. Потом у нас вообще закончилось сладкое для детей, так что нам пришлось выключить в доме свет. Мы прятались в полной темноте, прислушивались к звукам фейерверка и хихикали до икоты.
Но потом мои мысли неизменно возвращались к Выродку и к тому, что он мог сейчас с ней делать. Я представляла, как она сидит у себя в офисе, возможно, задерживается на работе допоздна, а потом видела, как на улице ее поджидает Выродок в своем фургоне. И собственное бессилие приводило меня в ярость.
Прошел еще один день, и я поставила очередную метку. Я перестала чувствовать позывы что-то съесть, но ощущение, что Выродок возвращается, не оставляло меня. И если я хочу выжить, то должна быть к этому готова. В результате моей предыдущей попытки обольстить его он меня едва не убил, поэтому мне нужно было понять, почему он вышел из себя, когда я сделала вид, что завелась.
А может, он садист? Да нет: когда он избивал меня, то сексуально не возбуждался. Он что-то воспроизводил для себя. У этого парня есть свой штамп. Начинается это с ванной — может быть, это его версия прелюдии? — а потом переходит в грубость. Так какое же ему нужно обращение, черт побери?
Он сказал, что женщинам не нужны славные парни, что мы все стремимся, чтобы с нами обращались, как с мусором. А когда я перегнула палку и стала слишком откровенной в своих попытках соблазнения, это привело его в бешенство, он обозвал меня шлюхой и сказал, что я должна бороться с ним, сопротивляться. Должно быть, он думает, что «хорошая женщина» в душе хочет агрессивного мужчину, который будет груб с ней, будет подавлять ее силой; в его представлении на самом деле только «шлюха» может показывать, что ей это нравится, — «хорошая женщина» будет сопротивляться. Так что он, видимо, не чувствует себя настоящим мужчиной, пока я действительно не начинаю его бояться.
Он пытается угодить мне — страхом и болью. И чем меньше я буду реагировать, тем больше он будет думать, что должен причинить мне боль. Вот черт! Он был насильником, который думает, что каждая женщина втайне фантазирует на тему изнасилования. Теперь, по крайней мере, я знала, чего ему от меня нужно: я должна бороться и демонстрировать, что мне больно и страшно.
Если бы у меня в желудке было хоть что-нибудь, меня бы обязательно вырвало. Почему-то мысль о том, чтобы показать ему свои настоящие ощущения, оказалась для меня хуже, чем делать вид, что мне нравится, когда меня насилуют.
На четвертый день моего пребывания в одиночестве мне стало труднее отличать свои сны от реальности, поскольку я теперь больше спала, чем бодрствовала. Случались моменты, когда я была уверена, что у меня начались галлюцинации, потому что я явно не спала, но при этом слышала голос Люка, чувствовала запах его одеколона, но когда я открывала глаза, то видела только стены этой проклятой хижины.
Я понимала, что настолько слаба, что могу просто забыть свой план, поэтому сочинила стишок, чтобы он помог мне его запомнить. Бодрствуя и засыпая, я повторяла его снова и снова.
Выродок с головой не в ладах, ему требуются боль и страх.
Выродок с головой не в ладах, ему требуются боль, и страх.
На пятый день я начала опасаться, что, пока он снова появится здесь, я просто умру от голода. Большую часть дня я провела, лежа на кровати или сидя спиной в угол, в ожидании, когда откроется дверь, продолжая твердить свой стишок, но в конце концов задремала. И тут замок на двери щелкнул, и в хижину вошел он.
