Николас Блейк - Чудовище должно умереть. Личная рана
– Попрощавшись с вами той ночью (вы помните?), я думал сократить путь вдоль речки. Я устал. Мне нужно было проветриться. Я как раз дошел до этой полянки… Ведь это произошло здесь, не так ли? – Отец Бреснихан произнес это, словно человек, только что осознавший, где находится. – Я набрел на вашу жену, раскинувшуюся на траве. Она улыбалась мне, обнаженная и бесстыдная. Я склонился над ней, собираясь сделать ей выговор. Это был мой долг. Мой долг, вы понимаете?
– Ну конечно же! – усмехнулся Фларри, все еще подыгрывая безумцу. – Вы не могли позволить, чтобы в вашем приходе валялись обнаженные женщины.
– А вашим долгом было, как я вас предупреждал, держать свою жену в узде, – ответил церковник. Отец Бреснихан провел рукой по лицу, словно стряхивал паутину. – Женщина была пьяной и наглой. Она попыталась обхватить мои коленки. Сначала я подумал, что это жест мольбы. Я ошибался. Она… она… она пыталась соблазнить меня!
Теперь святой отец забормотал себе под нос, словно Фларри вообще не было рядом.
– Она была мне отвратительна. Запах спиртного, исходящий от нее. Запах ее тела.
– Какое суровое испытание для вас, святой отец! – насмешливо вставил хозяин поместья.
– Эта женщина не отпускала меня. Она поливала меня бранью и шипела, словно змея, – завороженно говорил церковник. – Она была в ярости, потому что я убедил Доминика Эйра в греховности его проступка и он пообещал мне больше никогда не предаваться разврату с ней. Я поведал ей, что она погрязла в смертном грехе. Это было моей обязанностью, хотя она и не принадлежала к нашей вере. Я объяснял, что она шлюха, что будет гореть в аду, если не искупит своего греха.
– Сильно сказано, святой отец! – заметил Лисон-старший.
– Она смеялась надо мной, заявив, что я не мужчина, а евнух, – возмущенно воскликнул священник. – Евнух! Мне надо было уйти от нее тогда.
Отец Бреснихан посмотрел на Фларри обезумевшим взглядом. Священник дрожал.
– Но блудница была ужасно сильной. Она притянула меня к себе. Я понял, что она задумала отомстить мне, погубив мою душу. Плоть. Потеющая плоть. Ужасно. – Святого отца перекосило от отвращения. – Женщина, словно дикое животное, полезла на меня, ее пальцы срывали с меня одежду. Я не мог вырваться из ее цепких рук. Грешница обладала дьявольской силой.
Священник прервался, вытирая слюну с губ.
– Я не отрицаю, Фларри, я поддался искушению, – продолжал он более сдержанно. – Сильному искушению. Я молился, чтобы не согрешить. А искусительница смеялась. Какое наслаждение для нее – погубить священника! Теперь я вынужден был сражаться со своей плотью, со всем своим грешным существом, так же как с ее телом. Даже воздух вокруг смердел похотью. В невидящих глазах церковника отражался пережитый ужас. Мне удалось достать свой перочинный нож и открыть его. Я обезумел. Я словно бы вонзал нож в собственную развращенную плоть. Женщина отпустила меня и упала. Я спас свою душу.
Последовало продолжительное молчание. Отец Бреснихан дрожал, словно загнанная лошадь.
– Понятно. И что вы сделали потом? – отрешенно спросил Фларри.
– Я почувствовал ужасное отвращение. Я отбросил нож прочь. Лезвие сверкнуло в луче выглянувшей луны… я видел, как клинок упал в глубокий омут.
– А дальше? – все тем же безразличным тоном произнес мой друг.
– Я убежал. С трудом добрался до дома. На улице не было ни души, и меня никто не видел, – торопливо бормотал священник. – В одном месте на дороге мне показалось, что я слышу позади шорох велосипедных шин, но никто так и не обогнал меня. Это, наверное, была галлюцинация. – Запавшие глаза отца Бреснихана отчаянно взирали на Фларри. – Однажды я сказал, что убийство не прощается никогда, оно лишь может быть забыто. Я ошибался. Я не надеюсь, что вы простите меня. Я лишь хочу, чтобы вы поняли причины моего преступления. Я уже написал архиепископу, а теперь сдамся властям.
– Понять вас, святой отец? Но вся ваша история выдумана от первого до последнего слова. У вас нервный срыв. Вы сам не свой, – мягко убеждал безумца мой друг.
– Но я…
– Вы всегда были против плотских грехов, – продолжал Лисон почти ласково. – А теперь они вам мстят. Вы все это вообразили себе.
– Хотелось бы мне, чтобы вы были правы, Фларри! – вздохнул священник. – Но это не так.
– Тогда где кровь? – недоверчиво произнес собеседник.
– Кровь? – криво улыбнулся церковник. – Я сжег все в печке, вернувшись домой. Кэтлин в тот день куда-то отлучилась, и у меня была целая ночь, чтобы уничтожить следы. Я смочил одежду в бензине. Впрочем, полиция никогда не стала бы искать убийцу в доме священника.
Фларри молча смотрел на него.
– Вы не можете поверить, что человек, принявший духовный сан, способен на убийство? – печально спросил отец Бреснихан. – Мы – тоже люди, и иногда умерщвление плоти нас подводит.
– Вы напали на Гарри, потому что испугались ее… того, что она пыталась сделать с вами? – спросил вдовец с непроницаемым лицом. – Погубить вас? Это так?
– Она разрушила бы мое призвание и обрекла бы мою душу на вечные муки. Разве вы не можете этого понять? – оправдывался церковник.
– Значит, вы прикончили ее из самозащиты? – язвительно уточнил мой друг. – Ее и моего неродившегося ребенка?
– Да, – ответил святой отец почти нетерпеливо, – можно объяснить мой проступок и такими словами.
– И тогда вы удалились от мира? – продолжал владелец поместья.
– Я не убегал, Фларри, – объяснил священник. – Мне нужно было примириться с Богом, прежде чем я сдамся.
– И вы преуспели в этом? – поинтересовался вдовец.
Отец Бреснихан уставился на бушующую воду.
– Нет, – выговорил он наконец. – Бог отвернулся от меня.
Фларри поднял удилище с травы рядом с собой.
– Святой отец, это странная история, – заметил он рассудительным тоном. – Вы не найдете никого, кто бы вам поверил.
– Но вы-то верите? – умоляюще спросил священник.
– Я – нет, – отрезал собеседник. – Вы перевозбудились. Вам нужен продолжительный отдых.
– Но это же правда! – в отчаянии вскричал фанатик. – Говорю вам: это правда!
– Тогда докажите, – спокойно заявил Лисон.
– Доказать? Но как?
– Вы говорите, что бросили нож в реку, – с расстановкой проговорил мой друг. – Это был тот самый нож с вашими инициалами?
– Да, – подтвердил святой отец.
– Найдите этот нож, и я вам поверю, – хрипло произнес вдовец.
Отец Бреснихан уставился на Фларри. Понял ли священник своим расстроенным умом, что с ним произойдет? Почему он тщился убедить Фларри в правдивости своего невероятного рассказа? Истины мы уже никогда не узнаем.
Что касается меня, я до сих пор питаю к святому отцу величайшее уважение. Он был интеллигентным, смелым и честным человеком и, несомненно, добросовестным священником. Я не держу на него зла, хотя его молчание заставило меня пережить ужасную неделю, подозреваемого полицией и сомневающегося, не сам ли я лишил жизни Гарриет в помрачении рассудка. И я давно простил убийство моей подруги. Глубочайшее отвращение, смешанное с неудержимым вожделением, обратившим отвращение против самого себя, – мог ли справиться с этим бушующим потоком страстей кто-нибудь другой? Отец Бреснихан остается для меня трагической фигурой, а античные авторы считали, что трагедия свершается из-за фатальной ошибки героя.
Бреснихан в своем неведении и отвращении к сексу бросал вызов самой безжалостной из богинь – Афродите. Именно она, ополчившись на священника, погубила его жизнь в несколько минут.
Возможно, он был наказан за грех гордыни – высокомерное презрение, с которым он всегда противостоял воплощению Афродиты в женщине. Не знаю. Гарриет никогда не вызывала у меня омерзения, но она и меня была способна заставить в панике замахнуться на нее ножом, чтобы прорубить себе путь к свободе сквозь лианы ее цепких рук.
* * *Невозможно догадаться, в какой момент Фларри почувствовал истинность слов отца Бреснихана. Вероятно, он понял горькую правду раньше, чем бросил вызов святому отцу, потребовав найти нож. Фларри после смерти жены превратился в человека, обуянного единственной страстью – желанием мести. Полагаю, вы можете счесть, что мой друг был безумен, как и все одержимые. Он не был интеллектуальным человеком: наполовину крестьянин по образу жизни, партизан по профессии, удивительно великодушный, когда этого меньше всего можно было ожидать (по крайней мере, в отношении меня), но в глубине его души скрывался коварный и безжалостный боец, не сомневающийся, что враг, разрушивший самое дорогое, должен искупить вину ценой собственной жизни.
Итак, когда я увидел разыгрывающийся перед моими глазами последний акт трагедии, то застыл в молчании, словно греческий хор, сперва ошеломленный и недоумевающий, а затем окаменевший от ужаса.
