Дэвид Гудис - Любимая женщина Кэссиди; Медвежатник; Ночной патруль
Кэссиди выпил три порции и решил угостить всех и каждого. Повернувшись, чтобы предложить всем присутствующим выпить вместе, он увидел, что все ушли, кроме единственного клиента, сидевшего в дальнем углу зала.
Там она и сидела перед пустым стаканом. Смотрела в стакан, как на страницу книги, будто бы читала какой–то рассказ. Кэссиди направился к ней, стараясь припомнить имя. Дороти или как ее там… Дора. Он прикинул, не слишком ли пьян, чтоб вступить с ней в беседу. Встал, пошатываясь, глядя в центр стола, который как будто вертелся.
– Не могу вспомнить, как тебя зовут.
– Дорис.
– А, точно.
– Садись, – пригласила она, улыбаясь любезно, но отчужденно.
– Если сяду, засну.
– У тебя вид усталый, – подтвердила Дорис.
– Я пьян.
– И я тоже.
Кэссиди прищурился на нее:
– Ты не кажешься пьяной.
– Я очень пьяная. Я всегда знаю, когда очень пьяная.
– Это плохо, – заключил Кэссиди. – Значит, с тобой дело плохо.
Дорис кивнула:
– Да, я очень больна. Говорят, допьюсь до смерти.
Кэссиди потянулся за стулом, сшиб его, с трудом поставил и наконец уселся.
– Я тебя тут никогда раньше не видел, – сказал он. – Откуда ты?
– Из Небраски. – Она медленно подняла руку и ткнула в него пальцем. – С тобой что–то случилось. Все лицо разбито.
– Господи Иисусе! Ты где была? Разве не видела, что тут творилось?
– Какую–то возню слышала, – признала Дорис.
– Неужели не видела? Не видела драку?
Она опустила голову и посмотрела в пустой стакан. Кэссиди не сводил с нее глаз, а после долгого молчания произнес:
– Даже не знаю, как тебя понять.
Дорис грустно улыбнулась:
– Меня легко понять. Я просто больная, и все. Мне только одного хочется – выпивать.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать семь.
Кэссиди попытался скрестить на груди руки, но так и не сумел их приладить, просто свесил вниз, чуть подался вперед и сказал:
– Знаешь, ты ведь совсем молодая. Просто девчонка. Маленькая девчонка. Могу поспорить, весишь не больше девяноста.
– Девяносто пять.
– Ну вот, – продолжал он, стараясь припомнить, о чем говорил, пытаясь пробиться сквозь стену опьянения. – Молодая, маленькая, и это стыдно.
– Что стыдно?
– Пить. Не должна ты так пить. – Он медленно поднял руку, попробовал сжать кулак, чтобы стукнуть по столу. Рука вяло шлепнулась на стол, и он спросил: – Хочешь выпить?
Дорис кивнула.
Кэссиди оглядел зал в поисках Ланди, но бармена нигде не было видно. Он подумал, что тот в задней комнате, встал из–за стола, кликнул Ланди по имени, сделал несколько шагов, упал на колени и пробормотал:
– Ох, Господи Иисусе. Я совсем ослаб.
Ощутив на плечах руки Дорис, Кэссиди понял, что она силится поднять его с пола, попытался встать, но колени опять подогнулись, и Дорис повалилась с ним вместе. Они сидели на полу и смотрели друг на друга. Она дотянулась, взяла его за руку, оперлась на него, поднялась. Потом постаралась поднять его, и на сей раз они справились, очень медленно встали, как загнанные задыхающиеся животные, ошеломленно блуждающие в дымном лесу. Кэссиди закинул руку ей на плечи, она согнулась под его тяжестью, и они побрели через зал к выходу.
Вышли на улицу в тихую тьму, царившую в половине третьего ночи, с реки на них плыл туман. Где–то на пирсах были огни, шум, на каких–то баржах, стоявших посередине реки, царила оживленная суета. Полисмен на прибрежной стороне Док–стрит глянул на них, нахмурился, сделал несколько шагов, а потом решил – это всего–навсего пара пьяниц, черт с ними.
Тротуар кончился, и они пошли по булыжнику очень аккуратно, словно каждый шаг вперед превращался в проблему, требующую изучения, очень осторожного, очень медленного подхода. Было крайне важно держаться на ногах, не впасть в бессознательное состояние, продолжать переход улицы. Для них это было не менее важно, чем для лосося в нерест идти в тихую заводь, борясь с течением. Не менее важно, чем неумолимая тяга раненой пантеры к воде. Отравленные и ослабленные алкоголем, они превратились в какие–то сгустки животной субстанции, лишенные мыслей и чувств, в тела, которые только двигались, двигались, стараясь пережить ужасную переправу с одной стороны улицы на другую.
Посреди дороги они вновь упали, и Кэссиди удалось ее подхватить, не дав удариться головой о булыжник. По ее лицу проплыл слабый свет уличного фонаря, и он увидел, что оно лишено всякого выражения. Взгляд ее глаз казался безнадежно, неизлечимо мертвым, в нем не было и намека на желание излечиться.
Он вступил с ней в борьбу, и они снова встали, двинулись по пути, не имеющему направления, то в одну сторону, то в другую, возвращаясь назад, кружа, отступая и наступая, в конце концов перебрались на другую сторону и тяжело привалились к фонарному столбу.
Пока они там отдыхали, сырой воздух с реки оживил их немного, так что им удалось посмотреть и припомнить друг друга.
– Что мне требуется, – сказал Кэссиди, – так это еще выпить.
Взгляд Дорис ожил.
– Давай купим выпивку.
– Пойдем назад к Ланди, – предложил он, – и выпьем еще.
Но тут она вдруг задрожала, и он ощутил, как рядом с ним бьется в ознобе нежное, хрупкое тело, почуял ее лихорадочное старание не упасть еще раз, поддержал и сказал:
– Я с тобой, Дорис. Все в порядке.
– Я, наверно, пойду домой. Мне надо идти домой?
Он кивнул:
– Я тебя отведу.
– Не могу… – начала она.
– Чего не можешь?
– Не могу вспомнить адрес.
– Постарайся вспомнить. Если будем тут слоняться, приедет полицейский фургон и дело кончится в каталажке.
Дорис пристально смотрела на поблескивающий под фонарем булыжник. Опустила голову, прикрыла рукой глаза. И через какое–то время ей удалось вспомнить адрес.
К пяти утра с северо–востока налетела буря с грохочущим дождем и ветром, обрушилась на весь город, кажется сосредоточив ярость на прибрежном районе. Река бурлила, расплескивалась, бешеные волны накатывались на пирсы, порой перемахивали через те, что пониже, оставляя клочья пены на середине Док–стрит. Рушились ослепляющие убийственные каскады дождя, точно с неба сыпались миллиарды заклепок. Вся деятельность в ларьках вдоль Док–стрит и Франт–стрит, на стоянках грузовиков дальше по Делавэр–авеню прекратилась, люди бежали в укрытия, зная, что нынче работы не будет.
Яростный шум дождя разбудил Кэссиди, он сел и мгновенно сообразил, что спал на полу. Призадумался, что он делает на полу. Потом пришел к выводу о несущественности своего местонахождения, ибо чувствовал себя как нельзя хуже. В голове было ощущение, будто некто, не испытывающий к нему любви, воткнул в мозг через глаза трубки и льет туда раскаленный металл. Желудок, похоже, упал до колен. Каждая нервная клетка в его организме испытывала смертельную боль разного рода. Случай, конечно, прискорбный, сказал он самому себе, перевернулся на бок и снова заснул.
Около половины одиннадцатого опять проснулся и услышал дождь. В довольно темной комнате было все же достаточно света, чтобы разглядеть окружающее. Кэссиди протер глаза и задался вопросом: Господи помилуй, что он делает в комнате, которую никогда раньше не видел? Потом, поднявшись с пола, заметил спящую в постели Дорис. И вспомнил, как она отключилась в каком–то закоулке, как он принес ее сюда, уложил на кровать, а потом отключился сам.
Он еще раз оглядел комнату. Она была очень маленькой, ветхой, но пахло здесь чистотой, одна дверь вела в ванную, другая – в крошечную кухню. Он решил, что сначала ему нужно в ванную. Выйдя оттуда, чувствовал себя немного лучше. На туалетном столике лежала пачка сигарет, спички, он закурил и пошел на кухню, думая о горячем кофе.
На кухне оказались часы. Кэссиди глянул на циферблат и испустил стон, осознав, что уже слишком поздно идти на работу. А потом вспомнил – сегодня воскресенье. И не только – из–за разбушевавшегося урагана улицы и дороги пришли в непригодное для езды состояние. Выглянул в кухонное окно, как будто посмотрел в иллюминатор затонувшего корабля. Канонада дождя гремела со всех сторон, и он сообщил себе, что в такой день хорошо находиться под крышей.
Мирно усевшись за кухонным столом, наслаждаясь сигаретой, ждал, когда вскипит кофе. Увидел на полке рядом с плитой несколько книжек, встал, просмотрел корешки и, читая названия, легонько прикусил нижнюю губу. Все это были руководства по самостоятельному избавлению от алкогольной зависимости. Открыв одно, обнаружил на полях пометки. В почерке явно присутствовали осмысленность, целенаправленность, толкающие на лихорадочные усилия. Но к середине книжки пометки стали попадаться все реже, а страницы заключительных глав оказались нетронутыми.
Кофе вскипел, он налил себе чашку, поморщился, когда горячая черная жидкость обожгла рот. Но ему полегчало, он допил до конца и налил вторую чашку. Теперь стало гораздо лучше, тяжелый металлической груз в голове испарился. Принявшись за третью чашку, Кэссиди услышал в комнате ее шаги, потом стук закрывшейся двери ванной и шум текущей из крана воды.
