Гарри Грей - Однажды в Америке
Так и случилось. Смысл его речи был прост: «Мы, евреи, должны держаться вместе. Мы — угнетаемое меньшинство; нам надо помогать друг другу. Переходите на нашу сторону. Мы вам хорошо заплатим».
Он долго распространялся в том же духе. Все на чистом еврейском языке.
Я ответил ему по-английски:
— Да, я вполне согласен. Мы — угнетаемое меньшинство. Но скажи мне, сукин ты сын, какое это имеет отношение к данной ситуации? Я готов поспорить, что половина тех лифтеров, что стоят сейчас в уличных пикетах, такие же евреи. Но тебе, еврею, нет до этого никакого дела. Так что не вешай мне на уши дерьмо. Ради денег ты готов использовать кого угодно, еврей он или не еврей. Как только ветерок подует в другую сторону, ты сразу запоешь: «Янки дудл, да здравствует Америка». Вы все, крутые бизнесмены, ведете себя как шлюхи. Не важно, какой вы национальности.
— Не говорите со мной в таком тоне. Я вас не боюсь, и мне наплевать на то, что вы гангстеры. — Мориц положил руку на плечо своего партнера. — Мистер Краунинг объяснил мне, кто вы такие, а мистер Сальви кое-что рассказал о вашей крупной криминальной организации.
— И что вы собираетесь делать? — спросил я.
— Похоже, что порядочные граждане сейчас бессильны, но я поговорю об этом со своим сенатором.
— Порядочные граждане, которые водят дружбу с Сальви и мошенничают на пару с пройдохой Краунингом?
Он хотел мне что-то ответить.
Зазвонил телефон. Я взял трубку. Это был Фитц из мэрии.
— Все идет замечательно. Председатель собрания переметнулся на другую сторону; теперь он наш. Он дубасит по голове работодателей. Он говорит, что мэру уже надоел весь этот бедлам. Работодатели поняли, что у них связаны руки. — Фитц рассмеялся. — Я думаю, они ждут только слова от этого дерьмового ублюдка, Краунинга, чтобы подписать договор.
— Краунинг здесь, — сказал я.
— Он у вас? — взволнованно воскликнул Фитц.
— Да, он здесь. Ты не можешь подозвать к телефону представителя от группы работодателей?
— Конечно, могу, он тут, наверху.
— Тогда сходи за ним, Фитц. Мой друг Краунинг с ним поговорит.
— Ладно, не вешайте трубку.
Я стал ждать, держа в руке трубку.
Вмешался Мориц:
— Мистер Краунинг не будет говорить ни с кем по этому телефону.
Я кивнул Патси. Он ударил Морица левой в живот. Тот согнулся пополам. Патси выпрямил его ударом правой в челюсть. Мориц отлетел назад и распластался по перегородке.
В трубке послышался голос:
— Мистер Краунинг у телефона?
Я кивнул верзиле.
Он медленно взял трубку. Он сказал собеседнику на другом конце провода:
— Нет, я ничего не могу поделать, ни от кого нет помощи. Придется бросить это дело. Да, мое мнение — надо подписывать договор. — Краунинг устало положил трубку и спросил: — Теперь мы можем идти? Все эти волнения выбили меня из колеи.
— Пока нет, — ответил я. — Осталось еще немного.
— Как сказал младенцу рабби, раскрывая свой нож, — вставил Макси.
— Рабби тут не подходит, — сказал я. — Скорей уж мохель.[31]
Я посмотрел на Краунинга. Он сидел с отрешенным видом. Он не обращал никакого внимания на Морица, все еще ошеломленно сидевшего на полу.
— Не хотите угостить своего партнера? — спросил я Краунинга, указывая на разбавленное виски. — Может, и сами пропустите рюмочку-другую?
Келли взял бутылку и налил два полных бокала. Он дал один Краунингу, который тут же залпом его опрокинул. Потом Келли заботливо наклонился к Морицу и поднес бокал к его губам. Тот медленно выпил. Я показал Келли, чтобы он налил им еще. Те поблагодарили его и снова выпили.
Мы ждали. Первым заснул Мориц. Краунинг чуть не вывалился из кресла. Я успел его поддержать и аккуратно положить на пол.
Мы посидели еще минут пятнадцать. Зазвонил телефон. Я ответил. Звонил Фитц, и голос у него был ликующий:
— Чертов договор подписан!
Я сказал:
— Отлично, замечательно.
Он добавил:
— С вами хочет поговорить Джимми.
Тот сказал:
— Ребята, я хочу поблагодарить нас за то, что вы для нас сделали.
Я ответил:
— Все в порядке, Джимми. Это пустяки.
— Как только у нас в кассе появятся деньги, я верну вам все, что вы нам одолжили.
— Об этом позаботятся другие, Джим. Можешь не волноваться. Один из наших людей будет у вас секретарем и кассиром.
— О! — сказал он.
В его «О!» прозвучало некоторое удивление.
Я сказал:
— Эй, Джим, ты еще там?
— Да.
— Прости, Джим, но так обстоят дела. Тебе придется жить в реальном мире.
— Да, я понимаю.
— Пошли, — сказал Макс.
Мы направились к двери. Макс спросил:
— Может, дать Келли немного баксов?
Я покачал головой:
— Он о себе уже позаботился.
— Правда? — удивился Макс.
— Да, можешь сам в этом убедиться.
Мы обернулись на Келли, который тщательно обшаривал карманы Краунинга и Морица.
Глава 37
На Бродвее была толкотня. Мы, прокладывая себе путь сквозь густую толпу, выходившую из театров, зашли в «Хикори-Хаус», чтобы перекусить солидной порцией бифштекса.
Макси позвонил из ресторана в главный офис. По телефону мы получили указание немедленно отправляться в Чикаго «полностью экипированными».
Наскоро поев, мы поспешили к нашему «кадди», стоявшему в гараже, и спрятали в тайнике между шасси наши пушки и «свинцовый душ».
В семь тридцать вечера мы были уже в пути. Мы менялись за рулем, чтобы ехать как можно быстрее. В полдень следующего дня у нас была назначена встреча в «Цицероне». Менди, Триггер, Мускул и другие члены Синдиката, выехавшие из Нью-Йорка в то же время, отстали от нас на два часа.
Мы пообедали вместе с Капоне, Фишетти, Рикко и Малышом Луи.
Мы пролили много свинца и оставили свои мрачные следы на улицах Чикаго.
Вернувшись в Нью-Йорк семнадцать часов спустя, мы сразу поехали в бани гостиницы «Пенсильвания». Мы проспали там пятнадцать часов.
В три часа утра я оставил в банях Макса, Патси и Косого и взял такси. Проезжая по Седьмой авеню и Бродвею, я пытался вспомнить, сколько дней я отсутствовал. Прошло уже четыре дня, как я не видел Еву. Мне было интересно, переехала ли она в мой номер. Я спросил себя, не все ли мне равно. Нет, не все равно, ответил я. Было бы прекрасно, если бы сейчас она ждала меня.
Господи, мне надо бы ей что-нибудь купить! Я чувствовал себя как муж, возвращающийся домой из деловой поездки.
Черт меня возьми, но что это была за поездка! Какое грязное, отвратительное ремесло. На мгновение я увидел самого себя в Чикаго. Это было неприятное зрелище. Меня вдруг охватил острый приступ угрызений совести. В первый раз туман моих самоуспокаивающих рассуждений рассеялся. Я уже не был тем крутым, отчаянно смелым парнем, которым всегда себя представлял. На один головокружительный момент мои сомнения превратились в страх, почти в истерику.
Я окунулся с головой в чудовищный кошмар. С каждой минутой он становился все безумнее. Страшный мираж мерцал у меня перед глазами — тряпичные куклы, танцующие и кричащие под монотонное «тра-та-та, тра-та-та» автоматных очередей, которые широким веером прошивают их насквозь, пока не наступает мертвое молчание. Это молчание было еще хуже, чем крики и монотонный треск очередей. Оно разрывало мне внутренности.
Я почувствовал себя на самом краю — на краю какой-то неизвестности. Меня тошнило. Меня выворачивало наизнанку. Я больше не мог держать это в себе. Меня вырвало на пол такси. Выйдя у подъезда гостиницы, я дал водителю лишних двадцать долларов за беспокойство.
Я подошел за ключом к стойке.
Меня перехватил Суини, управляющий гостиницей. После обмена приветствиями он сказал:
— Эта куколка переехала к вам в номер. Она сейчас наверху.
— Хорошо, спасибо, Суини.
Я взял ключ и поднялся к себе. Тихо открыл дверь. В номере было темно. Я на ощупь прошел в ванную, умылся и надел свежую пижаму.
Я влез под одеяло. Сладкая дрожь подкатила к моему горлу. Она была здесь. Она прижалась ко мне ближе. Она обвила меня всем телом. Она прошептала:
— Привет, Тутси.
Я лежал, испытывая одновременно печаль и счастье. Она запустила пальцы в мои волосы. В ее объятиях я чувствовал себя в полной безопасности. Я словно находился в чистом и святом убежище.
Она промурлыкала:
— Тутси, скажи что-нибудь.
Единственное, что я мог придумать, было:
— Ева, я люблю тебя.
Она вздохнула и больше не задавала никаких вопросов.
Я заставил Еву бросить свои танцы, и почти все дни мы проводили вместе. Я наслаждался ее обществом. Я никогда не думал, что смогу чувствовать себя довольным и счастливым с одной женщиной. Но теперь это было так. Мне нравилось покупать с ней одежду и все, что ей хотелось иметь.
Мы вместе ходили в театры, клубы, рестораны, на скачки. Чем больше я ее узнавал, тем больше испытывал к ней искреннего восхищения и уважения. У нее был своеобразный склад ума. Она ничему не удивлялась. Она везде чувствовала себя как дома. Она знала все на свете. Ко мне она относилась с нежностью и страстью. На других она смотрела немного свысока, и это было отличительной чертой ее характера. Мне нравилось, как она одевалась. В любом костюме она выглядела безупречно.
