Ричард Пратер - Двойные неприятности
— Под комиссией, полагаю, следует понимать Хартселльскую комиссию?
— Да, Браун считал, что на сей раз комиссия как следует вздрючит Майка Сэнда и Рейгена, а может, еще и должностных лиц рангом пониже.
— Он много рассказывал тебе о Майке Сэнде, Келли?
Она покачала головой:
— Говорил только, что он еще более ловкий мошенник, чем Рейген, если только такое возможно. А что?
— Происходят странные вещи. Думаю, что Сэнд, в сущности, не играет главенствующей роли в Лос-Анджелесском отделении. Днем я навел справки относительно Сэнда, но похоже, чтобы узнать о его деятельности побольше, придется ехать в Вашингтон, где он проживает и трудится.
Я взглянул на Келли:
— Браун никогда не упоминал о Фросте? О докторе Гедеоне Фросте?
Она нахмурилась, стараясь припомнить, потом покачала головой:
— Нет. Никогда не слышала такого имени. А кто он?
— Он должен был выступить на заседании Хартселльской комиссии в качестве главного свидетеля. Вряд ли кто-то, кроме членов комиссии, мог знать об этом. Но Браун назвал мне это имя. А сегодня утром в нескольких кварталах от дома доктора Фроста я обнаружил автомобиль, который Браун взял напрокат утром в воскресенье вскоре после того, как позвонил тебе. Передний бампер с левой стороны покорежен. Похоже, в него ударилась другая машина, а может быть, его прижимали к обочине. А прошлой ночью мне довелось увидеть автомобиль, у которого передний бампер был помят с правой стороны.
Лицо Келли приняло озадаченное выражение.
— Зачем Брауну понадобилось брать автомобиль напрокат? И зачем он приезжал к этому доктору Фросту?
— Не могу понять, откуда он узнал имя Фроста, Келли! Я очень надеялся, что ты сможешь прояснить ситуацию.
— Ничего не понимаю... — Она замолчала, сокрушенно качая головой.
Через минуту я встал.
— И куда ты направляешься теперь, Шелл?
— Проедусь до штаб-квартиры профсоюза грузоперевозчиков. Вдруг повезет, и я застану там Рейгена.
— Не делай никаких... глупостей. А кроме того, если Рейген во всех этих махинациях увяз по горло, он тебе ничего не скажет.
— Конечно, ни с того ни с сего он не станет ничего рассказывать. И вообще постарается не ввязываться в беседу со мной. Но если я его хорошенько потрясу, может, что-то вытрясу из него. Попытка не пытка.
— Он никогда не бывает один. При нем неотступно находятся двое громил.
Двое громил? Тогда кое-что проясняется. Крупные профсоюзные боссы обычно имеют от двух до полудюжины телохранителей, занимающих должности профоргов или деловых агентов, но я знал, что у Рейгена их только двое: худое, сальное ничтожество по имени Ру Минк и киллер Кэнди — высокий красавец с порочными наклонностями. Я задумался об этих двух негодяях, а также о той парочке в сером «бьюике». Может, это как раз тот случай, когда два плюс два не равняется четырем, а остается все теми же Минком и Кэнди? У меня просто разыгралась фантазия? Но как бы то ни было, по спине забегали мурашки.
Келли проводила меня до двери. На улице было темно и горели фонари. Солнце уже село, в воздухе веяло прохладой.
— Шелл? — услышал я голос Келли и оглянулся:
— Да?
— Будь осторожен. Пожалуйста.
— Не беспокойся. Рейген нахлебается досыта и не будет просить добавки. Кроме всего прочего, примерно через неделю он предстанет перед членами комиссии. Он должен вести себя примерно.
— Должен-то должен, но... — Она немного помолчала. — В самом деле, Шелл, я хочу сказать... — Келли замялась, но потом снова заговорила: — После того, что случилось с Брауном... если что-нибудь случится с...
— Ничего не случится! — поспешил я ее успокоить.
Она закусила губу:
— У меня такое ощущение, что они до смерти забили не только Брауна, но и меня... — Она поморщилась. — Как будто что-то ужасное...
— Послушай! — перебил я ее. — Кончай. Определенно, они сейчас беседуют об ирландской удачливости, Келли. Но существует еще и ирландская отвага!
— Ну конечно! — улыбнулась она. — Я чуть было не забыла об этом.
Я наклонился и легонько чмокнул ее в губы. Это был не настоящий поцелуй, нечто вроде неозвученного «пока». Но когда Келли взглянула на меня снова, я увидел в ее зеленых глазах, помимо ласки, нечто непривычное. Но потом я вспомнил, что именно таким взглядом она провожала меня всегда и прежде.
— Чем стоять здесь как истукан, лучше приезжай завтра, — сказала она.
Я вышел на улицу. Дверь захлопнулась за мной, и стало темно. Я направился к своему «кадиллаку». А затем — к Рейгену, Минку и Кэнди.
Лос-Анджелесская штаб-квартира местного 280-го отделения «Национального братства грузоперевозчиков» находилась на бульваре Олимпик рядом с Альварадо, всего в двух милях от сердца деловой части города — можно сказать, почти на яремной вене. Местоположение казалось соответствующим, поскольку подразумевалось, что слово «братство» происходит не от слова «брат», а от слова «братва».
И казалось само собой разумеющимся, что парень, сидящий тут, подобно ядовитому зубу, был Джоном Рейгеном. Рейгена за глаза называли Весельчаком Джеком, потому что он редко улыбался. Вставал он по утрам угрюмый и угрюмый ложился спать, а самой смешной забавой считал перестрелку на кладбище. Вот уже пять лет он был председателем местного 280-го отделения профсоюза, и пять лет братва прямой дорожкой направлялась из тюрьмы в 280-е отделение.
И почти все это время мне приходилось расхлебывать неприятности то с одним, то с другим членом профсоюза грузоперевозчиков — перестрелки, наркотики, газовые бомбы и даже пару убийств. Поэтому по пути в штаб-квартиру я размышлял о братве и ее президенте. Рейген и Лос-Анджелесское отделение профсоюза грузоперевозчиков представляли собой как в миниатюре, так и в полную величину то, что делали Майк Сэнд и его подельники по профсоюзу в столице, а именно то, с чем боролась Хартселльская комиссия и Браун вместе со многими другими честными членами профсоюза.
Негодяй с помощью различных ухищрений карабкается на самую вершину власти, окружает себя точно такими же мерзавцами и уже не стесняется нарушать конституцию и процедуру выборов, так что становится совершенно невозможным отлучить нежелательных лиц путем голосования от руководства профсоюзом, особенно если подсчет голосов происходит в закрытом помещении с вместительными корзинами для мусора.
Рядовой член профсоюза, голосующий против или требующий честного тайного голосования — как это делал Браун, — зачастую как бы случайно подвергается нападению хулиганов, вооруженных ножами и рукоятками бейсбольных бит. А когда этот рядовой член профсоюза выходит из больницы, он обычно становится тише воды ниже травы. Иногда он прямой дорогой отправляется в морг и тогда успокаивается навечно...
Такова вкратце история местного отделения профсоюза грузоперевозчиков за номером 280 и Джона Рейгена, человека, на встречу с которым я ехал.
Когда я добрался до штаб-квартиры, в ее помещениях не светилось ни одно окно. Здание штаб-квартиры представляет собой огромный одноэтажный современной постройки особняк, выходящий фасадом на Олимпик и как бы отгороженный от проезжей части улицы выстроившимися в ряд ухоженными королевскими пальмами и тщательно подстриженным газоном. Общая автостоянка располагалась справа, стоянка чуть поменьше, для профсоюзных боссов, — в тыльной стороне здания. Я оставил свою машину на пустой общей стоянке и направился по цементной дорожке песочного цвета, ведущей ко входу в здание. Стеклянные двери были заперты, но, заглянув внутрь, я заметил слабый свет в дальнем конце коридора.
Я обошел здание и на парковке для боссов обнаружил два автомобиля — темно-зеленый «кадиллак» и светло-синий «линкольн». «Кадиллак» принадлежал Рейгену. За плотными шторами в одном из окон я различил свет, а по прежним своим визитам в штаб-квартиру я знал, что именно там находится кабинет Джона Рейгена. Ни одна из этих машин не была среди тех, которые я видел сегодня утром, но я проверил регистрационную карточку «линкольна». Автомобиль принадлежал Норману Кэнделло. Я захлопнул дверцу «линкольна» и направился к черному ходу, когда зазвонил телефон.
Звонок доносился из кабинета Рейгена. Я уже добрался до полуоткрытого окна, когда мужской голос сказал:
— Да, он самый. Рейген слушает.
Последовало молчание. Через плотные шторы я не мог разглядеть, что происходит внутри, однако мог слышать разговор, тихий и невнятный, но смысл его понять было все-таки можно.
Да и голос безошибочно принадлежал Рейгену — зычный, полный жизни, не очень музыкальный, но твердый и уверенный, — словом, голос, способный сразить собеседника наповал.
Потом я услышал:
— Да, привет, Таунсенд. Так, рассказывай.
Некоторое время он слушал своего собеседника на другом конце провода, затем разразился грубой бранью; выпустив очередь из слов, состоящих преимущественно из трех букв, он спросил:
