Фредерик Дар - Убийца (Выродок)
Я занялся стариком. Он слегка покашливал: наверное, накануне вечером я слишком долго продержал его на свежаке. Я спросил, не желает ли он грогу, и он кивнул своей несчастной головой. Я состряпал ему гремучую смесь, и он мигом заснул, разомлев от горячего алкоголя.
Я чувствовал себя как те животные, что предсказывают землетрясение. Погода стояла хорошая — был разгар лета. И все же в воздухе словно таилась какая-то угроза, и небо невыносимо давило на плечи.
Я принял душ, чтобы успокоить нервы. Но разве может холодная вода погасить вулкан? Рубашка моя продолжала липнуть к спине, а стоило закрыть глаза — веки жгли зрачки.
Прожевавши ужин, я вышел на вечернюю прохладу. Этой минуты я ждал весь день, как целительной ванны.
Я обошел дом и завалился в высокую траву, которая росла по краю сада, у забора. Там жила целая орава сверчков, и они как раз настраивали свою музыку для ночного концерта. Им вторили лягушки — настоящая деревенская идиллия! Я подложил руки под голову и уставился в небо, в отличное бархатное небо, где вырисовывались бледноватые звезды.
Вдруг над моей головой нависла тень. Вместе с ней появился запах духов. Это была ОНА.
Я смотрел, как она подходит — в перевернутом изображении. Потом она долгое время стояла неподвижно. Я вдыхал ее запах; он как нельзя лучше сочетался с запахом летнего вечера.
— Что вы тут делаете? — спросил я наконец и испугался собственного голоса — такой он был хриплый. Еле из горла лез.
— Смотрю на вас, — был ответ из темноты.
— Ну и как, стоило приходить?
— Не знаю.
Я наугад протянул руку; пальцы мои наткнулись на голую ногу с теплой мягкой кожей. Я провел рукой вверх — до края шортов. Она не двигалась.
Осмелев, я встал и подошел к ней вплотную.
— Пора вам доставать свою гаубицу, — пробормотал я.
Но она не шевелилась.
Тогда я с силой швырнул ее на землю, и она слабо вскрикнула от боли. От этого крика сердце у меня допрыгнуло до самой шеи. Перед глазами поплыл красный туман. Почти не соображая, что делаю, я с размаху влепил ей пощечину. Потом придавил одной рукой к земле, а другой принялся срывать с нее шорты, трусы, свитер… Во мне кипела безграничная ярость. Я все крепче сжимал зубы, а она — она содрогалась от сдавленных рыданий…
VI
Она лежала в траве, как мертвая; ее золотистая кожа резко выделялась на фоне белых лоскутов, оставшихся от ее одежды.
Я встал рядом с ней на колени. Внутри меня будто воцарилась гробовая тишина. Я был выжат и опустошен.
Я тихонько поглаживал ее рукой, ни о чем не думая. Она вздрагивала, придвигалась ко мне все ближе и мурлыкала от удовольствия, как кошка.
Ее губы были приоткрыты, и за ними поблескивали зубы. Я не удержался и поцеловал ее еще раз, чтобы снова почувствовать вкус ее слюны. Наши зубы заскрипели друг о друга, но меня это не покоробило. Я готов был разбиться об эту женщину на мелкие кусочки. Она приводила меня в панику. Даже обессилевший, я никак не мог насмотреться на ее тело.
— Ну, вставай, — прошептал я. — Холодно ведь, а ты голая.
Она вздохнула.
— Понеси меня…
Она видела, как это делают в кино, и самой захотелось! В кино, конечно, все легко получается. Но я-то был в таком состоянии, что даже муху не смог бы нести!
Я нагнулся; она обхватила меня руками за шею, и я смог оторвать ее от земли. Ноги у меня дрожали, но в остальном я оказался сильнее, чем предполагал.
Я пошел по тропинке. Запах Эммы сводил меня с ума. Тепло ее тела передавалось моему, и мне уже не терпелось добраться до какой-нибудь горизонтальной поверхности, чтобы уронить ее и заново исполнить свой номер под названием «Казанова».
Тропинка проходила за домом и заканчивалась как раз под окном старика. Я заметил посреди темной комнаты его бледное лицо, повернутое к нам. Небось, насмотрелся вволю, паралитик! Но я сам был виноват: нечего было усаживать его после прогулки лицом к окну.
Впрочем, я был почти уверен в его молчании. Не только потому, что он не мог говорить, он вообще производил впечатление человека «тактичного».
По крайней мере, через час, когда я принес ему ужин, он не делал никаких необычных жестов. Разве что взгляд его показался мне чересчур пристальным. Есть он не стал, а когда я уложил его в постель, закрыл глаза, показывая, что больше во мне не нуждается.
Жить под одной крышей с такой женщиной было все равно что сидеть на вулкане. Не знаю, выделял ли ей Бауманн положенный любовный паек, но, между нами говоря, сомневаюсь. В этот день она, так же, как и я, вовсю наверстывала упущенное.
Ночь прошла довольно беспокойно. Эмма завывала, как раненая собака, пронзительным, животным воем, который раздирал мне уши и подогревал кровь.
Когда мы с ней наконец заснули, лежа поперек кровати, я был в таком нокауте, словно целое стадо слонов играло мной в футбол.
* * *Разбудила меня она.
Я приоткрыл глаза. Комнату слабо освещала желтая лампа на ночном столике. За окном чернела темнота.
Сквозь ресницы я увидел, как Эмма встала и подошла к шкафу. Я вдруг чего-то испугался: совсем как в тот момент, когда Бауманн протянул мне чужое удостоверение личности. Мгновенно насторожившись, я приподнялся на локте:
— Что ты там делаешь?
Она вздрогнула и обернулась:
— Пижаму достаю.
Порывшись на полке, она выбрала сиреневую пижаму без воротника и в два счета надела ее. Потом вернулась к кровати с безмятежной улыбкой на губах.
— Не спится?
— Спится, да ведь ты разбудила.
— У тебя такой чуткий сон?
— Это у всех, кто сидел: один шорох — и ты сразу готов…
— К чему готов? — спросила она.
— Да ко всему!
— Тебя послушать — так ты прямо старый каторжник, висельник со стажем…
До чего же она была хороша в этой сиреневой пижаме, при свете желтой лампы… Как в кино!
Она села рядом со мной и взяла мою голову в ладони. Впервые ее глаза смотрели на меня без презрения. В них было что-то вроде любви, нежной и печальной. Любовь счастливой самки, слегка окрашенная тревогой…
— Ты красивый, — сказала она так тихо, что я скорее угадал, чем услышал ее слова.
Когда женщина делает вам подобный комплимент, вы, как правило, не знаете, что ответить. А молчать тоже неловко… В общем, чувствуешь себя черт знает как.
И я произнес самые глупые слова в мире. Но такие уж они, эти слова: когда просятся, хоть рот пластырем заклеивай, выскочат все равно…
— Я тебя люблю!
А после этого уже заводишься, как мотор; начинаешь упиваться собственной болтовней и выплескиваешь наружу все сентиментальные бредни, придуманные мужчинами с тех пор, как папаша Адам впервые влез на мамашу Еву.
Мой треп не оставил Эмму равнодушной: все дамочки любят, когда им поют серенады. Каждую мою фразу она встречала страстными поцелуями.
Когда я заглох, исчерпав свое воображение, она обняла меня и стала баюкать.
— Какое счастье, что я тебя встретила, — сказала она.
— А встретила-то пушкой…
— Это я для того, чтобы не давать волю своим слабостям. Знаешь, когда мы повстречались на лестнице, я испытала настоящий шок…
— Мне хотелось, чтобы эта минута длилась бесконечно.
— Эмма…
— Что, любимый?
— Давай смоемся отсюда, пока ОН не приехал?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что он нас держит.
— Мы можем спрятаться…
— Он умнее нас обоих. Он сразу нас найдет. И потом, куда мы денемся без денег?
— Ты его любишь?
— Не говори глупостей. Разве я похожа на влюбленную женщину? Я хотела сказать — влюбленную в кого-нибудь, кроме тебя?
Действительно, принимая во внимание прошедшие несколько часов, это казалось мне маловероятным.
— А он тебя любит?
— О, здесь другое…
Голос ее звучал жестко. Я высвободился из ее объятий и посмотрел на нее повнимательнее. В ее глазах горел враждебный огонек, и от этого у меня потеплело на душе.
— Что ты называешь «другим», Эмма?
— Я ему нужна! Я слишком многое о нем знаю. А он — обо мне. Мы с ним будто друг у друга в плену, понимаешь?
— А можно узнать, что вас связывает?
— Нет!
Я не стал допытываться. В конце концов, это меня не касалось. В жизни нужно уметь не задавать лишних вопросов. К тому же — зачем мне знать ее прошлое? У каждого из нас оно свое, более или менее гнилое. Такое прошлое — плохой подарок любимому человеку…
Мне от нее нужно было не прошлое, о нет! Настоящее, а особенно — будущее: чтобы не бояться пресытиться настоящим, понимаете?
Мужики — все такие. Ни черта не соображают, ни в чем не знают меры. И всю жизнь бегут за морковкой, висящей на палке перед носом…
— Так ты что, собираешься вечно жить с этим типом?
Она вздохнула. Потом ее глаза вперились в мои.
