Сара Парецки - Ожоги
Шарики в голове Мариссы завертелись с бешеной быстротой — я ощущала это на своем конце провода. Казалось, даже трубка вибрирует.
— Какую плату может осилить твоя тетушка? — спросила она наконец.
— В «Копьях Индианы» она платила семьдесят пять. В месяц.
— Если я найду ей жилье, обещаешь не поднимать в воскресенье вопрос о Президентских башнях? Никому ни слова. Тема эта несколько щекотливая. Для всех.
В основном для демократов, подумала я. Особенно теперь, когда на повестке дня в парламенте стоят вопросы этики.
Я сделала вид, что нахожусь в нерешительности.
— А ты сможешь раздобыть жилье к завтрашнему вечеру?
— Смогу, раз надо, Вик. — Тут уже она не стала скрывать раздражения.
Вот и прекрасно. У меня оставалось еще двадцать минут до восьми. Две из них я потратила на то, чтобы выписать чек для движения «Женщины округа Кука — за открытое правительство».
Закрывая за собой дверь офиса, я впервые вздохнула с облегчением. Кто сказал, что шантаж — плохая штука? Бывает совсем наоборот.
Глава 4
ТЕТУШКА СМЫВАЕТСЯ
Наконец-то я прорвалась сквозь пробки к площади Расина. К дому. Было уже около девяти. Целый день я фактически ничего не ела, только перехватила слегка в маленькой забегаловке на Кэнел. И то давно, в два часа. Я мечтала о тишине и покое, о горячей ванне, выпивке и вкусном ужине. На этот случай у меня в холодильнике была припасена телячья котлетка, как раз вот для такого «усталого» вечера дома. Но вместо этого мне предстояло провести еще одну ночь в обществе Элины.
Я подъехала к дому, припарковалась. Света в моих окнах не было. Не исключено, что она уже свалилась где-нибудь на кухне или в гостиной. Или же соблазняет мистера Контрераса. Тут я вспомнила, что не оставила ей ключей и не показала, как запирать дверь.
Я отперла нижний замок — он запирается автоматически когда захлопываешь дверь, и зажгла свет в прихожей. Оттуда была видна гостиная; там было пусто, диван сложен, постель убрана.
Я прошла через столовую — никого; зашла на кухню, зажгла свет… и остановилась как вкопанная. Кухня так и сверкала чистотой. Накопившаяся за три дня посуда вымыта и убрана, клеенка на столе блестит, пол — тоже, газеты аккуратно сложены. На столе листок, вырванный из моего блокнота. На нем неровным почерком Элины написано:
«Вики (зачеркнуто и изменено на „Виктория, детка“), большое спасибо за приют. Я знала, что в трудную минуту могу на тебя положиться. Ты всегда была хорошей девочкой, но я не собираюсь висеть у тебя на шее. Удачи тебе, детка, увидимся в лучшем мире, в лучшие времена, как говорится».
Письмо заканчивалось бессчетными поцелуями и подписью.
Подумать только, с трех часов ночи, с того самого момента, как Элина появилась у моих дверей, я только и мечтала о том, чтобы все это оказалось лишь кошмарным сном, чтобы Элина исчезла так же внезапно, как и появилась. И вот моя мечта сбылась, но радости я не испытывала. Скорее наоборот, ощущала какую-то странную пустоту в груди. Ведь, несмотря на кажущуюся общительность, у Элины практически не было друзей. Разумеется, на любой из улиц Чикаго наверняка нашелся бы какой-нибудь ее бывший любовник… Только вряд ли хоть один из них вспомнил бы ее. Боюсь, и сама Элина всех их забыла. Так что, постучаться ей было некуда.
Кроме того, неприятное ощущение, как я осознала позже, усиливалось последней фразой в записке: «Увидимся в лучшем мире, в лучшие времена». Кстати, это были слова песенки из нашей еще школьной постановки «Тома Сойера». И подразумевался, конечно, мир иной. Я недостаточно хорошо знала Элину, чтобы понять, была ли это просто ничего не значащая красивая фраза или же она собралась броситься с моста Уэкер-Драйв.
Я тщательно осмотрела квартиру. Никаких следов. Полиэтиленовый пакет исчез вместе с фиолетовой ночной сорочкой. Я заглянула в шкаф, где хранилось спиртное, — практически все было на месте, за исключением уменьшившегося дюймов на пять уровня виски в открытой бутылке. Но, судя по тому, как она храпела утром, Элина скорее всего выпила еще перед сном. Жаль, что она не утащила всю бутылку, подумала я; тогда по крайней мере была бы надежда, что она не бросится с моста, во всяком случае до тех пор, пока не выпьет всю бутылку, а потом снова не протрезвеет. С другой стороны, что это я так разволновалась? С чего решила, что тетушка в отчаянии и непременно должна покончить с собой? Вряд ли тот, кто до шестидесяти шести пьянствовал и бездельничал, отважится на столь решительный шаг. Я мало спала и весь день бродила по развалинам Ближнего Южного Чикаго, вот и стала такой чувствительной.
Несколько минут я колебалась, не позвонить ли Лотти Хершель, чтобы обсудить с ней сложившуюся ситуацию. Лотти — моя близкая приятельница, врач, работает в небольшой клинике на Дэймен, перевидела множество алкоголиков. Однако, взглянув на часы, я отказалась от этой мысли: рабочий день Лотти начинается в семь утра; звонить ей в такой поздний час только для того, чтобы облегчить свою совесть? Нет, не стоит.
Я поставила бутылку с виски обратно в шкаф, не стала даже наливать себе, хотя перед этим и собиралась выпить. Перед глазами у меня как предостережение стояло одутловатое лицо спящей Элины, отпившей эти пять дюймов.
Даже горячая ванна не доставила мне ожидаемого удовольствия. На этот раз я представляла себе Элину сидящей на скамейке в парке вместе с тем семейством, с которым я познакомилась утром в Бюро по экстренному расселению.
Я вышла из ванны, насухо вытерлась, достала из морозильника телячью котлетку и положила в микроволновку. Потом оделась и спустилась к дверям мистера Контрераса. Я вспомнила, что, возвращаясь домой, видела в его окнах свет. Я постучала и сразу услышала нетерпеливое повизгивание собаки. Когда он наконец справился с замками, Пеппи выскочила первая и облизала мне лицо. Я спросила старика, не видел ли он сегодня Элину. Конечно, видел — когда он не возится с растениями и не проверяет ставки на скачках, то следит за домом лучше всякого платного охранника. Да, он видел, как она вышла, это было около половины третьего. Нет, он не обратил внимания, как она была одета и была ли она накрашена. Не так он воспитан, чтобы таращиться на людей и влезать в их личные дела. Зато он видел, как она садилась в автобус на Дайверси, в направлении восточной части города — в это время он как раз ходил на угол за молоком.
— Она что, не собиралась уезжать?
Я нетерпеливо пожала плечами:
— Понятия не имею. Знаю только, что идти ей некуда.
Старик сочувственно прищелкнул языком. И приступил к подробнейшим расспросам. Я чувствовала, что терпение мое вот-вот иссякнет. И в этот момент из своих дверей появился второй сосед, банкир, в джинсах от Ральфа Лорена и рубашке для игры в поло.
— Знай я, что вы будете каждый вечер орать на лестнице, ни за что не купил бы здесь квартиру. — Его лицо искажала злобная гримаса.
— А я, если бы знала, какая вы плаксивая жопа, ни за что не позволила бы вам здесь поселиться.
Пеппи глухо зарычала.
— Иди к себе наверх, детка, — поспешно проговорил мистер Контрерас. — Если вспомню что-нибудь еще, обязательно позвоню. — С этими словами он втащил упирающуюся собаку в квартиру и закрыл дверь.
Я слышала, как визжала и царапалась Пеппи, стремясь поучаствовать в схватке.
— И все-таки, чем вы там у себя занимаетесь? — не отставал банкир.
— Не ломай голову, мой сладкий. Для того, чем я занимаюсь, специального разрешения не требуется.
— Короче, если не прекратите шуметь на лестнице, я вызову полицию. — Он с грохотом захлопнул дверь перед моим носом.
Ну вот, подумала я, теперь ему будет о чем посудачить с подружкой… или с мамочкой, или еще с кем-нибудь вечером по телефону.
Вернувшись в квартиру, я стала готовить гарнир к котлетке — грибы с луком в красном вине. После разговора с мистером Контрерасом мне стало полегче. Автобус в направлении восточной части… Похоже, у нее было на уме что-то определенное. Утром, чтобы успокоить свою совесть, поговорю с кем-нибудь из полиции. Может, они согласятся отыскать водителя и узнать у него, не заметил ли он, куда она направилась, выйдя из автобуса.
Только в одиннадцатом часу я наконец села ужинать. Котлетка прожарилась как надо, а винный соус с грибами придавал ей изысканный вкус.
Не успела я съесть и половины котлетки, как зазвонил телефон. Может быть, не брать трубку? А вдруг это как-то связано с Элиной? Если она торговала своей задницей на Кларк-стрит, то тогда это могут быть копы, и они надеются, что я внесу за нее залог.
Звонили действительно из полиции, но не по поводу Элины, а «по личному делу». Мой старый приятель Майкл Фери. Я с ним познакомилась в прошлый Новый год на обеде у старого друга отца Бобби Мэллори. Бобби и отец Майкла выросли вместе в Норвуд-парке. Поэтому с тех самых пор, как Майкл поступил на службу в полицию, Мэллори не спускал с него глаз. Однако не пытался использовать свое влияние для продвижения Майкла по служебной лестнице. Бобби — человек с принципами. Да Майклу протекция и не требовалась. Сейчас, на пятнадцатом году службы, ему предложили перейти в Центральное управление, в отдел по расследованию тяжких преступлений.
