Лео Мале - Неспокойные воды Жавель
Я покончил с едой. Пока я ел, соседи мои, отобедав, ушли, и теперь я остался в зале ресторана один. Закурив трубку, я заказал кофе и попросил счет. Расплачиваясь, я вручил гарсону банкноту в пять тысяч, которую в виде задатка дала мне жена Демесси. Машинально проследив за ним взглядом, благо расположение места способствовало этому, я заметил маневры молодого человека, стоявшего за кассой. Он с жадностью набросился на ассигнацию и стал разглядывать ее с таким интересом, словно речь шла о какой-нибудь крапленой карте. Затем вытащил из кармана записную книжку, открыл ее и стал что-то сверять, то и дело поглядывая на мои пять косых.
Стоя перед ним в ожидании сдачи, официант явно терял терпение, о чем свидетельствовала его нога в черном ботинке, которой он постукивал по полу.
Наконец молодой человек решился. Он присоединил купюру к другим, уже лежавшим в ящике, а на блюдечко положил все, что причиталось мне.
Гарсон принес сдачу. Я оставил ему кругленькую сумму на чай, дабы получить возможность завести разговор.
– Бумажка была фальшивая, что ли? – спросил я. Он ответил, пожав плечами:
– Эти молокососы сами не знают, чего хотят,– только бы поразвлечься. Ну и времена, месье! Да вот, как вы думаете, что я увидел на днях на улице? Мальчишка лет десяти-двенадцати, не больше, записывал в блокнот номера проезжавших мимо него машин. Полицейский, да и только!
– А номер моей бумажки соответствовал номеру краденой машины? – решил я пошутить.
Он опять пожал плечами.
– Вот уже три дня, как он занимается этой дурацкой проверкой. После ограбления.
– Какого ограбления?
– Да банка напротив – «Контуар де креди».
Он показал мне его в окно. Банк находился на углу улиц Ален-Шартье и Вожирар. Через головы людей, дожидавшихся автобуса № 62, видно было его угловую дверь, расположенную между тиром и лотереей. Только теперь мне стал понятен смысл беседы посетителей. Я имею в виду, конечно, посетителей бистро, а не банка. (А это далеко не одно и то же; скорее даже наоборот.)
– Вы разве не слыхали об этом ограблении, месье?
– Видите ли,– заметил я,– уж чего-чего, а ограблений у нас хватает. И потом, я не из этого квартала.
– Я – тоже. Я здесь только работаю. А вот местные жители считают, что дело провернули ребята из квартала. Лиц-то их никто не видел – из-за масок, они, надо вам сказать, были в масках, но все уверены, что они из этого квартала…
И он пространно изложил мне причины, говорившие в пользу такого предположения.
– Короче,– продолжал он,– бандиты захватили кучу деньжищ… Говорят, миллионов десять-двенадцать… Так, пустячок! А некоторые утверждают, будто все пятнадцать…
– Кое для кого два-три миллиона и правда пустячок.
А так как сам он к числу таковых не принадлежал, момент ему показался вполне подходящим, чтобы положить в карман чаевые, оставленные для него на блюдечке.
– Короче, говорят, будто в этой куче полно было пачек по пять и по десять тысяч, так вот кассир банка записал их номера. Уж не знаю зачем, но это так. Сам-то я в банковских делах ничего не смыслю. А кассир их – из наших клиентов. Зовут его месье Жорж. В полдень и вечером он точно, как часы, пьет свой анисовый ликер. Так вот, месье Жорж передал список номеров этому парню, и с тех пор, как только мне дают разменять пяти– или десятитысячную бумажку, вы только подумайте, я должен еще проверять и изучать ее. Улавливаете всю хитрую механику, а, месье? Вы только представьте себе: бандиты из местных идут и тратят краденые бабки в своем же квартале! Меня от таких рассуждений просто с души воротит, но, в конце-то концов, если парню эта работенка по вкусу, пускай, а?
– Разумеется. И лучше уж так проводить время, чем околачиваться в кафе.
– Впрочем, мне-то лично плевать. Хотя это и не положено, клиентам такое не нравится, а ну как не понравится нескольким, и все – только их и видели. Уж поверьте мне.
– Это сын хозяина?
– Нет, сын управляющего. Месье Ривале с семьей уехал на праздники к родителям в Сент-Африк.
– Во время ограбления были убитые?
– Служащий. Молодой парень. Он взбунтовался, и они его хлопнули. А кто говорит, будто он и не думал бунтовать. Да это все одно – главное, что хлопнули. Порешили, словом!
После этого, довольный сам собой и полагая, что вполне отработал свои чаевые, официант оставил меня наедине с моей трубкой. Я докуривал ее, рассеянно созерцая сквозь стекло «Контуар де Креди». Потом, наконец, вытряхнул пепел и взглянул на часы. Скоро три. Пятнадцать часов, выражаясь языком благородным, железнодорожным и административным. Мадам Жозефина уже начала свой прием, но, конечно, не откажет мне в свидании, улучит момент между какой-нибудь консьержкой и служаночкой.
Я вышел из бистро и сел в машину.
Глава IV
Я не знал доктора Финле. Но, видно, при жизни это был врач, заслуживающий внимания, раз его именем назвали бывшую Заводскую улицу, что находится за Зимним велодромом. Гражданка, к которой я адресовал Демесси, проживала именно там, на углу улицы Нелатон, на пятом этаже, с видом, если немного свеситься из окна, на наземное метро и верхнюю часть Эйфелевой башни. Мне это было известно, потому что я заглядывал к ней раза два или три.
Открывшая мне дверь славная женщина хлопала главами, вроде старой совы, и всеми своими повадками до боли напоминала удалившуюся от дел вице-содержательницу публичного дома. Словом, служанка и хозяйка были под стать друг другу.
– У меня тяжелое прошлое, будущее мне рисуется отнюдь не в розовом свете, поэтому я более всего ценю настоящее,– заявил я.
У той челюсть отвисла, да так, что со всей очевидностью можно было пересчитать недостающие зубы, зато отыскать те, которые еще как-то держались в деснах, было гораздо труднее; она прыснула со смеху:
– Ой, месье, вы так неожиданно заявились! Что вы такое говорите?
– Вот моя визитная карточка…
Я уже собирался сунуть в ее сомнительной чистоты веснушчатую руку свою карточку, как вдруг заметил, что это не та. На ней значилась моя профессия, а было вовсе не обязательно посвящать прислугу в отношения, которые поддерживала ее хозяйка с частным сыщиком. Я спрятал эту карточку в карман своего пальто и вручил ей другую, на которой значилось одно только имя.
– Вот моя визитная карточка,– повторил я.– Передайте ее Жозефине и попросите ее не заставлять меня слишком долго торчать здесь.
– Да вы, я вижу, большой оригинал,– молвила она.– Я сразу это поняла по вашей стрижке. Служба-то у вас, судя по всему, не одна.
Правда, это обстоятельство не взволновало ее сверх меры. Взяв визитную карточку, она – сама скромность – поднесла ее к близоруким глазам.
– А, вот теперь вижу!– сказала она в точности, как ее хозяйка.– Вижу. Нестор Бюрма. Наверно, коллега!
– Да.
– Ну что ж, входите, месье. Пойду погляжу. В приемной уже дожидаются два человека, а мадам Жо дает консультацию. Ничего, если вы подождете на кухне?
Я ответил, что ничего. С трубкой во рту я расположился на кухне. Через какое-то время экс-вице-содержательница публичного дома присоединилась ко мне.
– Жо примет вас через минуту,– сказала она.– Хотите кофейку? Жо велела сварить вам, если пожелаете.
– Я бы с удовольствием выпил чашечку.
Она вступила в схватку с кастрюлькой.
– Послушайте, папаша,– усмехнулась она,– ну и обманщик же вы! Я спросила у Жо, не факир ли вы, она сказала, что нет.
– Не иначе как ее дар ясновидения пошел на убыль.
Не сказав больше ни слова, она пожала плечами и продолжала свою возню. Минута. Минута гадалки. Эта минута прошла. А вслед за ней и еще несколько. Но вот наконец послышался приглушенный стук закрывшейся двери. Затем раздался громкий перезвон металлических украшений, нараставший по мере их приближения к кухне. А в следующее мгновение все аравийские ароматы, за исключением разве что запаха нефти, бросились мне в нос – передо мной предстала Жозефина.
– Привет, Нестор,– молвила она голосом, подпорченным нескончаемым ларингитом.– Мы целую вечность не виделись, а, старик? Каким счастливым ветром вас занесло?
Счастливым ветром? Ну да, как бы не так! Сама она верила в это ничуть не больше, чем в ту чепуху, которую молола своим клиентам. В ее огромных черных глазах, подведенных коричневой краской, обрамленных тяжелыми от туши ресницами и удлиненных проведенной к вискам чертой, отражалась тревога. Ничего удивительного. При своем-то ремесле она вечно ждала каких-нибудь неприятностей. И частный сыщик не мог быть никем иным, кроме как их предвестником.
Это была женщина лет пятидесяти, хорошо сохранившаяся, но несколько отяжелевшая, с медного цвета лицом и довольно благородными чертами, во всяком случае, приятная на вид. Патентованная ясновидящая, занесенная в коммерческие регистры, она гадала на кофейной гуще, на чернильных пятнах, на картах, на хрустальных шарах и разных прочих штуковинах, в зависимости от цены и внешности жертвы. А на досуге зондировала кое-что другое, помимо секретов оккультизма. В жилах ее текла арабская кровь; правда, не в таких количествах, как она утверждала. И в самом деле, она стала живым воплощением братания, доведенного до крайних пределов. Мазь ее была дитя дуаров[2]; отец – какой-то аджюдан[3] (а может, их было несколько) колониальной пехоты. Несмотря на весь свой дар ясновидения, ей так и не удалось с точностью определить, кто он. В ту пору, когда на заморских территориях все шло относительно хорошо, она охотно афишировала свое происхождение. Этот восточный запашок производил на клиентуру впечатление. Тогда она звалась Зорга-Тинеа, что отдаленно напоминало читателям – и прошлым, и нынешним – «Атлантиду»[4]. Мадам Зорга-Тинеа, «прирожденный медиум, прибывшая прямо из Алжира»,– ни дать ни взять какой-нибудь высококачественный овощ или фрукт. Однако с тех пор, как между метрополией и департаментами, расположенными по другую сторону Средиземного моря, возникли разногласия, она всеми силами старалась затушевать этнический аспект своего происхождения, дабы не отпугнуть клиентуру, состоявшую в основном из мелкого люда, легко поддававшегося страхам и вполне способного заподозрить, что она не кто иной, как феллага[5] в юбке. И с тех пор, стало быть, она уже звалась не Зорга-Тинеа, а просто Жозефина – как все. И хотя она по-прежнему была «прирожденным медиумом», никто не знал, откуда она явилась. Впрочем, раз теперь она жила в Париже, всем было наплевать, откуда она приехала. И уж как там она звалась – Зорга-Тинеа или Жозефина,– не имело значения, тем более что на самом-то деле ее звали Мари Дюбуа, по имени того из аджюданов колониальных войск, который ее признал.
