Эд Макбейн - Моя смерть
– Добрый вечер, – произнес я.
– Вы...
– Я жив.
– Я...
– Твой друг промазал, детка. Истратил две полные обоймы...
Ну и так далее...
– Чего вы хотите?
– Чтобы ты все рассказала. Все полностью, как есть. Почему мистер Инкогнито хотел меня прикончить?
– Вы не знаете?
– Не знаю.
Какой-то хитрый огонек промелькнул в ее глазах. Она улыбнулась и сделала шаг вперед. Халат снова распахнулся, и я увидел снова ее белое тело, на котором мои глаза задержались чуть дольше, чем мне бы хотелось.
– Он... он узнал, что вы охотитесь за ним.
– Кто?
– Мой... друг.
– А кто твой друг?
– Тот, чью фотографию дал вам Семмлер.
– Как его зовут?
– Не знаю.
– Я думал, что он твой друг.
– Я имею в виду...
– Так он друг тебе или кто?
– Да, друг. Я встретилась с ним немного раньше. Перед...
– Перед чем?
– Раньше!
– И ты не знаешь, как его зовут?
– Нет.
– Ну, это прямо детективная история с продолжением. Ты начни сразу с конца, где все объясняется.
– А что тут еще рассказывать? – спросила она, подошла к низкому столику и наклонилась за щеткой. Влажный халат распахнулся на груди, но длинные белокурые волосы опустились в открытый ворот, как занавес, временно щадя ее скромность.
– Где ты встретила его?
– Не здесь, не в этом городе.
– Где?
– Не здесь. Я... я в то время еще танцевала.
– Ты танцовщица?
– Экзотические танцы.
– Стриптиз?
– Если угодно...
– И ты в то время встретила его, не так ли?
– Да, – она закурила сигарету и выпустила длинную струю дыма.
– Почему Семмлер хочет его убить?
Она пожала плечами:
– Просто хочет.
– Что связывает тебя с Семмлером?
– Я больше не танцую.
– И ты решилась на маленький заговор с этим громилой, с которым встречалась прежде? Почему?
– Это мое дело.
– Ты с Семмлером дудишь в одну дуду, не так ли? Почему же ты помогла этому типу подстроить мне ловушку?
– Потому что вы охотитесь за ним. Вы взялись за дело, и я подумала, что все равно найдете его.
– Перестань, детка. Семмлер вынуждал меня. И ты чертовски хорошо знаешь, что я не охочусь за твоим другом детства.
Она опять улыбнулась:
– Но могли и охотиться, – она поежилась и добавила: – Мне холодно. Вы не возражаете, если я оденусь?
– Одевайся, – сказал я.
Она вошла в спальню, я за ней. Она встала за ширму в углу комнаты и сбросила халат.
– Чем должна закончиться сделка с Семмлером?
– Что за сделка?
– Он сказал, если я прикончу твоего друга детства, то он отправит Графтона следующим же самолетом в Чикаго.
– Не смешите меня, – я услышал шелест шелка – шелка, коснувшегося тела.
– А что в этом забавного?
– Семмлер никогда не держит слово.
– Это Графтон убил свинью Свена?
Он помолчала минутку и ответила:
– Я не знаю никакой свиньи Свена.
– Почему Графтон не взялся за это мокрое дело? Семмлер знал, что он в городе. Почему он нанял бродягу вроде меня?
– Вы не очень догадливы, Кеннон, как я вижу. Отвернитесь, мне надо выйти.
Я повернулся лицом к стене, и она вышла из-за ширмы. Стена, к которой я отвернулся, была зеркальной, я знал это. И я чертовски хорошо знал, что она тоже знала. На ней был лифчик и трусики, шелковые чулки с подвязками и туфли на высоком каблуке.
На левой стороне трусиков была монограмма «Ш», такая же, как и на правой стороне лифчика. Она прошла по направлению к шкафу, сначала сделав вид, что забыла про зеркало. Потом ее рука прикоснулась ко рту как бы от удивления. Она попыталась прикрыть грудь, затем скользнула к трусикам, узенькая полоска которых, собственно, не скрывала ничего. Якобы в отчаянии она рванулась к комоду, рассчитывая на то, что я подумаю, будто она стремится поскорее одеться. Я знал, к чему она стремится на самом деле и позволил ей добраться до этого.
И он появился в ее руке: револьвер с перламутровой ручкой двадцать второго калибра.
Ее губы скривились, изо рта вырвался легкий торжествующий крик.
– Может, он промазал, но я-то не промахнусь, Кеннон.
Я медленно повернулся. Теперь она больше на заботилась о скромности. Ее белье было совершенно прозрачным, и она могла бы хоть сейчас выйти на сцену со своим «экзотическим» танцем.
Я спокойно наблюдал это представление, потому что знал, что двадцать второй в ее руке опасен почти так же, как барашек.
– Ты все еще думаешь, что я преследую его?
– Да, я все еще думаю так.
– Значит, для тебя это очень важно?
– Тому есть всякие причины. Тебе их не понять. Я оказалась в петле и думала, что наконец найду кого-нибудь еще, кто сможет противостоять этой свинье Семмлеру. Я думала, что ты сможешь, но ошиблась. Тебя просто наняли, купили как оружие.
– Ты сказала «кто-нибудь еще». Есть кто-то другой, кто выступил против Семмлера? Это тот парень, которого я обязан был убить? Тот, чье фото мне показали?
Она улыбнулась и подняла двадцать второй. Я улыбнулся ей в ответ.
– Есть много вещей, которых ты никогда не узнаешь, Кеннон... Очень жаль.
Я продолжал улыбаться:
– Чего тебе жаль?
– Того, что ты никогда не узнаешь. Действительно жаль.
– Действительно...
Револьвер выстрелил. Я услышал звук, и изумление отразилось на моем лице, потому что мне никогда не пришло бы в голову, что она может перезарядить револьвер, пока меня не было. Изумление пришло раньше боли, которая пронзила мое плечо. А затем револьвер выстрелил еще, и еще, и еще. Я упал на ковер, и кровь брызнула из моей руки и груди.
Последнее, что я увидел, ударившись о пол, – маленькая буква «Ш» в углу трусиков Шейлы и ее длинные стройные ноги. Она пробежала мимо меня, прежде чем надо мной сомкнулась темнота.
* * *Это был длинный туннель.
Холодный и длинный туннель, и по стенам его ползли слезы. И в конце туннеля была блондинка. Она выглядела точно так же, как иногда Тони, и в то же время в ней было что-то от Шейлы Мак-Кейн. Я полз по направлению к блондинке, а слезы на стенах туннеля превращались в капли крови. Я полз, и каждый раз, как я оказывался возле нее, появлялся Паркер и оттаскивал ее дальше, все дальше и дальше.
Стены смыкались, туннель становился все более черным, холодным и мокрым. Затем блондинка вернулась. Ее волосы развевались, как языки пламени, и я опять пополз, пока Паркер не вернулся и не начал смеяться, хохотать, хохотать и хохотать. Волосы таяли, растворялись и исчезали. Меня поглотила темнота.
– Господи!
Голос исчезал в длинном черном туннеле и эхом отражался от стен. Я догнал блондинку, и она повернулась.
– Тони, – прошептал я. – Тони!
– Какой ужас! – кто-то приподнял меня за плечи. Пальцы были крепкие, и моя голова упала на что-то мягкое. Я почувствовал, как мои каблуки скребут темный дерн туннеля, потом они ударились обо что-то еще и еще раз, и я понял, что меня тащат вниз по лестнице. Уличный шум ударил мне в уши, я почувствовал нестерпимый запах бензина и услышал визг автомобильных тормозов. Хлопнула дверца, я оказался на чем-то мягком, и ветерок дул мне в лицо.
Затем я почувствовал, как меня осторожно подняли и подо мной оказался матрас, и, открыв затем глаза, я увидел лицо Профессора.
– Потерпи, Курт, – сказал он.
Я закрыл глаза, и к голосу Профессора присоединился еще один голос. Я узнал его... Он принадлежал девушке, чей друг был убит, получив предназначенные мне пули давным-давно – миллион лет назад.
– Он очень плох, Профессор?
– Очень. Четыре пули – это всегда очень плохо.
Профессор был еще одним бродягой, таким же бродягой, как и я. Некогда он служил химиком в большом концерне по производству лекарств – до тех пор, пока не пристрастился к материалам, с которыми работал. Он сидел на героине почти два года, прежде чем его вычислили и вышибли под зад. Он плыл по течению, пока не причалил к берегу, на котором оказывается рано или поздно всякий бродяга.
Склонившись надо мной, он потрогал мое плечо длинными тонкими пальцами. Затем посмотрел через толстые очки, поскреб щетину на подбородке и спросил:
– Ты слышишь меня, Курт?
Я кивнул.
– Хорошо. Кто бы ни влепил это, сделано чистенько. Как в мишень. Все пули вошли рядышком. Думаю, кость не задета. Я не уверен даже, что все пули застряли в тебе. Ты слышишь меня, Курт?
– Слышу, – пробормотал я.
– Хочешь, чтобы я вытащил их?
– Это должен сделать доктор, – сказала девушка.
– Знаю, Бет, – ответил Профессор. – Ты хочешь врача, Курт?
– Ты сам сможешь сделать это?
Профессор развел руками:
– Это твое плечо, Курт.
– Достань их, – попросил я.
Несмотря на кружку вина, которую подала мне Бет, это не было забавно. Вино затуманило мозги и притупило боль, но и вино не всемогуще. Электрическая лампочка раскачивалась над моей головой, и тень Профессора скользила по стене, как черный призрак. Я держал губами горлышко бутылки, делая всякий раз, когда Профессор начинал копаться во мне, большой глоток.
Я глотал дешевое вино, и оно стекало в шахту моего желудка и вращалось там и сгорало, а испарения его проникали мне в голову, превращая тени и раскачивающуюся лампочку в какую-то картинку, словно бы нарисованную Дали.
