Лео Мале - Тайны одного Парижского бульвара
– Здесь есть два слова, которые мне нравятся. Два слова или одно выражение: fascinating girls[2]. Это очень красиво и завлекательно. И мне кажется, что там еще идет речь о докторе.
– Покажите-ка, – говорит Элен.
– Вы ведь знаете английский?
– Да.
– Отлично. Постарайтесь перевести мне это.
Я протягиваю ей розовый листок.
Моя секретарша читает вслух его содержание. Потом еще раз про себя. Наконец, она берет листок бумаги и карандаш, и через минуту перед моими глазами лежит такой текст:
Таверна Брюло
Дом номер 28, Кейн Сот Род.
(напротив "Юнион Джек Клуб") с самыми изысканными и холеными женщинами во всем городе
(Еженедельный медицинский осмотр у д-ра Хардинга)
ШАНХАЙ
Я тихо ухмыляюсь.
– Что это значит? – спрашивает Элен.
– Ну, сердце мое, не прикидывайтесь невинностью.
– Уверяю вас.
– Ладно. Вы, случаем, не девственница?
– Не заставляйте меня краснеть.
– Вы краснеете по любому поводу. Тем более, когда надо сказать – да. Ладно. Вернемся к этой карточке. Вы что, даже не представляете себе, что это такое? Это же рекламная карточка притона, и ничего другого.
– Тогда что же... этот Чанг Пу...
– Вот именно, хозяин борделя.
– Бор... словом, я хочу сказать этой штуки в Шанхае?
– Да. Я чувствую, что вы подразумеваете. Что все это имеет очень отдаленную связь с нашим ювелиром, месье Гольди, и с русскими, если допустить, что во всем этом круговороте они имеются в наличии.
– Вот именно.
– Я думаю так же, как и вы, но кто знает.
– Во всяком случае, этот Чанг Пу странный тип.
– Да, странный тип. И более чем странный, может быть, даже это слово здесь не очень подходит.
Элен испытующе смотрит на меня.
– А вы не все мне сказали.
– Нет.
– Вы обнаружили еще что-то, кроме этой карточки.
– Да.
– И что же?
– Шкаф.
– Шкаф? Господи Боже, и не говорите мне...
– Да, я сейчас вам скажу. Я не получил дубинкой по черепу, но зато мне достался шкаф. Когда мы тузили друг друга, мы натолкнулись на шкаф, и дверца открылась. А внутри была блондинка...
– Господи помилуй, блондинка!
– Совершенно голая и, по-видимому, такая же мертвая, как гипсовая статуя.
III
На следующее утро я просыпаюсь около десяти часов. Немного валяюсь в постели, а в одиннадцать я уже на ногах, полностью пришел в себя от всех треволнений, бодрый и свежий, как рыбка. Свежая рыбка. Я размышляю обо всем, что произошло накануне, и, оставив в стороне всевозможные соображения относительно Чанг Пу, принимаю решение сосредоточить все свое внимание на розовой рекламной карточке. Правда, у меня не больше резона интересоваться розовой рекламкой, чем любым серым техталоном, но это так. И потом, это легче, чем пойти проверить, находится ли блондинка по-прежнему в своем шкафу.
Я приобретаю утренние и двенадцатичасовые газеты, среди которых "Пари-пресс" и "Крепюскюль", и изучаю рубрику происшествий в поисках откликов на мою схватку с Чанг Пу. Кто знает! Какой-нибудь клиент ресторана, пронюхав, что происходит что-то подозрительное, мог вызвать полицейских. Не один я занимаюсь тем, что меня не касается. В том случае, если полицейские прикатили, они могли обнаружить блондинку. Полицейские ничего не обнаружили. Они не были вызваны. О моей драке никто не настучал. Ладно.
Я сажусь в свою тачку. Направление – улица Дуэ, где я знаю одного парня, который может пролить свет на розовую рекламную карточку.
Но сначала я проезжаю по улице Гранж-Бательер. Ресторан "Международная концессия" по-прежнему стоит там и, по-видимому, никак не пострадал от вчерашних событий.
Я мысленно желаю всем хорошего аппетита и на этот раз решительно направляюсь на улицу Дуэ.
Парня, к которому я еду, зовут Марсель. Это человек, потерпевший от закона Марты Ришар[3]. Он руководил заведениями «Буль Бланш» и «Бле» в Масоне. Когда он погорел, то не остался совсем без гроша и купил бистро, поблизости от сквера Винтимиль и кинотеатра «Артистик» (расположенного, о чем большинство не знает, в бывшем особняке Франциска Сарсэ, критика, известного под именем «мой дядя»). Иногда я заходил к нему выпить стаканчик и, хотя мы с ним не очень запанибрата, я его немного знаю. Марсель не скрывает свою бывшую профессию, и, когда он говорит о ней, в его глазах с покрасневшими веками появляется несколько тоскливое выражение. Так как у него красные веки, так же, как и нос, щеки тоже красные (это – сангвиник), он предпочитает пунцовые галстуки. Его рубашки тоже пылающих цветов. Есть люди, которые привержены синему цвету. Он же, по-видимому, верен красному. Может быть, в память о своем фонаре, который ему разбили, как и его сердце.
Когда я вхожу к нему в бистро, он стоит за стойкой и что-то растолковывает своему официанту. Я заказываю выпивку, говорю "Добрый день, Марсель" и предлагаю ему выпить со мной стаканчик. Он соглашается, и мы болтаем. Сначала о погоде, потом о более серьезных вещах. Я протягиваю ему уже известную розовую рекламку:
– Посмотрите, что я нашел, – говорю я. – Вы были из той же корпорации, согласны, а?
– Согласен с чем? – спрашивает он.
– Что речь идет о рекламной карточке для борделя.
– Да, пожалуй... речь идет об этом. Правда, прежде чем эта стерва...
Я резко прерываю его рассказ о пережитых воспоминаниях.
– Ладно. Очень хорошо. Что вы об этом думаете?
– Что им там, в Шанхае, везет.
– И это все?
– Ну да. А что я еще могу вам сказать?
– Я не знаю. Вы могли знать это место.
Он встряхивает головой, своей большой головой с красным лицом.
– Нет, старина. Я никогда не бывал в тех краях. Я знаю Южную Америку, но совсем не знаю Китай.
Я забираю мою розовую карточку и прячу в свой бумажник. Марсель нахмуривает брови, потом бросает на меня несколько странный взгляд.
– А знаете, это может стоить немало бабок!
– Эта рекламка?
– А почему нет? Вы знаете Ги Флорана?
– Нет. Кто это?
– Один тип, который пишет. Он не писатель, но тип, который пишет. Он очень известен в блатном мире. В других кругах – не знаю, а вот среди блатных – да. Он написал две или три книжицы о проституции, о публичных домах и т. п. По этим вопросам он знает больше, чем я.
– Осмелюсь сказать, что вы тоже кое-что знаете, месье Марсель. Итак, вы полагаете, что этот Ги Флоран купит у меня эту карточку?
– Почему бы и нет? Если, само собой разумеется, ее еще нет в его коллекции, знаете, у него потрясающая коллекция. Фотографии, рекламные открытки, специальное белье, одним словом, всякая всячина!
– Да, безусловно. А этот Ги Флоран – один из ваших приятелей?
– Один из клиентов.
Марсель глянул на стенные часы:
– Скоро явится на аперитив. Он живет рядом, на улице Фонтен, и приходит каждый день. Меня удивит, если сегодня он нас надует.
* * *Не надул. Он появляется в десять минут первого.
Это сморщенный человечек лет шестидесяти, ростом от горшка два вершка, с тростью, усиками в виде зубной щетки и в пенсне. Вид неудавшегося портрета кисти Тулуз-Лотрека. Просто потеха, до чего же этот тип, который выдает себя за историка блатного мира (об этом он мне скажет немного позже), похож на завсегдатая борделей и в то же время на уличного пижона.
Марсель, бывший хозяин притона, знакомит нас:
– Господин Нестор Бурма.
– Господин Ги Флоран.
Мы обмениваемся рукопожатиями и берем в руки стаканы, я перевожу разговор на специальность литератора и вытаскиваю все ту же розовую рекламную карточку.
– Может, это вас заинтересует, – говорит Марсель, который рассчитывает на какие-то комиссионные.
– Конечно, нет, – ворчит Ги Флоран. – На кой черт мне это нужно? Это плохо напечатано, текст дрянной, все неоригинально. К тому же оригинал, то есть карточки такого типа, которые распространялись в Шанхае в тридцатых годах, есть у меня дома в нескольких экземплярах.
– А-а, – говорю я. – Так это относится к тридцатым годам?
– Да.
– Так это заведение больше не существует?
– Нет.
– А вам оно знакомо?
– По слухам. Моей ноги никогда там не было. Это далековато.
– Это было заведение какого типа?
– Очень шикарное. Очень посещаемое.
– Нечто вроде Шабане? – спрашивает Марсель.
– Лучше, старина.
– Вот те на, черт побери!
– Да...
Ги Флоран постукивает пальцами по розовой рекламке. Он нацеливается на меня стеклами своего пенсне:
– А откуда у вас эта штука?
– Я ее нашел.
Историк преступного мира почесывает свои бакенбарды:
– Интересно знать, что за олух печатает это?
Меня это не интересует. Я это знаю. Высказываю предположение:
– Может быть, это имеет какую-нибудь ценность. Как забавная редкость.
Он возражает:
– Да нет же, старина. Это не стоит ни гроша. Единственный человек, кому можно было бы попытаться сбыть товар такого рода, это я. А у меня их полно. Этот бордель выпускал рекламу на всех языках. Рекламки печатались по-английски, как вот эта, другие по-французски, иные – по-португальски, по-немецки и т. д. Однако, надо сказать, что в это время немцев бывало немного, скорее даже совсем не было в Международной концессии Шанхая.
