Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя
— Ну, с богом! До утра поспит спокойно! А там, как Господу будет угодно! Рано утром жена подошла к постели мужа. Ахнула. Повязка с ноги упала, нога выглядела вполне здоровой. Мужчина развернул повязку. На белой тряпице жёлто — зелёный гнойный стержень длиной сантиметров десять. Улыбнулся жене, попросил что-нибудь поесть. Затем, как ни в чём не бывало, поцеловав жену, ушёл на работу.
Один только грех не брала на душу, бабка Лукерья, — всем было известно: не освобождала женщин ни под каким предлогом и уговорами от нежелательной беременности. Прослышав о знахарке, даже городские женщины приезжали, предлагали за это большие деньги. Не брала. Прогоняла.
Всё лето девушка провела на свежем воздухе, пила молоко «из-под коровы», много отдыхала. Лукерья присматривала за ней. С удовольствием приняла и мать, и беременную её дочь.
— Понимаю, девоньки! Ох, как понимаю! — приговаривала, — а ребёнок не виноват! Молодец, правильно поступила, — спокойно и ласково, глядя в глаза женщине, поправляя платочек, — вот этим поступком все свои грехи перед богом и вымолишь! — Снова глянув на женщину, сердобольно добавила: — Бедная ты моя! Настрадалась, — на сотню хватит! Сердце у тебя хворает, лечить надо!
Самое удивительное, рядом с этой старушкой она чувствовала себя, словно в раю, безмятежно, спокойно, не тревожась ни о чём, даже о пустяках. Такое было впервые. Ощущая себя молодой и сильной, — ей казалось, будто не дочь, — она носит будущего ребёнка!
Ранним утром, разложив приготовленные чистенькие пелёнки, накипятив воды, она и Лукерья ждали. Выбежав из избы, не в силах видеть, как мучается в родах ещё сама ребёнок, её дочь, — вскоре, через несколько минут услышала крик новорождённого.
— Девочка! — радостно произнесла Лукерья. — Да красавица, какая! Вся в бабушку!
Она, взяв внучку на руки и нежно прижимая к себе, вдруг заплакала. Обернулась на дочь.
Роженица равнодушно смотрела в потолок.
Вдруг женщина услышала совсем неуместное, произнесённое тревожным голосом:
— Мам! Сколько надо лежать после этого? Ведь я останусь такой, как прежде? Как думаешь, фигура не очень пострадала?
Не произнеся в ответ ни звука, бережно держа новорождённого, обожгла дочь знакомым той с детства презрительным, глубоким синим взглядом.
Улыбка сошла с лица Лукерьи. Укоризненно покачав головой, ведунья молча вышла из избы.
Они возвратились в свою просторную московскую квартиру уже втроём. Однажды на прогулке: — Ой! Какая прелесть! У вас малыш?! — лицемерно — восторженно воскликнула соседка по площадке. Затем, осмотрев женщину с ребёнком с ног до головы: — Какая вы молодец! Дочь — то, совсем взрослая, а вы решились! И животик! Совсем не видно было! Надо же, как вам удалось? — выразительно осмотрела снова, продолжая щебетать:
— А похорошели как! Надо же! — повторила, всплеснув руками, сложила их на груди. Ещё немного постояли, болтая о разных пустяках. Она терпеливо выслушала воспоминания соседки о том, как росли её мальчики. Согласно кивая головой в ответ, думала о другом. Она всегда мечтала иметь детей, много детей. И, чтобы у детей всё было так, как в её семье, в далёком ленинградском детстве. В это миг, нежданно — негаданно, в голову закралась совсем, на первый взгляд, невероятная мысль. «А что, если сделать внучку своей дочерью! По документам! За этим дело не встанет! Были бы деньги! Даже соседка решила, что… Не наблюдалась у врача? Моё личное дело! Не рожала в роддоме? Какие пустяки!».
Окончательное решение приняла по возвращении домой. Уложив спящего ребёнка в кроватку, заглянула в комнаты. Никого. В квартире стоял невообразимый беспорядок. В платяном шкафу всё перерыто — дочь искала, запечатанное в целлофан, новое импортное бельё матери. У обоих один размер. Взглянула на полку трельяжа. Косметика беспечно брошена, колпачки флакончиков французских духов не закрыты. Дочь опять улизнула из дома, видимо на всю ночь. Неудивительно, если и несколько дней. Жизнью крошечной дочери не интересовалась с первой минуты, с первого дня рождения. Её, когда-то, обожаемая дочь, ни разу не встала ночью к своему ребёнку. Не то, что она когда-то. Спала до обеда. Тщательно наложив макияж, часа два покрутившись у зеркала, исчезала.
— Ты! — с укором постоянно бросала дочери, — какая из тебя мать?! Шлюха подзаборная!
— Валютная! Мамочка! Валютная! — уже в открытую хамила дочь, замечая, как день ото дня, мать всё больше привязывается к внучке и почти не замечает, не трогает её — беспутную молодую мамашу.
Собралась, было, в очередной раз, ругать и корить себя за грубость, несдержанность, но поняла окончательно: «Нет! Я старалась! Делала всё, что могла! Моей вины здесь нет!».
Вспомнив эти безобразные сцены, устало присела за стол, уронив голову на руки, закрыла глаза. От бессилия, от того, что впервые в жизни ситуация безвозвратно вышла из-под её жёсткого контроля, хотелось плакать. Горько. Так, как рыдают миллионы тех самых простых тёток, что едят изо дня в день серые макароны, простаивают в очередях и одеты, чёрт знает, во что! Вспомнились сказанные Захаром когда-то, презрительные слова в адрес «нормальных» людей. Внезапно услышала голос целительницы Лукерьи. Словно та была где-то рядом, с ней, в комнате. «Этим поступком все грехи замолишь! Этот ребёнок — подарок тебе!». Слёзы испарились. Взглянула в сторону детской, где спала маленькая девочка, — внучка. Её копия. Ольга. Олечка.
Единственная нежданная радость, крошечная надежда, зыбкий, едва заметный лучик, внезапно пронзивший нежным светом, казалось, нескончаемый мрак её запутанной жизни.
И вот, поздно ночью она поднимается на громкий стук в дверь. Звонок в порядке. Кто это может быть? Опасливо глянув на ребёнка, спешит к двери. Пьяная дочь, размазывая косметику, громко рыдает. Мать гладит по голове, успокаивает, ведёт на кухню. Вытирает лицо влажным полотенцем. Сбивчивый рассказ дочери приводит в ярость. Оказывается, попав в компанию квартирных воров, после очередного ограбления, та едва не попалась.
— Ты, что же! — нервно стала ходить по комнате мать, — спалить нас и здесь, в Москве хочешь? Если начнут копать: что и как? Ты хоть представляешь, что нас ждёт?! А Оленька?! Ах, ты…, — наотмашь бьёт дочь по лицу.
— Снимай комнату, квартиру, угол! Что хочешь! — бросает увесистую пачку денег на стол. — Нас забудь! Оставь в покое! Я тебя не знаю! Поняла?!
— Поняла! — выкрикивает дочь. — Ради Ольги стараешься?
— Не твоего ума дело! — язвительным тоном, — тебе-то она не нужна! Теперь она — моя дочь! Усекла?!
— Это что же получается? Родную крошку, у матери…, — пьяно качая головой, всхлипнула дочь.
— Не кривляйся! Не разжалобишь! Тебе не идёт! Забудь! Ты ей — никто! Я ей — мать! — осадила.
— Не уйду! — закричала та. — Это и мой дом! Забери свои грязные деньги! Мне и здесь хорошо!
— Заткнись! — Кричит мать. Затем, щурясь, — блуждающая улыбка гуляет на губах, — пристально глядя в лицо дочери: — Уйдёшь, милая! А иначе…
Внезапно протрезвев, прочитала в глазах матери нечто такое, знакомое… нехорошее. Сжалась. После чего, тихо произнесла:
— Ладно. Хоть до завтра, можно, мам? Утром уйду, разреши только ванну принять и переночевать!
В голосе дочери теперь явно, отчётливо слышались узнаваемые нотки. Бывшего мужа, бандита и вора. Через много лет прошлое настигло её. В образе когда-то, безумно обожаемого ребёнка, — собственной дочери. Теперь, глядя на неё, ничего не чувствовала. Внутри — холод и пустота. С годами стала замечать в себе некую перемену, — все чувства к дочери вытеснило одно. Жалость. Или милосердие. Наверное. Но, к сожалению, новое чувство не имело ничего общего с любовью и привязанностью. Жёстко отрезала:
— Можешь! Только до утра!
— Спасибо, мам! — обрадовалась дочь.
— Даже не спросишь, как она, твоя дочка? — холодно произнесла с ударением на слове «твоя».
— Если она с тобой, значит, — в безопасности! Как я, когда-то, в детстве! Помнишь? — Пытаясь тронуть мать за живое, смотрит, улыбаясь, в лицо. Та брезгливо отстранилась. Повисла тишина. Пустая, холодная.
Мать, выходя, боковым зрением увидела, как дочь жадно сгребла стопку купюр.
«Боже мой! Вылитый Захар! — отметила устало. Напряглась, что-то вспоминая, — как это называется? Генезис? Точно! И ничего не поделать!».
Бросила взгляд на часы. Прошла в детскую. Здесь её сердце сладко замирало и таяло. Оказавшись в другом мире, она с наслаждением вдыхала этот запах. В комнате витал аромат чистоты, молока, домашнего тепла, заботы и… безопасности. Склонила голову над спящей внучкой-дочерью. Осторожно коснулась крошечных, словно кукольных, пальчиков.
— Оленька! — произнесла, ласково улыбаясь.
Ребёнок безмятежно спал.
Не прошло и года, мать Оленьки оказалась в тюрьме. Из зоны стали приходит письма раскаянья и сожаления.
