Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя
— В Штатах, думаю, никто бы не додумался, чтобы вот так, неподготовленного человека, женщину…
— Не подготовленную? К чему? — обиделась. — Знаю, знаю! И ты этим хочешь сказать, что…
— Лишь одно! Это мужское дело!
— О, Господи! Неужели и тебе надо что-то объяснять? Я же не участвую в задержании! Даже на место происшествия не выезжаю! Никого не допрашиваю! В конце концов! Архивы, фотографии, ну и это, конечно! — указательным пальцем коснулась виска, встретила взгляд мужа. — Хватит! Проехали! Кстати, Валька! Как там у вас, в Штатах? «Расследовать убийство человека — большая честь для полицейского!». Так, кажется, говорят «твои копы»?
— Всё с тобой ясно! Проштудировала, что могла! — рассмеялся. — Проработала тему, что называется! Вот закалка! Узнаю! И всё же, Муся, будь осторожна, хоть немного-то, береги себя! — Валерий беспокойно заглянул ей в лицо.
— Йес, сэр!
Далеко за полночь, когда за Валерием закрылась дверь, Саломея прошла на кухню. Включила кофеварку. — Устала? — Вадим погладил её руку, поднёс к губам. — Кажется, ты по-прежнему ему нравишься!
— Ошибаешься! — рассмеялась. — Любовь у него! Да такая! Признаться, не ожидала от него!
— Чего? — не понял Вадик.
— Женщина! Та, о которой он говорил…
— Госпожа э… Лангар!
— Ландар! — Присела за стол. — Чай будешь? — Вадим согласно кивнул. Не притрагиваясь к чашке, внезапно заговорил:
— Ну, да, конечно! Это хорошо, здорово, можно сказать! Но знаешь, Саломея! Вот я иногда думаю, хорошо ли это? Порядочно?
— Что? — не поняла Саломея. — Что ты имеешь в виду, Вадик?
— Понимаю, конечно, помощь детям в детдомах! Замечательно! Но, ведь, что дети там, это итог…
— Итог чего?
— Дети без родителей, которые погибли, умерли, спились. Чаще — спились… От безнадёги. Ёмкое русское слово — безнадёга! — Встал. Сунув руки в карманы джинсов, подошёл к окну. Глядя на расцвеченную огнями вечернюю панораму за окном: — Человек слаб, к сожалению! Не всегда находит силы… Вот, если бы им, — мамам и папам этих детей вовремя оказали психологическую, финансовую помощь. И не в виде бесплатных концертов, шоколадок и пластиковых игрушек, или телевизора на двести человек! Реальную! Поддержали семью в виде рабочих мест их родителям, стабильной заработной платой! Глядишь, и не было бы этих переполненных детских домов!
— 111 — Господи, что и говорить! — дёрнув плечами, раздражённо, — да все мы хороши! Очередной фонд! Не в фондах этих дело! А в нас! Нас самих!
Вадим умолк, задумчиво глядя в окно. Так случилось, — в семье никогда не вели разговоров на эту тему. Как-то, не хватало времени. Да и повода не было. Она впервые видела мужа таким. Саломея тихонько подошла сзади. Осторожно положила руки ему на плечи. Затем, крепко обняв, прижалась к его спине. И только слышала, как гулко бьётся его сердце. — «Славный» получился вечерок, — произнёс иронично, не поворачиваясь.
— В последнее время, Дюша, — тихо заговорила Саломея, — всё чаще открываю в тебе что-то новое…
— А знаешь, Моля, — взглянул насмешливо, нежно взяв жену за плечи, — в этом я усматриваю хороший знак! Ведь, если люди живут вместе долго и друг другу не наскучили, значит, они не только любят друг друга, а, ко всему прочему, развиваются! И отношения таких замечательных супругов, как мы, например, — хохотнул, — тоже! Растут! — Без перехода, целуя жену, — я — спать!
— Ступайте, философ! Я, с вашего разрешения, ещё посижу. Подумать надо!
Налила очередную чашку кофе. Вадим поморщился.
— Ну, куда? Куда столько кофе? Ночь на дворе! — Затем, приложив палец к середине лба, над переносицей. Саломею непроизвольно передёрнуло.
— Вадик! Не смей! — тот удивлённо поднял брови. — Вот этого! Не смей! — показала, копируя жест.
— Неужели?
— Вот именно! Очередной! — хорошо понимая, о чём идёт, подтвердила она. Муж развёл руками: — Пошли спать! А? Утро — то вечера…
— Мудренее, знаю! — дурачась, развернула Вадика лицом к двери, улыбаясь, шлёпнула по ягодицам.
— Давай, уж, зануда, иди. Сладких сновидений!
Присела на излюбленное место — нишу в окне. Опёршись на маленькую подушку, задумалась. Последнее сообщение Пашкова об очередной жертве, ещё этот бизнесмен…
Тонка синяя дымка, клубясь, уносится за горизонт, вовлекая, в знакомый серебристо — белый тоннель. На этот раз, мощный вихрь целенаправленно мчит ввысь, оставляя по обеим сторонам тёмные, серые лабиринты, делая её неуязвимой. Эта новая мощь несла всё выше, предвещая неведомые ощущения, иную, скрытую до сей поры, информацию. Наконец, тёмно-фиолетовый сумрак. Невыразимо легко. И страшно. Что-то заставляет двигаться вперёд. В этом месте она впервые. В фиолетовом мерцающем сумраке силуэты двух женщин. Девушка. Хрупкая, почти ребёнок. И рядом — пожилая. Лет семидесяти. Они связаны родством. Земным. Матовый белый, едва заметный белый луч освещает ещё один, третий силуэт. Эта молодая женщина. Мягкая, тонка энергетика. Очень знакома. Но кто это? Встречались? Она, словно радиоприёмник, подстраивается под частоту её волн. Снова закружилась дымка. Она и эта, — третья, в сиянии белого, словно лунного света. Свет ширится, вознося их очертания к небу. Симфония цветов, красок, звуков не оглушает, — гармонично соединяясь, несёт их над грядой заснеженных высоких гор.
— Альпы?
— Альпы!
— Альпы! — вторит эхо, возвращая, вдруг, сказанное кем-то нараспев, другим тихим голосом: — Ite, missa, est![4]
— Город за вершинами! Я в нём жила когда-то! — сообщает незнакомка.
Саломея видит латинскую «L». Она внезапно зажглась в глубине сознания. Это город. Город между Парижем, Монако и Альпами. Вспышка.
— Лион?!
— Лион! — улыбается спутница. — А в — нём Мэтр Филлип!
— Тот, кто служил при царском дворе когда-то?
— Он самый!
Тёмное облако, словно живое существо, накрывает, охватывает обеих. Чёрная мгла. Шелест голых веток. Колючий зимний ветер гнёт белые берёзы. Белое и чёрное сливается на горизонте. Саломея смотрит вниз. На белой земле чёрные силуэты. Безжизненные тела женщин. Всех возрастов. Поднимает глаза, — в ответ — синий печальный взгляд спутницы.
— Как можно? Только зверь способен на это! — восклицает она.
— Ты не знаешь! Пока не знаешь! — Саломее становится тревожно. Странно. Она чувствует, видит связь. Незнакомка и эти чёрные силуэты. Надо разобраться. Она смотрит в её синие глаза, повторяя: — Ты — другая…
Та же, знакомая скоростная волна, — теперь, устремлённая вниз. Мчит. Вихрем проносятся, словно в гигантском калейдоскопе, цвета и краски. Дробясь на тона и полутона, изменяясь, — то, змеясь, то, выравниваясь, — маршрут прежний, — энергетический поток, наконец, выбрасывает её из мира смещённого сознания в мир реальный.
Толчок.
Саломея поднимает голову. Чуть не сбросила на пол остывшую чашку кофе. Вспомнила. Была на кухне. Оказалась в кабинете. Бросила взгляд на свечу. Вроде не зажигала. Сталагмит зелёного воска погасил пламя. Странно.
Интересно, сколько она вот так просидела? Перед глазами — тёмная панель ноутбука. Полёт «туда», или сон наяву.
«Нет! Так нельзя! Вадик совершенно прав!» — встала. Опустилась в кресло. «Итак! Надо собраться!» — приказала себе. Сколько раз она побывала «там» за столь короткий миг! Короткий? На часах-5. 20. Утро.
Глава 23
Россия. Москва. Середина 70 — х.
Не в силах больше смотреть, как мучается в родах её дочь, женщина выбежала из избы. Местная бабка-знахарка, по имени Лукерья, жила в деревянной избе, на самом отшибе деревни, около леса. Она согласилась принять роды, к удивлению, не взяв ни копейки. Бабку недолюбливали местные жители, особенно мужчины. Остерегались. А женщины из этой и близ лежащих деревень, после наступления темноты, испуганно озираясь по сторонам, шли к ней — разделить сокровенные женские тайны. Муж пьёт, гуляет на стороне, — Лукерья поможет. Приворожить любимого, или вернуть отца и мужа семье. Снять порчу, сглаз. Опять Лукерья. Скотина ни с того, ни с сего, захворала. На помощь зовут не ветеринара из совхоза, — Лукерью. Был и такой случай в деревне. Однажды местный молодой тракторист поранил ногу. К вечеру ему стало совсем плохо. Поднялся жар. Рана воспалилась, нога посинела. Районная поликлиника далеко, да и добираться не на чем. Вызвали Лукерью. Мужчина в испарине метался в бреду. Любой медик, глядя на больного, принял бы однозначное решение — ампутация. Только не Лукерья. Взглянув на него, произнесла коротко:
— Сейчас!
Принесла иконы, глиняные горшочки, травы. Расставив у изголовья больного иконы, помолилась. Приготовив остро пахнущее зелье, распределила его по горшочкам. Затем добавила в каждый из них измельчённые травы. В один долила воды. Приподняв больному голову, насильно влила в рот. Из другого горшочка, взяв немного вязкой тёмной, остропахучей смеси, положила на белую тряпицу, обвязала рану. Произнесла, стоя перед иконой, молитву. Перекрестилась. Обернулась к жене тракториста:
