Росс Макдональд - Прощальный взгляд
— Ну а ваше последнее воспоминание до этого провала памяти?
— Помню, как я проснулся в то утро. Всю ночь я не спал и был в подавленном состоянии. Перед глазами стояла та кошмарная сцена на складах. Меня преследовал запах виски и горящих поленьев. Захотелось хоть на время забыться, и я пошел в ванную — там у нас хранятся снотворные. Но, увидев пузырьки с красными и желтыми таблетками, я решил: приму все разом и забудусь навсегда.
— Тогда вы и написали прощальную записку?
Он обдумал мой вопрос.
— Да, я написал ее перед тем, как принял таблетки.
— Сколько таблеток вы приняли?
— Не считал. Пару горстей, наверное. Чтобы умереть, вполне достаточно. Но я не мог сидеть в ванной: туда могли явиться и помешать мне умереть. Я вылез из окна и спрыгнул. Наверное, стукнулся при падении головой. — Положив письма на одно колено, он бережно потрогал висок. — Очнулся я только в сан-диегской больнице. Но я уже обо всем этом рассказал доктору Смизерэму.
Я поглядел на Смизерэма. Он, не слушая Ника, раздраженным шепотом пререкался с женой.
— Доктор Смизерэм?
Он круто обернулся, но не откликнулся, а потянулся за письмами, лежавшими у Ника на коленях.
— А ну-ка, дайте посмотреть, — Смизерэм пошелестел тоненькими листками и прочитал, обращаясь к жене: — «Летчики чем-то напоминают скаковых лошадей — они до того растренированы, что это уже нездорово. Надеюсь, что я не выгляжу так со стороны. А вот командир нашей эскадрильи Вильсон выглядит именно так (он больше не читает наших писем, так что я могу не стесняться в выражениях). Вот уже четыре года, как он на войне, но мне кажется, он ничуть не переменился, — все тот же чопорный выпускник Йельского университета, что и четыре года назад. Однако мне кажется, он остановился в своем развитии. Он отдал лучшие годы войне...»
— Вы отлично читаете, доктор, — сухо сказал Тратвелл, — но не кажется ли вам, что вы выбрали неподходящее время?
Смизерэм словно не слышал Тратвелла.
— Как звали командира моей эскадрильи на «Сорел-бей»? — спросил он жену.
— Вильсон, — сказала она еле слышно.
— Ты помнишь, что точно в тех же выражениях я писал тебе о нем в марте сорок пятого года?
— Смутно. Но охотно тебе верю.
Смизерэма ее ответ ничуть не удовлетворил. Он снова пролистал письма, в ярости чуть не раздирая страницы.
— Слушай дальше, Мойра: «...Мы почти у самого экватора, очень донимает жара, но не подумай, что я жалуюсь. Если мы и завтра будем стоять у этого атолла, я поныряю с борта: мне уже несколько месяцев не приходилось плавать — с самого Пирл-Харбора. Теперь мое самое большое удовольствие — душ, я его принимаю каждый вечер перед сном». И так далее. Потом в письме упоминается, что Вильсона сбили над Окинавой. Явственно помню, что писал тебе об этом летом сорок пятого года. Как ты это объяснишь, Мойра?
— Никак, — сказала она, не поднимая глаз. — И не подумаю ничего объяснять.
Тратвелл встал и из-за плеча Смизерэма пробежал письмо глазами.
— Насколько я понимаю, это не ваш почерк. Нет, нет, явно не ваш. — И добавил после паузы: — Ведь это почерк Лоренса Чалмерса, не так ли? — Затем последовала еще одна пауза. — Значит ли это, что военные письма Чалмерса к матери были подделкой?
— Разумеется. — Смизерэм потряс зажатыми в кулаке письмами. Глаза его были обращены на жену. — Но я так до сих пор и не понял, как могли быть написаны эти письма.
— Чалмерс служил когда-нибудь в морской авиации? — спросил Тратвелл.
— Нет. Он поступил было на летные курсы. Но так и не смог их закончить. По правде говоря, его демобилизовали через несколько месяцев после того, как он был зачислен во флот.
— Почему? — спросил я.
— Психическая неполноценность. Ему и учебный лагерь оказался не под силу. Такое не редкость у склонных к шизофрении юнцов, когда они пытаются стать вояками. Особенно если в их жизни, как в жизни Ларри, главную роль играла мать.
— Откуда вам все это известно, доктор?
— Я служил тогда в военно-морском госпитале в Сан-Диего, и меня прикрепили к Чалмерсу. Мы обычно держали пациента несколько недель у себя: подлечивали, прежде чем отпустить на все четыре стороны. И с тех самых пор Чалмерс был моим пациентом, если не считать двух лет, что я провел в плавании.
— Вы поселились здесь, в Пойнте, из-за Чалмерса?
— В том числе и из-за него. Чалмерс был мне благодарен и предложил помочь с практикой. Мать его к тому времени умерла, оставив ему кучу денег.
— Я одного не понимаю, — сказал Тратвелл, — как он мог втереть нам очки этими липовыми письмами. Ведь ему, наверное, приходилось подделывать армейские конверты и штампы. И как он получал письма, если не служил во флоте?
— Он работал на почте, — сказал Смизерэм. — Я сам его туда устроил, перед тем как уйти в море. Наверное, он завел специальный ящик для своей корреспонденции. — Тут Смизерэм снова повернулся к жене: — А я не понимаю, Мойра, как ему удавалось — и притом неоднократно — переписывать мои письма к тебе?
— Должно быть, он брал их у меня, — сказала она.
— Он брал их с твоего ведома? Она хмуро кивнула.
— По правде говоря, он брал их почитать, так он мне говорил. Но я вполне понимаю, почему он их переписывал. Ты был для него идеалом, и он хотел во всем походить на тебя.
— А как он относился к тебе?
— Он ко мне привязался. Ты мог это заметить еще до отъезда. Он ведь этого не скрывал.
— Ты часто виделась с ним после моего отъезда?
— А ты как думал? Мы ведь жили дверь в дверь.
— Дверь в дверь в «Магнолии»? Ты хочешь сказать, что вы жили в соседних номерах?
— Ты сам просил меня за ним приглядывать, — сказала она.
— Я тебя не просил с ним спать. Ты спала с ним? — грубо сказал он; видно было, что это объяснение тяжело и ему, но остановиться он уже не мог.
— Я спала с ним, — сказала Мойра. — И ничуть об этом не жалею. Я была ему нужна. И может быть, спасением своего рассудка он мне обязан не меньше, чем тебе.
— Ах, вот как, значит, ты с ним спала в лечебных целях? Вот почему тебе так хотелось приехать сюда после войны. Вот почему...
— Ты ошибаешься, Ральф, — оборвала его жена, — впрочем, когда речь идет обо мне, ты всегда ошибаешься. Я порвала с ним задолго до твоего возвращения.
— Это правда, — подняла голову Айрин Чалмерс, — он женился на мне в июле...
Тратвелл, склонившись к ней, прижал палец к ее губам.
— Держите свою информацию при себе, Айрин.
Она смолкла, и тут раздался низкий взволнованный голос Мойры.
— Ты знал о наших отношениях, — сказала она мужу. — Нельзя лечить пациента двадцать пять лет кряду и не знать про него таких вещей. А теперь ты делаешь вид, будто для тебя это открытие.
— Если и так, — сказал он, — я ничего не признаю, я действовал не в личных интересах, а в интересах моего пациента.
— Неужели ты и впрямь в это веришь, Ральф?
— Разумеется.
— Ты можешь обманывать самого себя, но больше никого тебе обмануть не удастся. Ты не хуже меня знал, что Ларри Чалмерс не тот, за кого себя выдает. Но мы не разоблачали его и брали у него деньги.
— Это ложь! — Однако в голосе Смизерэма прозвучала тревога и неуверенность. Он вглядывался в нас, словно хотел прочесть по нашим лицам, осуждаем мы его или нет.
Мойра, едва не натолкнувшись на мужа, выбежала из дверей. Я выскочил за ней в коридор.
Глава 36
Я настиг ее перед запертой дверью у обитой войлоком комнаты. Второй раз за наше знакомство она не могла попасть ключом в замочную скважину. Я поделился с ней этим наблюдением.
Она подняла на меня злые блестящие глаза.
— Забудем о той ночи. Она отошла в далекое прошлое, настолько далекое, что я с трудом припоминаю, как вас зовут.
— Мне казалось, что мы друзья.
— Мне тоже. Но вы разрушили нашу дружбу.
И она указала рукой на комнату Ника. Женщина за стеклянной дверью зарыдала.
Мойра наконец открыла дверь и мы прошли в ее кабинет. Первым делом она вынула из ящика сумочку и поставила ее на стол, давая понять, что не собирается здесь задерживаться.
— Я ухожу от Ральфа. И пожалуйста, не надо предлагать мне уйти к вам. Вы ко мне недостаточно хорошо относитесь.
— Вы всегда принимаете решения за своих знакомых?
— Ладно, скажем так: я сама недостаточно хорошо к себе отношусь. — Она замолчала и обвела глазами кабинет. Казалось, в пылающих ослепительными красками картинах, словно в волшебных зеркалах, отражается ее жгучее недовольство собой. — Я не люблю наживаться на чужих страданиях. Вы меня поняли?
— Еще бы. Только у меня нет иного источника доходов.
— Но вы ведь не из-за денег этим занимаетесь?
— Стараюсь по мере сил, — сказал я. — Когда доходы переваливают известную цифру, теряется ощущение реальности. Внезапно начинаешь посматривать на всех остальных, как на бродяг, босяков, одним словом, как на людей второго сорта.
— Так случилось с Ральфом. Но я не допущу, чтобы такое случилось со мной. — Она была в панике, и все же в голосе ее звучал не страх, а надежда.
