Сара Парецки - Ожоги
Я шла и тихонько напевала: «Любовь всегда выход найдет. Ночью и днем, в стужу и в зной любовь всегда будет со мной». Я почти плыла по воздуху. И со мной — был кузен Бум-Бум; мы с ним пошли кататься на коньках на замерзшую лагуну и кружились, кружились до тех пор, пока не свалились на лед. Мы пошли тайком, так что в случае чего спасать нас было бы некому. Но мы решили: первый, кто дрогнет, — трус. А уж я-то ни за что не хотела им быть. Бум-Бум лучше меня катался на коньках, но что касается смелости, то уж — дудки!
Я знала — он где-то около меня. Я катилась и катилась, выкликала его имя, открывала каждую дверь — его не было. Я подошла к окну и выглянула.
Кузена не было и там — на меня смотрело только мое собственное отражение в стекле. За окном виднелась пожарная лестница.
Я попробовала окно — заклеено и забито наглухо. Я огляделась в поисках какого-нибудь инструмента, но вокруг было пусто. Тогда я подняла свою слабую, дрожащую ногу и ударила. Стекло треснуло. Я ударила еще раз, посильнее. С треском вылетела вся рама.
Я глянула вниз. Здание полыхало, огонь шел наверх. Мы, оказывается, на третьем этаже, и сейчас, пока не поздно, надо спускаться. Пожарная лестница — здесь, значит, мы находимся в задней части здания, а пожарные машины, конечно, работают с другой стороны, на фасаде.
Я потащилась по многомильному коридору обратно к Элине. Она все еще хрипела там, у подъемника. Я вытащила матрас и снова водрузила на него тетушку. Надела свои лямки. Когда-нибудь, наверное очень скоро, тело откажется повиноваться бессмысленным приказам, которые отдает всемогущий мозг… Ну а пока — вперед, лошадка, труба зовет.
Я дотащила матрас с тетушкой до окна, за которым была пожарная лестница, спустила Элину на пол, потом обмотала правую руку рубашкой и с силой выбила остатки рамы и стекла. После этого вытащила матрас на площадку пожарной лестницы, подняла тетушку — все мои мышцы, казалось, взорвались при этом последнем усилии — и положила ее на матрас.
— Вот, тетечка, теперь подожди меня здесь. Пойду за подмогой, одной мне больше не справиться. Не волнуйся, дыши глубже.
Медленно, на каждой ноге по тяжелой гире, я перевалилась на лестницу и в каком-то беспамятстве поползла вниз сквозь облака дыма; добралась до конца пожарной лестницы, повисла на ней и, чувствуя, что последняя проржавевшая перекладина вот-вот отвалится, спрыгнула на землю. Пробилась сквозь дым и заковыляла на другую сторону здания. Там было столпотворение: пожарные, любопытные, полиция… Ко мне подошел человек в форме и строгим голосом сказал, что здесь очень опасно и что никому не разрешается заходить за полицейские ограждения.
— Там… моя тетка, — выдохнула я. — На другой стороне, на пожарной лестнице… Когда начался пожар, мы с ней были в подвале. Спасите ее.
Он не понял меня, и я потащилась к пожарнику, орудующему тяжелым шлангом, повисла у него на руке и висела до тех пор, пока он не повернулся в раздражении. И тогда, задыхаясь и жестикулируя, я начала говорить и говорила до тех пор, пока кто-то не понял меня, и небольшая группа пожарных ринулась в клубы густого дыма.
Глава 26
ЧТО ТАМ ДОКТОР ПРОПИСАЛ?
— В чем дело? Ты почему одеваешься? — резко, почти враждебно спросила Лотти Хершель.
— Я ухожу, — сказала я. — Еду домой. Ты знаешь, я ненавижу больницы.
Должна сказать, это небольшое удовольствие — одеваться с повязками на обеих руках.
— Надо было сжечь эти тряпки, — холодно произнесла Лотти. — Воняют ужасно. Я, кажется, сейчас задохнусь.
— По-видимому, это сочетание крови и дыма, — пояснила я, — а может быть, еще и пота. Пока тянула эти веревки, вся изошла потом.
Лотти с отвращением раздувала ноздри.
— Тем более снять все это и сжечь. Ну как доктор Хомерин будет тебя осматривать, если от тебя так несет?
Я еще раньше заметила терпеливо стоявшего за спиной у Лотти худощавого человека средних лет, но решила, что это тоже пациент, жаждущий послушать о моих ногах. И голове тоже.
— Не нужны мне больше никакие чертовы осмотры, — проворчала я. — Я здесь всего сутки, и за это время кто только не осматривал меня.
— Мец Хомерин — невропатолог. Ты получила сильный удар по голове. Я должна убедиться, что этот твой дубовый польский череп не пострадал.
— Со мной все в порядке, — с яростью произнесла я. — У меня нет галлюцинаций, я сама могу завязать себе шнурки, даже с закрытыми глазами, даже в этих вот бейсбольных перчатках. — Я показала на повязки. — Мне здесь больше делать нечего.
Лотти подошла ко мне вплотную. Черные глаза ее метали молнии. Она с трудом сдерживала себя.
— Виктория, если ты сейчас же не разденешься и не ляжешь… Господи, я и сама не знаю, зачем трачу на тебя столько нервов. Это ведь уже третий раз! Третий раз ты являешься ко мне с травмами, которые любого нормального человека могут в гроб вогнать. Ты что, хочешь заработать болезнь Паркинсона или еще что-нибудь похлеще? Меня такая перспектива не устраивает, я не собираюсь возиться с тобой в старости, когда ты станешь полным инвалидом. Короче, или ты немедленно — слышишь, немедленно! — ложиться в постель, или я никогда больше не буду тебя лечить. Ты меня поняла?
Она была в такой ярости, что у меня задрожали колени. Я присела на кровать. Кровь застучала в висках.
— Я что, посылала за тобой? Это клиника Майкла Риза, а не «Бет Изрейэль», откуда нельзя уйти по собственному желанию. Нас с теткой пытались убить прошлой ночью. Ты хоть можешь себе представить, чего мне стоило выбраться оттуда? А ты тут приходишь и начинаешь ворчать, что от меня воняет. Да еще напоминаешь о болезни Паркинсона. Если таковы твои понятия о медицинской помощи, мне такая помощь не нужна.
Доктор Хомерин смущенно откашлялся.
— Мисс Варшавски, я понимаю, вы расстроены. Это последствия сотрясения мозга, ну и всего остального, что вам пришлось пережить. Но раз уж я здесь, позвольте мне осмотреть вас. И конечно, это будет удобнее сделать, если вы снимете свою одежду и наденете больничный халат.
Я кинула на него испепеляющий взгляд и ничего не ответила. Он повернулся к Лотти.
— Доктор Хершель… — проговорил он растерянно.
— Ладно! — бросила она, повернулась и вылетела из палаты.
Доктор Хомерин распустил штору вокруг моей кровати.
— Я подожду там, — проговорил он все так же смущенно. — Позовите меня, когда будете готовы.
Конечно, можно было бы уйти и сейчас, но это уже совсем глупо. В сердцах я скинула кроссовки и пальцами, замотанными марлей, стала расстегивать рубашку. Я не торопилась, более того, постаралась провозиться как можно дольше, прежде чем сердито позвать Хомерина.
Он подошел и сел на стул у кровати.
— Расскажите, что произошло. Как вы получили эту травму?
— Да так… ударили по голове, — небрежно произнесла я.
Но он не принял моего так называемого юмора.
— Вы не догадываетесь, чем вас ударили и кто это мог сделать?
Я покачала головой, отчего перед глазами запрыгали черные круги.
— Нет, наверное, он прятался в комнате, а я в это время смотрела на тетку, думала, что она напилась. — Я нахмурилась. — Но, оказывается, она была без сознания. Да-да, верно. Я поняла, что кто-то ее ударил и, возможно, этот кто-то еще в комнате. Хотела обернуться, и в этот момент меня стукнули сзади.
Он удовлетворенно кивнул. Как профессор после хорошего ответа студента.
— Очень хорошо, что вы все вспомнили. Обычно в подобных случаях память о том, что было непосредственно перед травмой, отключается, — так называемая защитная амнезия.
Я почесала затылок в том месте, где вспухла шишка.
— Но я не могу вспомнить, что было потом! Помню шахту лифта, и подъемник, и веревку. Но никак не могу припомнить, как со мной оказалась Элина. И как мы выбрались. Должно быть, тетку вынесли пожарные, а я выбралась сама.
Я замолчала, пытаясь разобраться в беспорядочных воспоминаниях. Мэллори и Фери. Они появились уже в пункте оказания первой помощи, но, когда меня несли на носилках, в толпе мелькнуло лицо, которого там не должно было быть. Я вспомнила, как всколыхнулось во мне тогда удивление, смешанное с чувством надвигающейся опасности. Это лицо задержалось где-то на краю моего сознания. Но больная голова отказывалась работать, и я чуть не заплакала от бессилия.
— Нет, не могу вспомнить, — сказала я.
— И вы совсем не догадываетесь, почему это произошло? — осторожно спросил доктор. Его глаза за толстыми стеклами очков смотрели с обезоруживающей искренностью. И тем не менее я вся напряглась.
— Это Бобби… лейтенант Мэллори велел вам спросить?
Дело в том, что в пункте оказания первой помощи разыгралась еще та сцена! Бобби ревел, как разъяренный бык, к нему присоединились Роланд Монтгомери и Доминик Ассуево из отдела поджогов, но я все время отключалась, и в конце концов кто-то из медицинских работников их прогнал.
