Фредерик Дар - Убийца (Выродок)
Но я имел в виду вовсе не комиссариат. И Эрминия это знала. Она включила радио на полную громкость, и я, обходя полицейского сзади, схватил его обеими руками за горло.
Прикосновение к его коже было мне противно. Но чем противнее мне становилось, тем крепче я сжимал пальцы…
Руки у меня сильные. Например, я могу поднять стул горизонтально на вытянутой руке, взяв его за нижнюю перекладину. Попробуйте: с виду это пустяк, но если у вас в жилах течет кисель, фокус не удастся.
Под моими пальцами что-то хрустнуло… Я продолжал давить, и шея парня становилась все тверже.
Из ноздрей у него вырывался глухой хрип; я скорее догадывался об этом, нежели слышал, потому что радио гремело вовсю.
И вот в какой-то момент мое отвращение разом улеглось, и я начал чувствовать одну только буйную радость. Радость мощную, горячую, которой я не испытывал уже несколько недель, которой не было даже тогда, когда я утрамбовал Рапена. Я улыбался… Я был свободен, счастлив, окрылен…
Эрминия прислонилась к стене с серым, как пепел, лицом. Она в ужасе смотрела на меня и не могла поверить своим глазам.
— О, нет, нет! — бормотала она.
Это звучало вовсе не по поводу полицейского: она прекрасно знала, что другого выхода у нас не было. Что ее по-настоящему ужаснуло, так это радость, нарисованная на моей физиономии.
Я разжал руки. Пальцы побелели. Я стал тереть ладони друг о друга, чтобы восстановить кровообращение. Полицейский остался неподвижно сидеть на стуле: изогнутая спинка поддерживала его и не давала упасть.
— Готово дело, — объявил я, глубоко вздохнув.
Я сел около трупа и хорошенько приложился к бутылке — не для храбрости, а потому что хотелось.
Я опять убил человека. Об этом мог догадаться любой дурак: результат был налицо. Я посмотрел на труп. Левая рука фараона лежала на столе, и на безымянном пальце блестело золотое кольцо. У этого несчастного дурня была семья! Значит, переполоха следовало ожидать очень скоро. Вместо двадцати четырех миллионов мне светили наручники и фургон с мигалкой. Прощайте, банковский счет, «альфа» и все остальное…
— Ну? — спросила Эрминия.
— Что?
— Что дальше?
Она уже успела обрести обычное спокойствие.
Я обхватил голову руками.
— Так… Сначала надо запрятать эту дохлятину. Потом ты пойдешь за черной и белой краской…
— Для чего?
— Чтоб нарисовать машине другие номера. Будем сматываться.
Она вздохнула:
— Куда?
— Подальше, Тут пахнет паленым.
— Но подумай сам: такая машина не может проехать незамеченной, даже с другими номерами. К тому же они не будут соответствовать техпаспорту. Стоит первому попавшемуся инспектору тебя остановить, и…
— Ты можешь предложить что-нибудь получше?
— Да… Мы спрячем труп и уберемся отсюда… Переночуем где-нибудь в другом месте. Утром я схожу на разведку. Если к тому времени ничего еще не обнаружат, ты пойдешь в банк и снимешь со счета деньги. Не все, но большую часть. Потом мы пересечем границу и доберемся до Генуи. Там ты продашь машину — пусть даже за бесценок: дело не в деньгах, а в скрытности. Ведь новому хозяину придется ее перекрасить — из-за французских номеров. Это позволит нам выиграть время. Мы сядем на поезд до Рима…
Она опять была права.
— Что ж, неплохо…
Подвала в доме не было, и спрятать труп оказалось нелегко. Я долго рыскал в поисках подходящего места и в конце концов остановился на угольном чулане. Я отнес туда убитого один, взвалив на плечо. Я сбросил его в угол и закидал всей дрянью, которую только смог найти в доме. Этого было вполне достаточно: нам требовалось выиграть лишь несколько часов.
Мы наспех собрали вещи, взяв только самое необходимое, и Настало время уезжать. У меня сжалось сердце: я уже успел привыкнуть к нашей вилле. Я пережил здесь славные минуты — минуты спокойствия, которые были в моей жизни большой редкостью.
Выйдя на улицу, я вздрогнул. Рядом с «альфой» стоял черный велосипед, велосипед полицейского.
Я открыл багажник машины, и мне удалось засунуть туда велик, сняв предварительно колесо и повернув руль.
— Выкинем его где-нибудь на берегу, — сказал я Эрминии. — В каком-то смысле это нам даже на руку: подозрения не сразу падут на меня…
Вскоре мы уже покинули Мантон. Я чувствовал сильную усталость от многочасовой езды.
— Куда едем?
— В Монте-Карло…
По дороге мы сбросили велосипед с обрыва на песчаный пляж, так, чтобы он сразу привлекал внимание. Когда я вернулся после этого к машине, в глазах Эрминии стояли слезы.
— Что это с тобой?
— Я все думаю об этих миллионах…
— Да брось ты! Накрылись они, ну и черт с ними! Ну, успокойся, моя прелесть…
XV
Внезапно машину начало уводить в сторону.
— Что это? — забеспокоилась Эрминия.
— Похоже, пробили колесо.
Действительно: задняя левая шина сплющилась в блин.
Я терпеть не могу менять колесо в дороге и сначала хотел позвонить в какой-нибудь гараж. Однако, поразмыслив, решил, что лучше справиться самому: механик может нас запомнить, и это будет совсем некстати, если к тому времени нас уже хватится мантонский домовладелец.
Я снял куртку и засучил рукава, как и полагается обломавшемуся автомобилисту.
Домкрат лежал в багажнике. Я подставил его под машину, а Эрминия вылезла и стала прохаживаться взад — вперед. Я немного повертел рукояткой, потом решил ослабить гайки, пока пробитое колесо не оторвалось от земли. Сняв колпак, я непонимающе уставился на ступицу. К ней была прикреплена маленькая пластиковая обертка от визитной карточки, испачканная смазкой. Я раскрыл обертку; внутри нее оказалась почтовая квитанция.
Хотите верьте, хотите нет, но я не слишком удивился. Бывают моменты, когда на чудеса почти не реагируешь…
Эрминия, наблюдавшая за мной, невероятно спокойным голосом спросила:
— Квитанция?
— Да…
— Какой город?
— Каньес…
Она прижала руку к груди, словно пытаясь сдержать Удары сердца. Я сел рядом с ней на насыпь. На квитанции был почтовый штамп Визиля и стояла дата — двадцать седьмое. Наш расчет оказался точным.
— Это совсем рядом, — пробормотал я. — Заночуем в Каньесе, рядом с нашими миллионами, а? И завтра, с утра пораньше…
— Еще как!
После этого потрясения я менял колесо целых полчаса: руки сделались будто ватными.
Мы плюхнулись на сиденье, как двое влюбленных, которые только что впервые нашалили и до сих пор от этого не опомнились.
Я засмеялся — блеющим старческим смехом.
— Что скажешь, Эрминия?
— Мой отец всегда говорил, что последнее слово остается за случаем.
— Он мудрый человек. Кстати, ты мне о нем никогда не рассказывала. Где он живет?
— Далеко…
Но мне, в общем-то, было наплевать на ее папашку, и я быстро оставил его в покое.
— Представляешь, лапуля, бывает же такое!.. Наверное, и у душегубов есть своя счастливая звезда…
— Не иначе.
— Значит, завтра — вперед, на Италию?
— Да…
— А доллары?
— Что — доллары?
— Как Нам их провезти?
— Я положу их под корсет: куплю его специально по такому случаю.
— Но ты в нем сразу растолстеешь. Будешь выглядеть как беременная.
— Дай бог каждой женщине родить двадцать четыре миллиона…
— Надо будет забрать и те десять, что лежат у меня на счету. Что-то у меня аппетит разгорелся… А потом… После Италии? Я там долго киснуть не собираюсь.
— Так в чем дело? Найдем самолет в Северную Африку… Там доберемся до Танжера… А после Танжера — весь мир у наших ног…
— Тем более что это край фальшивых паспортов…
Болтая без умолку, мы доехали до Кадьеса. На ближней его окраине красовался отличный мотель. Мы свернули к нему, и я поспешил запрятать нашу тачку в самый дальний угол подземного гаража. Потом снял в мотеле номер, назвав вымышленную фамилию. Я не хотел засыпаться, подойдя к цели так близко… Слишком уж красиво было то, что с нами происходило… Нам все-таки представилась возможность выполнить задуманное: то есть сначала зацапать желанный мешок, а потом уж навострить лыжи.
Переехав границу, я намеревался подарить родине Данте еще один труп. У меня уже было достаточно опыта, и я знал, что вдвоем с бабой далеко не уйдешь. К тому же Эрминия знала, кто я такой, и я не мог позволить ей увезти с собой такую тайну. Даже наши миллионы — и те не заставят ее держать язык за зубами. Рано или поздно наступает момент, когда самые крутые, самые умные, самые любящие и скрытные женщины роняют непростительную фразу.
Конечно, мне жаль было ее кончать после всего, что она для меня сделала. Но другого выхода у меня не было.
Мы вошли в обеденный зал заведения. Он был выполнен в старинном стиле, с огромным количеством меди и лакированной мебелью.