Кристофер Хайд - Десятый крестовый
Дача стояла на Гринич-стрит, на восточном склоне Телеграфного холма; пейзаж — как две капли воды похожий на курорт Кейн-Код[35]. Склон крутой, и жители соорудили для спуска дощатые дорожки-лесенки, которые удивительно красиво сочетались с дачками пастельных тонов и обнесенными изгородью садиками. У дачи их уже ждала хозяйка. Чтобы не пришлось с ней объясняться по поводу Хезер, Филип отправил на встречу Сару, чтоб та сказала хозяйке, будто его срочно вызвали по делам. Отъехал, подождал минут двадцать, вернулся. Застал Сару одну и в хлопотах: она раскрывала окна, проветривая небольшой дом, готовила чай. Осторожно, чтоб не привлечь чужого внимания, перенесли Хезер в дом, в дальнюю спальню.
— Готовь чай, — сказал Филип Cape. — Я раздену и уложу ее.
Сара странно посмотрела на него, кивнула и вышла. Филип начал стаскивать с Хезер одежду. Под грязной юбкой и блузкой простой белый лифчик, такие же трусики. И хоть столько раз Филип видел Хезер обнаженной, все-таки сейчас он не посмел полностью раздеть ее. Услышав, как в кухне закипает чайник, поймал себя на том, что думает о Саре и что ему странно и неловко сидеть здесь в спальне с Хезер, когда рядом за стенкой Сара.
Но разбираться в самом себе не было ни сил, ни желания. Филип прикрыл Хезер простыней. Вернулся в кухню к Саре. Кухня была крохотная, такая же прихожая перед гостиной, комнатой чуть побольше. В маленькое окно открывался вид на крыши, уходившие вниз по склону, на ярком солнце горели веселые краски. Филип присел за обеденный стол с пластиковым верхом, Сара поставила перед ним чашку чая. Он плеснул туда молока из початой бутылки, с удовольствием отхлебнул горячего. Тело было словно налито свинцом, глаза закрывались сами собой. Полузатуманенным взором Филип взглянул на Сару и к своему удивлению обнаружил, что перед ним хорошенькая женщина. Даже усталость не смогла погасить подступившее возбуждение.
После выматывающей езды, после тяжелого заточения в «Пике Штурмана», от Сариной чопорности и следа не осталось. Куда делась напряженность лица, сжатые губы? Рот стал нежнее, объемней, спокойней, темные тени под глазами почти исчезли, глаза так и сияют светлой голубизной. И все в Саре совсем иначе: уже не тянется на стуле в струнку, как образцовая леди, сидит теперь, уютно подоткнув под себя ногу, пьет себе чай, упершись локтями в блестящий коричневый стол. Если бы не это бесформенное одеяние, не эта прическа, красотка, да и только! Филип еле удержался, так захотелось протянуть руку, вытянуть шпильки, торчавшие из сколотых сзади золотисто-каштановых волос. Вместо этого он отхлебнул еще чаю.
— Несмотря на все мытарства последних дней, выглядишь ты отменно, — сказал он.
Сара вспыхнула и с таким вниманием уставилась в чашку, будто на донышке могла прочесть свое будущее.
— Благодарю… — чуть слышно произнесла она. Филип следил, как изящные пальчики скользят по рифленому краю блюдца. Красивые руки, маленькие, почти детские, коротко остриженные ногти, без лака. Движения мягкие, нежные; Филипу внезапно захотелось, чтоб эти пальцы коснулись его… Он заморгал, сконфузившись от своего желания. Чего только он ни испытал, чтоб найти и спасти Хезер, и вдруг на тебе, какая-то полузнакомая женщина начинает его волновать? Он только что в спальне раздевал Хезер, и что чувствовал? Нет, не страсть… Любовь? Может, та боль и печаль, с которой он глядел на Хезер, просто означают, что стрелки часов не повернуть вспять, что женщина на постели уже не Хезер, которую он любил в Париже? Он непроизвольно застонал.
— Что с вами? — участливо спросила Сара. Филип тряхнул головой.
— Так… Реакция на события, ничего особенного… Не привык я, знаешь ли, скрываться от суда.
— А вы поспите, — предложила Сара. — Кровати постелены, хотите на диван, а хотите… в общем, выбирайте, где вам удобнее! — докончила она скороговоркой и снова зарделась.
— Тогда уж на диван… — сказал, вставая, Филип. Его качнуло, он ухватился за спинку металлического с пластиком стула.
— Спасибо за чай, Сара! — и улыбнулся.
— На здоровье, Филип, — тихо сказала она. Увидев, что его лицо расплывается в улыбке, гневно вскинула брови. — Чего смеетесь?
— Так просто, — примиряюще сказал Филип. — За все время впервые назвала меня по имени. Делаем успехи!
— Да ну вас к черту! — буркнула Сара, но пунцовые щеки подрагивали, борясь с улыбкой.
Филип шутливо помахал ей и пошел к дивану в столовую, что находилась ближе к входу.
Круговерть в голове прекратилась, и среди разорванных воспоминаний стали прорываться блики реального мира. Она определенно едет в какой-то машине с Филипом, хотя такое, конечно, невозможно. Теперь она — орудие Господа, а Филип отступник, противник воле божьей. Теперь телу Хезер уютно, покойно под прохладной простыней, но мысли тревожно витают, блуждают в лабиринте вопросов, ищут без устали ответа…
Она сидит, привалившись спиной к кряжистому дубу на небольшом кладбище в Бостоне, глаза полуприкрыты, не слышит навязчивого шума большого города вокруг. Вдыхает запах травы и пахучей земли; если не открывать глаз, можно представить, что ты не здесь, а там, где хочется быть.
Ей кажется, что за двенадцать лет она описала в своих странствиях громадный круг, и сейчас, сидя здесь, пустив мысли самотеком, она, возможно, думает: не есть ли вся жизнь человеческая нелегкий путь домой?
Хезер Фокскрофт открывает глаза: перед ней истертые временем могильные плиты; пытается представить себя под одной из них, тихую; умиротворенную. На кладбище смерть так близко, кажется, что это тебя опускают в землю, и хочешь этого, скорее, скорее…
Шаги. Она оборачивается. Из створчатых застекленных дверей своего кабинетика-мансарды выходит на покрытую гудроном крышу дома, тыльной стороной выходящего на кладбище, молодой человек. Глядит на кладбище внизу, смотрит на Хезер, курит, наслаждается свежим ветерком первых летних дней. Костюм-тройка, кажется, твидовый. Родился и вырос в Бэк-Бэе, с головы до ног типичный выпускник Гарварда.
Когда-то Хезер могла иметь вот такого мужа. Стоило отцу только пожелать. Или, чтоб доставить ему приятное, она вышла бы замуж за какого-нибудь парня из Анпаполиса[36], стала бы женой морского офицера. Могло случиться и так. А может, именно так и должно было бы…
Клерк повернулся спиной, покинул импровизированный балкон, вернулся к делам, прервав грезы Хезер о несбыточном. Она поднялась, нижнюю часть спины, как раскаленным копьем, пронзает болью, кажется, вот-вот треснет позвоночник. Расправив складки рясы, Хезер спускается по тропинке, вьющейся между могилами, к выходу на улицу. Задержалась на мгновение у вывески на невысокой чугунной ограде: «Кладбище Грэнери». Повернулась и пошла в гору к Парк-стрит и Бостон Коммон[37].
Хезер пересекла парк и вышла на площадь, сандалии неторопливо, мерно постукивали по асфальту. «Летающие тарелки», собаки, старики на скамейках, воздушный змей вьется над бледно-зеленым газоном, сияет позолоченный купол Стейт-Хаус[38] по ту сторону Бикон-стрит[39]. Сотни людей радуются солнечному деньку. Все так привычно, даже незачем вспоминать. Но нет, все-таки это вспоминается, это есть и ранит так глубоко потому, что ей уже больше не принадлежит; ну а вспоминать не так жутко, как жить. Захотелось работы до изнурения, до боли, чтоб обрести сладость небытия, веруя в бога Матери Терезы. Хватит воспоминаний! Они приведут к Филипу, к другой жизни…
Хезер идет по дорожке мимо скамейки, молодая женщина порывисто, словно что ее спугнуло, встает, с колен у нее падает сумочка. Монетки брызнули на асфальт, катятся, Хезер автоматически замедляет шаг, наклоняется, помогает женщине собрать деньги.
— Спасибо! — говорит женщина. — Пролетело что-то, наверно пчела. Испугалась, что укусит. Вы монашка?
Спрашивает непредвзято, просто. Хезер кивает.
— Да, из «Сестер милосердия».
— А… Мать Тереза! — подхватывает женщина. — Наслышана о ее праведных делах. Какое, должно быть, счастье служить Господу под ее опекой!
— Да, — говорит Хезер; она слегка озадачена. Женщине на вид около тридцати: темные, коротко стриженные волосы, синяя плиссированная юбка, белая блузка. Хезер знает, что кое-какие секты не исключают ношение мирского платья. Интересно, эта женщина тоже монахиня? О чем Хезер и спрашивает незнакомку.
— Нет! — смеясь, отвечает та. — Не монахиня. Но я тоже служу Иисусу Христу. Я из местного филиала «Десятого крестового». Говорит неторопливо, спокойно, уверенно.
— Из «Десятого крестового»? — переспрашивает Хезер.
Вот как все это началось.
Ей во что бы то ни стало хотелось уехать из Бостона, который всегда будет напоминать о доме. О том, чтоб жить у отца в Вашингтоне, и речи быть не могло. И Хезер приняла предложение женщины съездить на выходные за город, на ферму, арендуемую «Десятым крестовым» в Лексингтоне, в штате Массачусетс.
Вернувшись, провела пару дней в Бостоне в состоянии какой-то полупрострации, в голове путано роились лексингтонские впечатления. Это сообщество провозглашает служение Господу, но не тупо, как тягловые лошади, а умно и разнообразно отдавая ему все свои таланты, почитая и любя Господа не менее ревностно. Годы, проведенные в монастыре Матери Терезы, стали меркнуть в ее сознании перед идеалами «Десятого крестового».
