Алистер Маклин - Страх — это ключ
— Кто такие «Сибе, Герман и компания»?
— Никогда не слышал о них.
— Конечно, не слышали. Но я слышал. Очень известная европейская фирма, специализирующаяся, помимо всего прочего, на производстве всех видов оборудования для подводных работ. Весьма тесно связано с вашей работой в спасательной фирме в Гаване, не так ли? — Он явно не рассчитывал на ответ, потому что сразу продолжил читать сообщение дальше:
"...Специализировался по спасательным работам на большой глубине.
Уволился из «Сибе, Герман и компания» и устроился в датскую спасательную фирму, из которой уволился через полгода — после того как начались розыски двух пропавших слитков весом в двадцать восемь фунтов каждый и общей стоимостью шестьдесят тысяч долларов, поднятых фирмой в Бомбейской бухте с затонувшего там 14 апреля 1944 года в результате взрыва судна «Форт-Страйкин», перевозившего боеприпасы и ценности. Вернулся в Великобританию, устроился в портсмутскую спасательную фирму. Во время спасательных работ на «Нантакет-Лайт», перевозившем из Амстердама в Нью-Йорк бриллианты и затонувшем в июне 1955 года около мыса Лизард, вступил в контакт с «Корнерзом» Мораном, известным вором, работавшим по драгоценностям. Поднятые драгоценности стоимостью восемьдесят тысяч долларов исчезли. Толбота и Морана выследили в Лондоне и арестовали. Оба бежали из полицейского фургона, когда Толбот застрелил полицейского из припрятанного маленького пистолета. Полицейский впоследствии умер..."
Я сильно подался вперед, крепко вцепившись руками в барьер. Все смотрели на меня, а я смотрел только на судью. Единственными звуками, нарушавшими тишину в этом душном зале, были назойливое жужжание мух и тихий шорох большого вентилятора на потолке.
«...В конечном счете Толбота и Морана выследили на складе резиновых изделий на берегу реки, — судья Моллисон теперь читал медленно, как будто ему требовалось время, чтобы оценить значение того, что он читал. — Их окружили, на предложение сдаться они ответили отказом. На протяжении двух часов отбивали все попытки полицейских, вооруженных пистолетами и гранатами со слезоточивым газам, захватить их. В результате взрыва на складе вспыхнул сильный пожар. Все выходы охранялись, Толбот и Моран не предпринимали никаких попыток бежать. Оба сгорели в огне. Останки Морана обнаружить не удалось, считается, что он сгорел полностью. Обугленные останки Толбота опознаны по кольцу с рубином, которое он носил на левой руке, медным пряжкам ботинок и немецкому автоматическому пистолету калибра 4,25 миллиметра, который он, как известно, обычно носил при себе...»
Судья на несколько секунд замолчал. Он озадаченно посмотрел на меня, как будто не мог поверить в то, что он прочитал, моргнул и медленно повел взглядом, пока не уперся им в маленького человечка в плетеном кресле: Пистолет калибра 4,25 миллиметра, шериф? Имеете ли вы представление...
— Да, — сурово и со злобой ответил шериф. — Это то, что мы называем автоматическим пистолетом 21-го калибра, и, насколько мне известно, существует лишь один подобный пистолет — немецкий «лилипут»...
— ...Который обнаружили у заключенного при аресте, — констатировал судья. — И у него кольцо с рубином на левой руке. — Покачав головой, судья пристально посмотрел на меня: неверие медленно уступало место на его лице убеждению. — Пятна на шкуре леопарда никогда не меняются. Разыскивается за убийство, возможно, за два — кто знает, что вы сделали со своим сообщником на складе? Это же его тело нашли, не ваше?
По залу прокатился гул голосов, и снова наступила мертвая тишина звук упавшей иголки показался бы громом.
— Убийца полицейских. — Шериф облизнул губы, посмотрел на Моллисона и шепотом повторил:
— Убийца полицейских. Его вздернут за это в Англии, да, судья?
Судья снова взял себя в руки:
— В юрисдикцию настоящего суда не входит...
— Воды! — это был мой голос, и даже мне он показался хриплым. Я сильно наклонился над барьером скамьи подсудимых, слегка покачиваясь и держась за него одной рукой, а другой промокая носовым платком лицо. У меня было достаточно времени, чтобы придумать это, и, думаю, выглядело все так, как мне хотелось, — по крайней мере, я надеялся на это.
— Мне... кажется, я сейчас упаду в обморок. Нет ли... нет ли воды?
— Воды? — в голосе судьи слышалось полунетерпение — полусочувствие. Боюсь, что нет.
— Там, — проговорил я, задыхаясь, и слегка махнул рукой вправо от охранявшего меня полицейского. — Пожалуйста!
Полицейский отвернулся — я бы сильно удивился, не сделай он этого, и я с поворотом ударил его левой рукой в низ живота. Тремя дюймами выше и удар пришелся бы по тяжелой медной пряжке его ремня; в этом случае мне пришлось бы заказывать где-нибудь новые костяшки пальцев. Его крик еще не успел затихнуть, а я уже развернул его, выхватил из кобуры тяжелый кольт и наставил его на зал еще до того, как полицейский ударился о барьер и сполз по нему на пол, кашляя и задыхаясь от боли.
Одним взглядом окинул я все помещение. Человек с перебитым носом уставился на меня почти в изумлении, челюсть его отвисла и изжеванный окурок сигары прилип к нижней губе. Блондинка вся подалась вперед, широко раскрыв глаза и прикрыв ладонью рот. Судья больше не был судьей — он напоминал восковую фигуру: застыл в своем кресле, как будто только что вышел из-под руки ваятеля. Секретарь, репортер и человек у двери также напоминали статуи. Школьницы и присматривавшая за ними старая дева все также смотрели на происходящее круглыми глазами, но любопытство на их лицах сменилось страхом. Губы у ближайшей ко мне школьницы дрожали казалось, она сейчас заплачет или закричит. Я смутно надеялся, что она не закричит, но мгновение спустя понял, что это не имеет значения — очень скоро здесь будет более шумно.
Шериф не был безоружным, как мне раньше показалось, он тянулся за пистолетом. Но делал это не так резко и стремительно, как шерифы в фильмах моей юности. Длинные свисающие полы его пальто и подлокотник плетеного кресла мешали, и ему понадобилось целых четыре секунды, чтобы дотянуться до рукоятки пистолета.
— Не делайте этого, шериф, — быстро проговорил я. — Пушка в моей руке направлена прямо на вас.
Но его храбрость или безрассудство, казалось, были обратно пропорциональны его росту. По его глазам и крепко стиснутым пожелтевшим от табака зубам было видно, что его ничто не остановит, за исключением одного. Вытянув руку, я поднял револьвер на уровень глаз, — в точную стрельбу от бедра верят только дураки, — и когда шериф вытащил руку из-под пальто, я нажал на курок. Раскатистый грохот выстрела тяжелого кольта, многократно отраженный и усиленный стенами небольшого зала суда, заглушил все остальные звуки. Кричал ли шериф, попала пуля в руку или пистолет этого никто не мог сказать. Верить можно было только тому, что увидел своими глазами: как правая рука и вся правая сторона тела шерифа конвульсивно дернулись, пистолет, крутясь, полетел назад и упал на стол рядом с блокнотом перепуганного репортера.
Я же в это время уже наставил кольт на человека у дверей.
— Присоединяйся к нам, приятель, — позвал я его. — Похоже, тебе в голову пришла мысль позвать на помощь. — Я подождал, пока он дошел до середины прохода, затем быстро развернулся, услышав шум за спиной.
Торопиться не было нужды. Полицейский поднялся на ноги, но это все, что можно было о нем сказать. Согнувшись почти пополам, он одну руку прижал к солнечному сплетению, вторая же свисала почти до пола. Он закатывался в кашле, судорожно пытаясь вздохнуть, чтобы унять боль. Затем почти выпрямился — на лице его не было страха, только боль, злоба, стыд и решимость сделать что-нибудь или умереть.
— Отзови своего цепного пса, шериф, — грубовато потребовал я. — В следующий раз он может действительно сильно пострадать.
Шериф злобно посмотрел на меня и процедил сквозь стиснутые зубы одно-единственное непечатное слово. Он сгорбился в кресле, крепко сжимая левой рукой правое запястье — все свидетельствовало о том, что его больше заботила собственная рана, а не возможные страдания других.
— Отдай мне пистолет, — хрипло потребовал полицейский. Казалось, что-то перехватило ему горло, и ему было трудно выдавить из себя даже эти несколько слов. Пошатываясь, он шагнул вперед и теперь находился менее чем в шести футах от меня. Он был очень молод — не более года.
— Судья! — требовательно сказал я.
— Не делайте этого, Доннелли! — Судья Моллисон оправился от первоначального шока, заставившего его оцепенеть. — Не делайте этого! Этот человек — убийца. Ему нечего терять, он убьет еще раз. Оставайтесь на месте.
— Отдай мне пистолет. — Слова судьи не оказали на полицейского никакого воздействия. Доннелли говорил деревянным голосом без эмоций голосом человека, чье решение уже настолько вне его, что это уже не решение, а единственная всепоглощающая цель его существования.
