Рэймонд Чандлер - Младшая сестра
— Этот снимок будет доказательством, если вы предъявите его на суде, — сказал Фаррел. — Впрочем, я не собираюсь учить вас юриспруденции, вы ее хорошо знаете. Забудьте об этом снимке, вы им ничего не докажете. Ни одна газета не решится его напечатать, ни один судья не примет его как доказательство, потому что ни один компетентный свидетель не сможет подтвердить его подлинность. И если Марлоу скрывал именно этот снимок, то он не нарушил закона, ибо этот снимок не является доказательством.
— Я не собираюсь судить Стилгрейва, — сухо сказал Эндикот. — Меня интересует, кто убил его. Как ни странно, полицию это тоже интересует. Надеюсь, наш интерес к этому не задевает вас?
— Меня ничего не задевает, — ответил Фаррел. — Поэтому я и занимаюсь адвокатурой. А вы уверены, что Стилгрейва убили?
Эндикот с удивлением посмотрел на него. Фаррел непринужденно продолжал:
— Насколько мне известно, были найдены два пистолета, причем оба принадлежали Стилгрейву.
— Кто вам это сказал? — спросил Эндикот, подавшись вперед.
Адвокат бросил сигарету в пепельницу и пожал плечами:
— Такие вещи всегда выходят наружу. Из одного пистолета убиты Куэст и Стейн, из другого — Стилгрейв. Причем выстрел сделан с близкого расстояния. Гангстеры не кончают жизнь самоубийством, но иногда бывают исключения.
— Без сомнения, — сказал Эндикот. — Благодарю вас за предположение, но оно неверно.
Фаррел слегка улыбнулся и промолчал. Эндикот вновь обратился к Мэвис Уэльд:
— Мисс Уэльд, прокуратура не ставит своей задачей доставлять неприятности людям, для которых реклама в печати имеет огромное значение. Мой долг — решить, следует ли привлечь человека к суду за убийство или вызвать его в качестве свидетеля на процесс. Я не намерен разрушить вашу карьеру из-за того, что вам не повезло с приятелем, который, хотя и не судился, но тем не менее в недавнем прошлом был членом гангстерской банды. Не думаю, что вы были совершенно откровенны в отношении этого снимка, но я не хочу оказывать на вас давление. Я не утверждаю, что вы убили Стилгрейва, но меня интересует, известно ли вам что-нибудь указывающее на его убийцу.
— Факты, мисс Уэльд, а не просто подозрения, — быстро вставил Фаррел.
Мэвис посмотрела Эндикоту в глаза и сказала:
— Нет.
Он встал и поклонился:
— Тогда на сегодня все. Благодарю, что пришли.
Фаррел и Мэвис тоже встали. Адвокат спросил:
— Вы созовете пресс-конференцию?
— Я предоставлю это вам, мистер Фаррел, — ответил прокурор. — Вы всегда отличались особым умением в обращении с прессой.
Адвокат с Мэвис направились к двери, Мэвис, проходя мимо, казалось, не смотрела на меня, но я ощутил, как что-то коснулось, сзади моей шеи. Вероятно, ее рукав. Случайно.
Они вышли. Эндикот следил, как за ними закрылась дверь, потом перевел взгляд на меня.
— Может быть, Фаррел представляет и вас? Я забыл его спросить.
— Он мне не по карману, так что я в вашей власти.
Прокурор улыбнулся:
— Я позволил им забрать все взятки, и вы ожидаете, что я отыграюсь на вас?
— Помешать вам я не смогу.
— Вы не очень-то довольны оборотом дел, не правда ли, Марлоу?
— Я просто сделал шаг не в ту сторону и теперь собираю причитающиеся мне синяки и шишки.
— Вы не считаете; что у вас есть кое-какие обязательства перед законом?
— Считал бы… если бы закон представляли такие люди, как вы.
— На это существует много ответов, — сказал он. — Но все они сводятся к одному. Закон — это граждане страны. В Америке мы еще не добились, чтобы это понимали все. Для нас закон — это враг. Мы нация копоненавистников.
— Чтобы изменить сие, потребуется много труда, — заметил я. — С обеих сторон.
— Да, вы правы, — согласился он. — Но ведь кто-то должен начать. Благодарю вас за то, что пришли.
Выходя из кабинета Эндикота, в дверях я столкнулся с секретаршей, державшей толстую папку в руках.
Глава 30
Бритье и второй завтрак привели меня в сравнительно приличное состояние. Я поднялся в свою контору и вдохнул спертый воздух с запахом пыли. Открыв окно и впустив в комнату приятный аромат свежесваренного кофе из соседнего магазина, я сел за стол, набил трубку, раскурил ее и огляделся, откинувшись на спинку кресла.
— Хелло! — сказал я.
Обращался я к обстановке конторы: к трем зеленым ящикам с картотекой, к старому потертому ковру и креслу для клиентов да к люстре на потолке, на которой уже полгода лежат три высохших мотылька. Я беседовал с дверью из матового стекла, с темной мебелью, с подставкой для ручек на столе и с усталым-усталым телефоном. Я разговаривал с аллигатором, старым аллигатором по фамилии Марлоу, частным детективом в нашем маленьком процветающем сообществе. Не самым умным парнем в мире, зато дешевым. Он начал дело бедняком и кончит его таким же бедняком.
Я достал из ящика и поставил на стол бутылку «Олд Форестера», в которой оставалось почти треть. Да, «Олд Форестер». Кто подарил тебе эту бутылку с зеленой этикеткой, дружище? Уж конечно, не твой собрат по ремеслу. Наверное, какой-нибудь клиент. Когда-то у меня были клиенты.
И я снова вспомнил Орфамей. Возможно, мои мысли телепатически передались ей, потому что тут же зазвонил телефон и в трубке раздался ее голосок, звучавший, как при нашем первом разговоре.
— Я говорю из телефонной будки, — сообщила она. — Если вы один, я поднимусь.
— Валяйте.
— Вы, вероятно, сердитесь на меня?
— Ни на кого я не сержусь. Просто устал.
— Нет, сердитесь, — возразила она. — Но я все равно зайду к вам.
Она повесила трубку. Я откупорил бутылку, понюхал виски и передернулся. Все ясно. Если запах виски так действует на меня, значит, я измотался до предела.
Я убрал бутылку и встал, чтобы встретить Орфамей. Вскоре я услышал ее шаги в коридоре. Я узнал бы эти мелкие шажки из тысячи. Я открыл дверь, и она робко подошла ко мне.
Все исчезло: раскосые очки, новая прическа, шляпка, запах духов и прочие кокетливые уловки. Не было ни помады, ни украшений — ничего. Она выглядела так же, как в первое утро, — тот же строгий коричневый костюм, очки без оправы, квадратная сумка и та же улыбочка.
— Я еду домой, — объявила она.
Орфамей проследовала за мной в кабинет и с чопорным видом уселась в кресле. Я тоже сел и посмотрел на нее.
— Значит, назад, в Манхэттен, — сказал я. — Странно, что вас отпустили.
— Мне пора возвращаться. — Она поправила очки. — Я отвыкла от этих очков. Раскосые лучше, но доктору Пугсмиту они не понравятся.
Орфамей поставила сумку на стол и стала водить по нему пальцем. Все было точно так же, как во время нашей первой встречи.
— Не могу вспомнить, вернул я вам двадцать долларов или нет, — сказал я. — Мы столько раз перебрасывались ими, что я уже не помню.
— О, возвратили, — ответила она. — Благодарю вас.
— Вы уверены?
— Что касается денег, я никогда не забываю. А с вами все в порядке? Вам здорово от них досталось?
— От полиции? Да нет.
Она немного удивилась. Глаза ее как-то странно сверкнули.
— Вы, наверное, ужасно храбрый, — нерешительно произнесла она.
— Мне просто везет.
Я взял со стола карандаш и потрогал его кончик: он был достаточно острый, но я не собирался им писать. Вместо этого я нагнулся над столом, подцепил карандашом ремешок сумки и подтянул ее к себе.
— Не трогайте ее. — Она протянула руку за сумкой.
Я усмехнулся и отодвинул сумку подальше от нее.
— Очень миленькая сумка, — сыронизировал я. — Подходит вам.
Орфамей откинулась на спинку кресла и улыбнулась, однако в глубине ее глаз таилось смутное беспокойство.
— Вы находите меня милой, Филип? По-моему, я самая заурядная.
— Я бы не сказал.
— Правда?
— Конечно. Я считаю вас одной из самых необычных девушек, которых мне довелось встречать.
Я поставил сумку на край стола. Орфамей со смятением взглянула на нее, но тут же перевела свой взгляд на меня, продолжая улыбаться.
— Держу пари, что вы знали ужасно много девушек. Почему… — Она опустила глаза и снова стала чертить пальцем по столу. — …Почему вы не женаты?
Я подумал о том, как много существует ответов на этот вопрос, и вспомнил всех женщин, которых любил. Нет, не всех, а некоторых из них.
— Допустим, у меня есть ответ на ваш вопрос, — размеренно произнес я. — Но он мне покажется весьма банальным. На некоторых женщинах мне бы хотелось жениться, но у меня не было того, в чем они нуждались. На других не надо было жениться, я просто соблазнял их.
Орфамей покраснела до корней своих мышиных волос.
— Вы иногда говорите ужасные вещи.
— Это случалось с самыми милыми женщинами. То, о чем я говорил.
— Прошу вас, замолчите. — Она посмотрела на стол, затем не торопясь проговорила: — Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о том, что случилось с Оррином. Я не знаю, как отнестись к этому.
