Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна
Верная соратница Надежда Константиновна старалась делать вид, будто вовсе не ревнует, с товарищем Арманд они хорошие подруги. Настоящие большевики выше мещанских предрассудков.
Федор умел слушать, сочувственно и молча. Умел утешить несколькими скупыми словами. Умел облегчить боль, не только физическую, но и душевную. Он сам не понимал, как и почему это у него получалось.
Однажды в рабочий кабинет заглянул щегольски одетый господин, нарком образования Анатолий Васильевич Луначарский. Ленин, наедине с Агапкиным, строчил очередное тайное послание в Питер. Нарком вошел без стука и картинно застыл в дверях, любуясь большой шарообразной головой. Вождь не сразу заметил Луначарского, так увлечен был посланием.
– У Владимира Ильича особенное, восхитительное строение черепа, – прошептал нарком, обращаясь к Агапкину, – вы видите эту мощь, эти скульптурные контуры, потрясающий купол лба, и заметьте, он светится. Физическое излучение света, неиссякаемая энергия величайшего в мире, можно сказать, вселенского интеллекта.
Купол вскинулся, короткопалая кисть прихлопнула записку, словно существовала опасность, что нарком подойдет к столу и попытается прочесть.
– Товарищ Луначарский! – выкрикнул вождь. – Я чрезвычайно польщен, однако архизанят! Идите к черту!
Федор вспомнил, что именно Луначарскому обязан своим присутствием здесь. Через Анатолия Васильевича, старинного своего приятеля, Мастеру удалось пробраться в большевистскую элиту. Барственный нарком, между прочим, был первым из новых правителей России, кто заинтересовался открытием Свешникова.
От Анатолия Васильевича разило коньячным перегаром. На щеках играл нездоровый румянец, глаза блестели. На окрик вождя нарком отреагировал комическим испугом, стал кланяться, приложил палец к губам и скрылся за дверью, но перед этим многозначительно взглянул на Агапкина.
– Что за подлая манера входить без стука! Он пьян, скотина, пьян среди бела дня, – раздраженно произнес вождь, когда дверь закрылась.
– Ну, может, употребил рюмочку перед обедом, для аппетита, – сказал Агапкин, пряча записку.
– Употребил. Нашли вы, Федор, словечко. Русский человек слишком уж добр. Нюня, рохля. Голова раскалывается. Сделайте-ка ваш чудодейственный массаж.
У Федора немели руки. Массажи, компрессы, успокоительные микстуры помогали все меньше. Никаких сильных лекарств вождь упорно не принимал, рвался вон из Кремля, из Москвы.
Наконец вместе с двумя своими дамами он переехал в Кунцево, на дачу. Федор сопровождал их.
На природе великий вождь превратился в скромного жизнерадостного дачника. Он спокойно засыпал и спал крепко. Утром под руководством Агапкина делал легкую гимнастику, бодро покряхтывал и хихикал, обливаясь до пояса прохладной водой, после завтрака отправлялся на долгие прогулки по лесу. Малина и первые грибы вызывали у него детский восторг.
Вечерами на веранде ставили самовар. Ильич макал в чай баранку, добродушно и не смешно шутил. Ни слова не говорилось о мятеже, об убийстве Мирбаха, о терроре, о войне и мировой революции, как будто ничего этого не было.
«А ведь правда не было ничего», – думал Федор.
Шестого июля какие-то пьяненькие матросы и солдаты бродили по Москве, грабили прохожих. В штаб восстания тянулись голодранцы, там было много бесплатной водки, раздавали баранки, консервы и сапоги. Там разоружили Дзержинского, когда он явился требовать выдачи убийцы германского посла. Председателя ЧК арестовали, подержали немного и сразу отпустили.
Один из главных персонажей, отчаянный юноша Блюмкин, исчез бесследно. После убийства ему и его товарищу, фотографу Андрееву, удалось выпрыгнуть в окно посольского особняка, перелезть через забор, сесть в поджидавший автомобиль. Охрана открыла стрельбу лишь после того, как автомобиль уехал.
Марию Спиридонову посадили под домашний арест, в удобную квартиру в Потешном дворце, и постоянно меняли охрану, поскольку неугомонной Афине удавалось успешно агитировать через дверь даже суровых латышских стрелков.
Дзержинский, освобожденный из-под ареста, сразу явился в Кремль и попросился в отставку. Перед отъездом на дачу просьбу эту Ильич удовлетворил, не выказав никаких эмоций. Ильича в тот момент более всего беспокоило состояние каминов в дачном доме, он требовал, чтобы трубы были хорошо прочищены, да еще интересовался, появились ли уже в окрестных лесах лисички, любимые его грибки, и если да, то хорошо бы добыть свежей сметаны. Когда доложили, что лисички есть, а со сметаной плохо, поскольку ни одной коровы в окрестных деревнях не осталось, он долго качал головой и повторял: безобразие, форменное безобразие!
Как будто забыл, по чьему приказу разорялись крестьянские хозяйства.
Казалось, он вообще обо всем забыл и безмятежно наслаждался уютной, спокойной, обывательской жизнью. Он для такой жизни был создан, любил ее, знал в ней толк. Ее он безжалостно уничтожал в России и планировал уничтожить во всем мире.
«Если планы его сбудутся, выйдет что-то вроде нашествия марсиан, как в фантастическом романе, – думал Федор, – землю завоюют странные инопланетные существа, которых даже нельзя назвать злодеями. Злодейство – человеческая черта. А тут нечто другое. Что же?»
Федор мучился этим вопросом и не находил ответа. Он замечал, что вождю вовсе не хочется в Москву. Ильич мог долго жить вот так, собирать грибы, попивать чай, шлепать комаров и, возможно, он совсем избавился бы от своих загадочных припадков, от головной боли, бессонницы, истерик.
Особенно уютно и спокойно бывало вечерами на веранде. Напившись чаю, Ильич в соломенном кресле читал Джека Лондона или дремал, уронив книгу на колени. Две верные соратницы, жена и сестра, обе некрасивые, рано постаревшие, сидели в качалках, занимались рукодельем. Одна штопала натянутый на деревянный гриб носок вождя, другая вязала себе кофту.
Ночные мотыльки летели на лампу, глухо бились о стекло. В круге света их гигантские черные тени метались по потолку.
Однажды в гости приехал старый товарищ вождя, интеллигентный большевик с маленькой внучкой. Ильич играл с пятилетней девочкой, рассматривал ее куклу.
– Что же она у тебя босая?
– Нет ботиночек, – вздохнула девочка, – вот сейчас лето, тепло. А как придет осень, боюсь, простудится, заболеет.
– Ничего. Что-нибудь придумаем.
Вождь, присев на корточки, долго рылся в сундуке, где были сложены подарки от благодарных трудящихся. Там, среди вышитых полотенец и рубашек, вязаных ковриков, бисерных кисетов, кружевных салфеток, он отыскал искусно сшитые крошечные кожаные сапожки. Они оказались впору кукле. Девочка прыгала, хлопала в ладоши, целовала вождя в бледные щеки. Дед ее прослезился в умилении.
В тот же день пришло известие от Чичерина. Германское правительство потребовало согласия Совета народных комиссаров на ввод в Москву вооруженного немецкого батальона для охраны посольства. Вождь не стал слушать до конца текст официальной ноты и приказал Чичерину ответить немцам категорическим отказом.
Вечер омрачился приступом головной боли. Ночь прошла без сна. Утром Ильич с семейством выехал в Кремль и опять принялся за свою работу. Диктовал резолюции, телеграммы, давал указания по телефону.
Цурюпе: «Я предлагаю заложников не взять, а назначить поименно! Нужен беспощадный военный поход на деревенскую буржуазию!»
Ведерникову: «Превосходный план массового движения с пулеметами за хлебом!»
Зиновьеву: «Надо поощрять энергию и массовидность террора!»
Раскалялись от звона телефонные аппараты, гудел и щелкал телетайп, склонялись над столами стенографистки, часами длились заседания, носились курьеры, латышские самокатчики. По грязной мрачной Москве мимо забитых продовольственных магазинов и бесконечных голодных очередей летели сверкающие автомобили из бывшего царского автопарка.
Ливенскому исполкому: «Повесить зачинщиков из кулаков!»
Пайкесу: «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая!»
