Харлан Кобен - Подкрутка
Майрон отхватил большой кусок пиццы. После первой встречи с Колдренами он почти не спал (впрочем, это произошло только вчера). Мозги у него кипели, а нервы стонали как расстроенное пианино. Общение с Уином и Эсперансой при голубоватом свете телевизора действовало успокаивающе.
– Нет, не может быть, – покачал головой Уин.
– Полная чушь, – поддакнула Эсперанса, срывая пробку с очередной бутылки.
– Да я вам говорю, – убеждал их Майрон. – Джек Клагман носит парик.
Уин был тверд как скала.
– Оскар Мэдисон никогда не носил парик. Слышишь – никогда! Феликс – вероятно, но Оскар? Нет.
– У него накладка, – возразил Майрон.
– Ты имеешь в виду последний эпизод, – вмешалась Эсперанса. – Там, где играл Говард-Козелл?
– Верно, – кивнул Уин и щелкнул пальцами. – Говард-Козелл. У него был парик.
Майрон устало возвел глаза к потолку:
– При чем тут Говард-Козелл? Я что, не знаю разницы между Говардом-Козеллом и Джеком Клагманом? Говорю вам – у Клагмана накладные волосы.
– Хорошо, а где линия? – вызывающе бросил Уин, кивнув на экран. – Я не вижу никакой границы или перехода. Хотя неплохо разбираюсь в этом.
– И я тоже не вижу, – щурясь, пробормотала Эсперанса.
– Ну вот, нас двое против одного, – констатировал Уин.
– Отлично! – воскликнул Майрон. – Можете мне не верить.
– В «Куинси» у него были свои волосы, – добавила Эсперанса.
– Нет, – произнес Майрон. – Ничего подобного.
На экране Феликс изображал солиста, исполняя какой-то веселый номер с рефреном «Все идет ходуном». Навязчивая песенка.
– Почему ты уверен, что у него парик? – спросила Эсперанса.
– «Сумеречная зона», – ответил Майрон.
– Что-что?
– «Сумеречная зона». Джек Клагман играл там в двух эпизодах.
– Ах да, – отозвался Уин. – Нет, постой, я сам вспомню. – Он замолчал, постукивая по губам указательным пальцем. – Тот, что с малышом Кипом. Роль исполнял…
Уин уже знал ответ. Жизнь с друзьями превращалась для Майрона в сплошную викторину.
– Билл Мамми, – подала голос Эсперанса.
Уин кивнул.
– Его самый известный персонаж?
– Уилл Робинсон, – ответила она. – «Затерянный в космосе».
– А помнишь Джудит Робинсон? – вздохнул Уин. – Она была образцовой землянкой.
– Если не считать одежды. Отправляться в космос в велосипедном джемпере от «Кей-март»? Кому это могло прийти в голову?
– И не забудем искрометного доктора Закари Смита, – добавил Уин. – Первый гей в телесериалах.
– Хитрый, скользкий и трусливый, со склонностью к педофилии. – Эсперанса покачала головой. – Он отбросил движение геев на двадцать лет назад.
Уин взял еще порцию пиццы. На белой коробке с красно-зелеными буквами красовалась типичная карикатурная картинка – толстый повар, подкручивающий пышные усы. Здесь же приводился стишок:
Не важно, сандвич или пицца, –
Для вас готовы мы трудиться.
Готовим сами мы с усами,
А что вам есть – решайте сами!
Чем не Байрон?
– Я не помню мистера Клагмана во втором эпизоде, – сказал Уин.
– Там еще играли в бильярд, – заметил Майрон. – А одну из ролей исполнял Джонатан Уинтерс.
– Ах да, теперь припоминаю. Призрак Джонатана Уинтерса пронзил героя мистера Клагмана бильярдным кием. Поруганная честь или что-то в этом роде.
– Ответ правильный.
– Но какое отношение два эпизода из «Сумеречной зоны» имеют к волосам мистера Клагмана?
– Они у тебя есть на видео?
– Думаю, да. Я записал последний сезон «Зоны». Один из эпизодов там должен быть.
– Давай поищем, – предложил Майрон.
Они потратили минут двадцать, роясь в огромной коллекции Уина, пока не обнаружили серию с Биллом Мамми. Уин вставил кассету в видеомагнитофон. Они молча уставились на экран.
Через несколько минут Эсперанса пробормотала:
– Будь я проклята.
В черно-белом фрагменте Джек Клагман звал Кипа, своего мертвого сына, и его душераздирающие вопли вызвали чудесное видение из прошлого. Эпизод трогательный, хотя не имел никакого отношения к сюжетной линии. Но главное заключалось в том, что в этой серии, появившейся лет на десять раньше «Старой четы», Джек Клагман был лысым.
Уин покачал головой.
– Ты хорош, – произнес он. – Ты очень хорош. – Он взглянул на Майрона. – Я горжусь тем, что сижу рядом с тобой.
– Да ладно тебе! – махнул рукой Майрон. – Зато ты силен в другом.
И это был самый напряженный момент в их разговоре.
Они смеялись. Отпускали шутки. Никто не упоминал ни о похищении, ни о Колдренах, ни о бизнесе, ни о деньгах, ни о Тэде Криспине, ни о пальце, отрезанном у несчастного подростка.
Уин уснул первым, потом Эсперанса. Майрон попытался дозвониться Джессике, но ответа не было. Неудивительно. Джессика часто плохо спала. Говорила, что прогулки ее вдохновляют. Он прослушал голос на автоответчике, и что-то внутри его защемило. Когда пропищал сигнал, он оставил сообщение.
– Я люблю тебя, – сказал он. – И буду любить всегда.
Майрон дал «отбой», лег и натянул одеяло до подбородка.
Глава 21
Когда на следующее утро Майрон приехал в «Мэрион», его волновал вопрос, сообщила ли Линда мужу об отрезанном пальце. Сообщила. На третьей лунке Джек уже потерял три удара из своего лидерства. Его фигура напоминала мультяшного Каспера. Глаза пусты, как мотель Бэйтса.[40] Плечи обвисли, словно два мешка, набитых размокшим мхом.
Уин нахмурился:
– Похоже, на него подействовал этот палец.
Мистер Всеведущий.
– Еще бы! – отозвался Майрон. – Рано или поздно происходит срыв.
– Не думал, что Джек может так сломаться.
– Господи, Уин, вчера похититель отрезал палец его сыну. На людей это производит впечатление.
– Наверное. – Уин развернулся и двинулся в сторону фервея. – Криспин показал тебе цифры в контракте с «Зумом»?
– Да.
– И что?
– Его ограбили.
Уин кивнул:
– Вряд ли теперь можно что-либо исправить.
– Почему нет? – возразил Майрон. – Это называется «пересмотром договора».
– Криспин уже подписал бумаги.
– И что?
– Только не говори, что собираешься убедить его разорвать сделку.
– Я не говорил «разрыв». Я сказал «пересмотр».
– Пересмотр? – Уин поморщился, будто попробовал уксуса. Он продолжал не спеша идти к фервею. – Тогда почему плохо выступившие игроки никогда не пересматривают договоров? Почему каждый спортсмен после скверного сезона не бросается исправлять свой плохо составленный контракт?
– Аргумент веский, – согласился Майрон. – Но в моей работе есть одно правило. Звучит оно примерно так: «Добудь для клиента столько денег, сколько можешь».
– А на этику плевать?
– Что за упреки? Я могу искать лазейки в законах, но всегда играю по правилам.
– Ты выражаешься как адвокат.
– Удар ниже пояса.
Публика в оцепенении наблюдала за разворачивавшейся на поле драмой. Это напоминало просмотр автокатастрофы в замедленном темпе. Вы в ужасе, но продолжаете смотреть на происходящий кошмар. Затаив дыхание, ждете, что будет дальше, и почти хотите самого ужасного конца. Джек Колдрен стремительно шел ко дну. Его сердце крошилось в пыль, как сжатые в кулаке сухие листья. Каждый сознавал, что происходит. И всем хотелось это видеть.
На пятой лунке Майрон и Уин встретились с Норманом Цукерманом и Эсме Фонг. Оба заметно нервничали, особенно Эсме, но Болитар их прекрасно понимал – от финала зависело многое. На восьмой лунке Джек промазал на простом патте. Удар за ударом он отступал, и его преимущество быстро съеживалось с практически непреодолимого до обычного и едва заметного.
На девятой ему удалось слегка затормозить падение. Игра по-прежнему шла плохо, но за две лунки до конца у него еще было лидерство в два удара. Тэд Криспин наступал ему на пятки, но без серьезного ляпа Джека Колдрена он все равно не смог бы победить.
Вскоре это случилось. На шестнадцатой лунке. На том самом месте, где двадцать лет назад Джек Колдрен похоронил свои мечты. Сначала оба игрока начали неплохо. Сделали удачные удары со стартовой площадки в сторону того, что Уин назвал «слегка растрепанным фервеем». Отлично. Но на втором ударе Джека разразилась катастрофа. Он очень высоко поднял мяч и сильно подкрутил его. Недолет. Мяч шлепнулся в каменоломню.
Толпа застонала, Майрон в ужасе смотрел на поле. Джек сделал невероятный промах, как в прошлый раз.
Норман Цукерман толкнул Майрона локтем.
– Я весь взмок! – возбужденно сообщил он, блестя глазами. – Господи, я взмок в самых невероятных местах! Хочешь пощупать?
– Нет, верю тебе на слово, Норм.
Майрон повернулся к Эсме Фонг. Ее лицо сияло.
– Я тоже вся мокрая, – призналась она.
