Честер Хаймз - Белое золото, черная смерть
Могильщик вывел машину на Седьмую, и они поехали на север.
Айрис остановилась перед магазином «Юнайтед тобэкко» и наблюдала за их машиной, пока та не скрылась из виду. У магазина было пять телефонных будок. Айрис быстро вошла в одну из них и набрала номер. Осторожный голос ответил:
— Радиомастерская Холмса.
— Я хочу поговорить с мистером Холмсом.
— Кто говорит?
— Его жена. Я вернулась.
Через мгновение другой осторожный голос спросил:
— Солнышко, ты где?
— Здесь, — ответила Айрис.
— Как ты оттуда выбралась?
«Да уж, ты бы дорого дал, чтобы это узнать», — сказала она про себя, а вслух спросила:
— Ты не хочешь купить кипу хлопка?
Ответом было долгое зловещее молчание, затем голос сказал:
— Скажи, где ты, и мой шофер за тобой приедет.
— Не беспокойся, — ответила Айрис, — я торгую хлопком.
— Только не торгуй бедой. — В голосе послышалась смертельная угроза.
Айрис повесила трубку. Выйдя из будки, она осмотрелась. По обе стороны улицы вереницей были припаркованы машины. Как всегда, движение было оживленным. В черном «форде» не было ничего такого, что бы выделяло его из всех остальных машин. В нем не было никого, и казалось, вряд ли скоро будет. Она не заметила и двухцветного «шевроле», стоявшего чуть дальше. Но когда она пошла по улице, за ней потянулся хвост.
Могильщик и Гробовщик приехали на своей маленькой черной машине с форсированным двигателем в гараж на 155-й улице и оставили ее для осмотра. Сами же сели на метро и доехали до Коламбус-серкл, где Бродвей пересекает 59-ю улицу.
Они шли по Коламбус-авеню мимо ломбардов и магазинов подержанной одежды, потом зашли в магазин Каца, где приобрели черные очки и кепки. Могильщик — клетчатую, а Гробовщик красную с длинным козырьком. Когда они вышли из магазина, то выглядели как два гарлемских наркомана.
На Бродвее в бюро проката машин они взяли черный грузовик без каких-либо знаков и надписей. Агент оформил документы, только когда они оставили большой залог. Он взял деньги и ухмыльнулся, явно принимая их за гарлемских рэкетиров.
— И эта развалюха поползет? — осведомился Могильщик.
— Полетит стрелой! — воскликнул агент. — «Кадиллаки» будут уступать ей дорогу.
— Это точно! — сказал Гробовщик. — Если бы у меня был «кадиллак», я бы так и поступил.
Они сели в кабину и поехали.
— Теперь я понимаю, как выглядит мир в глазах наркомана, — сказал Могильщик, сидевший за рулем.
— Жаль, нельзя перекраситься в белых, — сказал Гробовщик.
— Почему, старый Канадец Ли перекрасился в белого, когда играл на Бродвее в шекспировской пьесе. И если он мог сойти за белого, то мы и подавно.
Механик в гараже не узнал их, и Могильщику пришлось помахать у него перед носом полицейским жетоном.
— Ну и ну! — сказал он. — Когда я вас увидел, то первым делом побежал запереть сейф.
— И правильно сделал, — сказал Могильщик. — Мало ли кто пожалует в таком драндулете.
Они попросили механика снять радиотелефон из их служебной машины и установить его в грузовике. На это ушло сорок пять минут, и Гробовщик позвонил домой. Его жена сказала, что никакая Абигайль не звонила ни ей, ни Стелле, зато из участка звонили каждые полчаса: их разыскивали.
— Скажи им, что понятия не имеешь, где мы, — сказал Гробовщик. — Тем более что это святая правда.
Теперь они смогли принимать в грузовичке все полицейские звонки. Всем патрульным группам было поручено обязательно вступить с ними в контакт и велеть вернуться в участок. Кроме того, патрульным были даны инструкции задержать стройную черную женщину в красном платье по имени Лотус Грин.
— Сейчас уже, наверное, эта желтая киска давно смыла черную краску, ей ведь страшно не нравится быть черной.
— И красное платье переодела, — подхватил Могильщик.
Они подъехали к бару «Белая роза» на углу 125-й и Парк-авеню, напротив станции метро, поставили машину за двухцветным «шевроле». Эрни сидел в будочке чистильщика обуви и смотрел в сторону парка. На навесе будочки виднелась надпись «Чистка обуви „Американский легион“». Двое пожилых белых чистили обувь цветным. Через дорогу, между опорами метромоста, стояла другая будочка с надписью: «Чистка обуви „Отец небесный“». Двое пожилых чернокожих чистили обувь белым.
— Демократия в действии, — заметил Гробовщик.
— От головы до пят.
— У пят, — поправил Гробовщик.
Эрни увидел, как они входят в бар, но и виду не подал. Они вошли в бар, словно два бродяги, решившие промочить пересохшее с похмелья горло. Они заказали пиво. Вскоре и Эрни вошел в бар, протиснулся к стойке и тоже заказал пива. Белый бармен поставил на стойку открытую бутылку и стакан. Эрни стал наливать не глядя и пролил пиво на рукав Могильщика. Обернувшись к нему, он сказал:
— Извини, не посмотрел.
— Это написано на большинстве могильных памятников, — отозвался Могильщик.
Эрни захохотал, а потом чуть слышно пробормотал:
— Она у танцовщицы Билли, на 115-й улице.
— Не обращай внимания, сынок, — сказал громко Могильщик, — я пошутил. Живи дальше.
Проходивший мимо них бармен оглядел обоих, размышляя над последней фразой. «Сколько ни работай в Гарлеме, — думал он, — никогда не выучишь язык этих черных».
Гробовщик и Могильщик выпили пиво и заказали еще. Эрни допил свое и вышел из бара. Гробовщик подошел к автомату и позвонил домой. Абигайль по-прежнему не звонила, но из участка продолжали названивать. Бармен украдкой подслушивал, но Гробовщик не сказал ни слова, а слушал донесение жены и лишь в конце буркнул ей: «Живи дальше». «Психи», — подумал бармен не без удовлетворения.
Не допив пива, они вышли и сели в грузовик.
— Вот бы подключить ее тамошний телефон, — сказал Гробовщик.
— Оттуда она звонить не будет, — возразил Могильщик. — На это у нее ума хватит.
— Надеюсь, у нее хватит ума сохранить себе жизнь, — хмыкнул Гробовщик.
Билли была дома одна, когда Айрис постучала молотком с медной рукояткой в ее черно-желтую отлакированную дверь.
Билли открыла дверь на цепочке. На ней были желтые шифоновые шаровары поверх черных кружевных трусиков. И белая шифоновая блузка с длинными рукавами и черепаховыми запонками на манжетах. Вид у нее был очень обиженный. Ногти изящных голых ног танцовщицы сверкали алым лаком. Как всегда, она была накрашена, словно вот-вот собиралась выйти на сцену. У нее был вид любимой наложницы султана в гареме.
В щелочку она увидела неправдоподобно черную негритянку. В дешевом красном платье она напоминала горничную в выходной день.
— Вы ошиблись дверью, — сказала Билли.
— Это я, — сказала Айрис.
— Кто я? — У Билли расширились глаза. — Голос вроде знакомый, но все равно не узнаю.
— Я, Айрис.
Билли некоторое время оглядывала ее, затем разразилась истерическим хохотом.
— Господи, ты прямо как Топси из «Хижины дяди Тома». Что с тобой стряслось?
— Отвори дверь и впусти меня, — огрызнулась Айрис. — Я и без тебя знаю, на кого похожа.
Все еще хохоча, Билли впустила Айрис, снова заперла дверь и наложила цепочку. Затем, глядя, как Айрис устремилась к ванной, она двинулась за ней со словами:
— Поняла! Ты была в тюрьме!
Когда Билли вошла в ванную, Айрис уже намазывала лицо очищающим кремом.
— Как видишь, была, да сплыла!
— Ну и ну! — сказала Билли, усаживаясь на край ванны. — Кто же тебя выпустил? В газетах писали, ты заложила Дика, а теперь он удрал.
Айрис схватила чистое полотенце и стала неистово тереть лицо, чтобы понять, сошла ли краска.
— Сволочи! — сказала она. — Они хотят, чтобы я навела их на Дика.
— И ты это сделаешь? — ахнула Билли.
— Еще как! — фыркнула Айрис, стягивая с себя красное платье.
Билли вскочила на ноги с криком:
— Я тебе не помощница. Мне всегда нравился Дик.
— Бери его, солнышко, — отозвалась Айрис, сдирая чулки. — Я меняю его — на платье.
Билли с негодованием удалилась, а Айрис, оставшись в чем мать родила, начала всерьез отскребать черноту. Вскоре вернулась Билли и бросила на ванну охапку одежды. Окинув критическим взором тело Айрис, она сказала:
— Ну и досталось тебе, детка. У тебя такой вид, словно тебя изнасиловали трое каннибалов сразу.
— Это было бы забавно, — пробормотала Айрис, втирая в лицо крем.
— Возьми «Пондс», — посоветовала Билли, подавая ей другую баночку. — Зачем зря переводить «Шанель»…
Айрис молча взяла баночку и продолжала обрабатывать кремом руки, ноги, шею.
— Ты и правда ее убила? — осведомилась Билли.
Айрис перестала растираться и, обернувшись, вперила взор в Билли.
— Не задавай идиотских вопросов. Еще не родился тот человек, из-за которого я бы стала убивать. — В ее голосе послышались нотки, от которых Билли стало не по себе. Но ее одолевало любопытство.
