Кирилл Казанцев - Трижды преданный
– Как она? – спросил Стас, пряча «корочку».
– Нормально, угрозы для жизни нет, крови потеряла много, но это не критично. Голова у нее пока будет кружиться, но это пройдет. Пару дней пусть дома посидит, фрукты, орехи ест, гречку, мясо. Успокоительное, само собой. Сейчас я ей вколол, до вечера хватит. Потом пусть на перевязку сходит, и вам, возможно, позвонят, может быть, потребуется госпитализация в стационар…
– Не надо, – тихо сказал Стас, и врач отлично его понял. Набычился, засопел, но промолчал. Оба отлично знали порядок – о неудачливых суицидниках принято сообщать в ПНД, психушку, проще говоря. Ничего страшного в этом нет – подержат недельку-другую в отделении для тихих, понаблюдают и отпустят с миром. Но в базу внесут, на учет поставят, а это клеймо на всю жизнь: и о водительских правах можно забыть, и на приличную работу никуда не возьмут.
– Не надо, – повторил Стас, – мужик, будь человеком. Ну, ПМС у нее, ну, психанула, напугать меня хотела, чтобы женился побыстрее…
– Когда у баб ПМС, они посуду бьют, а не вены режут, – заявил врач и прошипел, глядя Стасу прямо в глаза: – Надо сообщить… А что я, по-твоему, в журнале укажу? Палец порезала?
– Придумай что-нибудь, ты же врач, тебе виднее. – Стас прикидывал, сколько у него с собой наличных. Сумма получилась смешной, ее даже неприлично предлагать этому не злому, но упертому мужику. Оставалось давить на жалость: – Сам подумай – ты же ей всю жизнь испортишь, ей двадцать три всего. Прикинь, что с ней будет, когда она из этого стационара выйдет, чего она там насмотрится. Зачем ей это? Она же не психопатка, в самом деле, не пойдет людей резать…
– А если пойдет? – исподлобья глянул на Стаса врач. – Или с крыши кинется? Что тогда?
– Не кинется, – уверенно проговорил Стас, – не кинется. Я прослежу. Да будь человеком, ты же врач, ты людям помогать должен, ты клятву давал!
С улицы раздался длинный гудок, и врач, подхватив чемодан, взялся за ручку двери. Стас вытянул руку, преграждая ему дорогу, и посмотрел мужику в глаза. Тот отвернулся, потоптался на месте, коротко ругнулся и произнес:
– Ладно, капитан, договорились. Оформлю как бытовую травму, неосторожное обращение с… По дороге придумаю. Но учти, если еще раз, рецидив… Сразу спецбригаду вышлем, адресок я запомнил. Мне проблемы не нужны.
– Не будет проблем. – Стас открыл дверь, пропустил врача в коридор, проводил до входной двери, закрыл ее и вернулся в квартиру. В кармане зазвонил мобильник, он взглянул на экран – звонил напарник, опер Макс Матвеев, он остался «на хозяйстве», звонить обещал только в крайнем случае, и, похоже, этот край уже пришел или вот-вот наступит. Стас сбросил звонок и вошел в комнату Ольги.
Та лежала, уткнувшись лицом в диванные подушки, мать сидела рядом и поправляла на дочери полосатый плед. Увидев Стаса, поднялась и отошла в сторонку. Хотела что-то сказать, но вместо этого махнула рукой и как-то очень поспешно вышла из комнаты, громко стукнув дверью. Стас посмотрел ей вслед и сел на краешек дивана. В комнате было тихо, сумрачно и очень душно, резкий запах лекарств еще не выветрился – шторы были задернуты, а окно, судя по звукам, приоткрыто самую малость. С улицы доносились голоса, гул машин и лай собак, потом где-то далеко запиликала сигнализация. Ольга не шевелилась, похоже, она спала. Стас наклонился к ней, прислушиваясь к ее дыханию, и вдруг услышал:
– Зачем? Зачем ты влез? Кто тебя просил?
От этих слов ему стало не по себе, он попытался обнять Ольгу, но та дернула плечом и плотнее закуталась в тонкий плед. Но перевязанные руки слушались плохо, двигались резко, как у марионетки, которую дергали за нитки. Стас поправил плед, Ольга почти исчезла под ним, виднелась только всклокоченная макушка и бледный, покрытый испариной лоб. То ли успокоительное так действует, то ли шок сказывается, то ли то и другое, вместе взятое.
– Я люблю тебя, – прошептал он, – ты мне нужна.
Снова стало тихо, только из коридора доносился легкий шорох и слабое потрескивание: похоже, мать Ольги решила там прибраться. Веник шуршал по полу, за окном лаяли собаки, а потом раздался мерный негромкий стук – это капли дождя упали на подоконник. Ольга всхлипнула и плотнее прижалась к спинке дивана. Стас положил руку на плечо девушке и сказал:
– Зачем ты это сделала? Зачем, объясни…
– Ты сам знаешь, – злым шепотом перебила его Ольга, – так будет лучше для всех.
И затихла, прижав перебинтованные руки к груди. Стас поднялся, раздвинул шторы и распахнул окно. Полумрак рассеялся, в комнате запахло дождем и мокрой пылью. Прятавшийся от ливня на подоконнике воробей покосился на Стаса и, решив, что жизнь дороже, вспорхнул и улетел куда-то сквозь дождевые струи. «Лучше для всех…» – ну, кто это ей сказал, кто вбил в голову, откуда эта дикая мысль? Для кого – для всех? Для матери, для него, Стаса Чиркова, для самой Ольги?
– Утром я пошла в магазин, – тихо заговорила Ольга, – в самый ближний, надо только перейти через дорогу. Я шла, и вдруг на меня вылетела машина. Затормозила в последний момент, из нее выскочил водитель и орал на меня так, будто я что-то украла у него или собиралась это сделать, он был готов убить меня. На самом деле он испугался, что собьет меня – я же не заметила его и вышла на дорогу. Рядом стояли люди и подтвердили, что я сама кинулась под колеса. Одна женщина так и сказала – ей жить надоело, вот и решила с собой покончить. А я не видела его, не видела, понимаешь!
На успокоительное врач не поскупился, за что Стас мысленно его поблагодарил и пожелал всего наилучшего в этой жизни. Истерика с Ольгой не случилась, она просто смотрела в спинку дивана и разговаривала будто сама с собой, а по лицу ее текли слезы.
– Я не видела его, честное слово. Все разошлись, человек уехал, а я подумала, что не хочу вот так, на улице, чтобы меня сбила машина, чтобы собралась толпа, чтобы все глазели на меня. Лучше уж дома…
Стас присел рядом, легонько сжал плечо девушки. Ольга вздрогнула, зажмурилась и попыталась отодвинуться, но места не было. Он сидел рядом и молчал, ибо сказать было нечего, да и эмоции раздирали на части – жалость к девушке и злость на самого себя. Помочь он ей ничем не мог, и от бессилия аж скулы сводило, но тут хоть головой о стену бейся – бесполезно. Ольга постепенно начинает слепнуть, она уже в школе неважно видела, а потом болезнь стала прогрессировать. Нужна была операция, и ее сделали, но неудачно, местные врачи исправлять ошибку коллег отказались, а их московские коллеги запросили такие деньги, что тогда он впервые услышал от Ольги: «Мне дешевле умереть». Отругал ее и забыл, а она запомнила и сегодня решила повторить попытку.
– Не говори глупости, – не оборачиваясь, сказал Стас, – это можно исправить.
Ольга сжалась в комок и неожиданно спокойно, даже рассудительно сказала:
– Ты знаешь, сколько это стоит. У нас нет таких денег.
Денег у них не было. Гараж и машину продали два года назад, чтобы Ольге, наконец, поставили верный диагноз. Остатки ушли на «подарки» врачам, взамен получили осложнение и новые проблемы: слезы, ненавистные очки, «вам без меня будет лучше»… Самое поганое, что выход был, его подсказали те же эскулапы: московская клиника, где такие проблемы щелкают как орешки, за плату, разумеется. И даже направление дали, да толку с того направления… Три банка в кредите отказали – слишком мал был доход Ольгиной матери, музыкального работника, и самой девушки, логопеда. В долг им никто не давал по той же причине, а Стас сам изворачивался, как мог, но половина неплохой, что уж там, зарплаты уходила на съемную квартиру и машину. Родительское жилье в полусотне километров от города досталось сестре, да он на жалкую «однушку» и не претендовал. Слишком хорошо помнил, откуда вырвался, чудом, можно сказать, вернее, не без помощи близких людей – родственников со стороны отца. Мать с папашей пили в режиме нон-стоп, что на общем фоне было еще нормально. В соседней квартире помещался наркопритон, и посетители часто путали балкон барыг и семейства Чирковых. На втором этаже варили самогон, сосед через стенку, вернувшись из колонии, через неделю прирезал жену и повесился во дворе на разломанных качелях. И тогда, что до этого дня лишь смутно шевелилось в душе, что не давало покоя, все предчувствия и мысли о будущем вдруг исчезли, остался один вопрос, он же ответ: выбирай. Сам видишь, что тебя ждет. Или ты уезжаешь и пытаешься стать человеком, или остаешься, но тогда винить, кроме себя, будет некого. От этой гранитной обреченности и спокойствия четырнадцатилетнему Стасу стало страшно и неуютно, но он приказал мыслям заткнуться, в тот же день собрал вещи и уехал в город к родственникам. Те не сказать, чтобы обрадовались, но, зная его родителей, из дома не выгнали, приютили по доброте душевной. Денег вечно не хватало, приходилось подрабатывать и вообще выкручиваться, зато жизнь уже была другая и люди другие.
