Виктор Каннинг - Тающий человек
Утро я провел, разведывая окрестности. Позади шале — я не заметил этого в свой первый визит — в глубине соснового леса стоял деревянный сарай, в котором находился “Фольксваген” Макса. Я поставил его перед шале, а в сарай загнал свой “Мерседес”. Я не хотел, чтобы по прибытии Тони смутился, увидев “Мерседес”. Затем я съездил в Сан Боне за кое-каким провиантом, но прежде мне пришлось долго выгонять пуделя из машины, моей машины, потому что в городке его мог кто-нибудь узнать.
Когда я вернулся в шале, звонил телефон. Но это оказалась не Уилкинз, а какая-то француженка, которой был нужен Макс. Я потратил немало времени, прежде чем объяснил ей, что Макс уехал по делам в Канны и оставил мне шале на несколько дней.
Обедали мы втроем, деля между собой все, кроме бутылки розового “Кло-де-Лейон”. Затем мы предались очень продолжительной сиесте, пока не наступило время для джина с кампари, но только одной порции, так как вскоре предстояли дела. После этого я закрыл животных в кухне, нашел теплую охотничью куртку Макса, позаимствовал его двустволку и горсть патронов, вышел из дома и устроился в “Мерседесе”, откуда я мог заметить свет фар любой машины, подъезжающей к шале. Мне не хотелось находиться в доме в момент прибытия Тони. Это, конечно, лишало меня определенных преимуществ хозяина, но я подумал, что в данной встрече не следует придерживаться протокола.
В первой половине ночи не произошло ничего, кроме того, что я замерз больше, чем того ожидал, и стал жалеть, что не прихватил с собой бренди. Я сидел и думал о добром глотке и о том, что он всего лишь в нескольких десятках метров. Чем больше я об этом думал, тем сильнее замерзал — шале располагалось на высоте примерно километра двухсот метров над уровнем моря и поздние сентябрьские ночи были тут довольно прохладные — и меня все сильнее подмывало сходить выпить. До шале было всего лишь метров сорок. Я рад, что не сделал этого, иначе бы он свалился на меня как раз в тот момент, когда я открывал бутылку.
Я вынужден был поставить высший балл за его подход. Или он уже бывал здесь, или Мими хорошо проинструктировала его. Он, должно быть, оставил машину на достаточном удалении и шел дальше пешком. Первым знаком его приближения была вспышка фонарика в соснах, метрах в ста справа от меня. Я уловил ее краем глаза — в моей работе края глаз именно для этого и предназначались. Затем опять наступила темнота, где-то прокричала сова и послышался гул пролетающего в вышине самолета. Следующая вспышка ознаменовала его выход на дорогу. Короткая вспышка, но достаточная, чтобы сориентироваться.
Я выскользнул из “Мерседеса” и осторожно стал уходить через сосны вправо. Где-то впереди меня ему все равно придется взять влево, чтобы попасть к шале, даже если он решил избежать центрального входа и воспользоваться боковым или задним.
На деле же он выбрал центральный вход. Находясь под прикрытием “Фольксвагена”, я видел, как зажегся фонарик и он стал внимательно изучать дверь. Я запер дверь, и ключ лежал у меня в кармане. Это его ничуть не смутило. Фонарик погас, и я получил возможность созерцать его на фоне ночного неба, пока он занимался дверью. Он просто отжал ее и сделал это очень умело. Короткий хруст дерева и металла и тишина. Тони замер у двери, прислушиваясь. Никто бы не смог убедить меня, что этот парень — любитель. Я скрестил пальцы, надеясь, что пудель не поднимет лай и не отпугнет его. Сытый пудель продолжая спокойно спать.
Довольный своей работой, Тони открыл дверь и вошел. Я подождал несколько секунд и вошел следом. Я просочился через открытую дверь и сразу же увидел луч его фонарика, ощупывающий гостиную. Дверь в гостиную была распахнута.
Я аккуратно подошел к двери, включил свет и поднял ружье. Он быстро повернулся. Оба дула смотрели ему прямо в лицо.
— Руки остаются там, где они находятся сейчас. Это не мой дом, поэтому кровь на коврах меня не волнует.
Он посмотрел на меня сквозь свои очки в металлической оправе, а затем по-детски улыбнулся и засмеялся. Я отнесся к этому спокойно. У него был только один способ выражения своих эмоций.
Я осторожно прошел мимо него и остановился у него за спиной. На нем были матерчатые туфли на резиновой подошве, черные брюки, толстый черный свитер и пара белых хлопчатобумажных перчаток для спокойствия. Из левого кармана его брюк торчал конец фомки. Я протянул руку, вытащил ее и засунул в карман своего плаща. Затем, уперев ему в спину стволы ружья, находящегося в моей правой руке, левой рукой я ощупал карманы его брюк. Там не было ничего кроме, вероятно, пачки сигарет и зажигалки.
— Кроме фомки, у меня ничего нет, — сказал он, — но я вижу, вы — человек скрупулезный, как мой старик. Никаких случайностей.
— О своем отце расскажешь как-нибудь в другой раз. Повернись.
Он повернулся, озаряя меня пиквикской улыбкой.
— Подними свитер, но так, чтобы я видел твои руки.
Он поднял свитер. Под свитером была шерстяная футболка и кожаный ремень на брюках.
— Но в любом случае, я против вас ничего не имею.
Я кивком разрешил ему опустить свитер и сказал:
— Теперь сядь по-турецки на пол, руки за голову. Утомительное положение, но если ты будешь говорить быстро, тебе не придется долго в нем находиться. — Я хорошо помнил о полированном поле гостиной и скользящих креслах.
Он сел на пол, а я отошел метра на три и присел на край стола, положив по-прежнему нацеленное на него ружье на бедро. И как раз в этот момент пудель зашелся в лае. Они хорошо чувствуют момент, когда реальная опасность уже миновала.
Держа руки за головой, Тони сказал:
— Это собака.
— Пусть тебя это не обманывает. Он только хочет создать такое впечатление. А теперь рассказывай все, что произошло после того, как вы сняли кассу и смылись на “Мерседесе”. Мне не нужно красочных описаний личных ощущений и ненужных подробностей. Только голые факты. Я хочу знать, что стало с машиной и Отто. Лично он меня не волнует. Мой интерес — машина. Но было бы приятно услышать, что он мертв. И не беспокойся, что я сообщу что-нибудь полиции. Я занимаюсь частным расследованием и мне нужна только машина.
— Здорово! Вы классно провели меня. Это письмо от Макса, так сказать. — Он вытаращил глаза в своей привычной комической манере. — Да, вы — хитрец. — Его лицо сделалось серьезным. — Но вы знаете, своим письмом вы очень расстроили Мими. У меня было с ней несколько неприятных часов, потому что я не хотел делать этого. Но она сказала, что если мы хотим настоящего счастья и светлого будущего, то ничего не остается, как приехать сюда и убрать Макса. Мне пришлось сдаться.
— Зачем так нервничать по поводу Макса? Ты ведь уже решил проблему с Отто. А теперь давай, начинай рассказывать.
— Но я ничего не сделал Отто. Он сам себе все устроил. — Он начал смеяться. — Да, он сам себе все устроил. Никогда в жизни я так не смеялся. Это было действительно очень забавно. И, даже заметьте, очень удобно. Он видел, что мы любим друг друга и готовы отдать ему все, что ему причиталось. Он и сам хотел выйти из игры, главным образом из-за ребенка. Но даже в этом случае он представлял опасность. Но мы были готовы к этому. Вот что такое настоящая любовь. Два сердца, бьющихся в унисон. Мой старик всегда был циником в этом плане. И вы, наверное, думали, что и я такой же, да? Но знаете, я — преданный человек. Одна единственная женщина — все, что мне нужно.
— Поздравляю. А теперь рассказывай.
— Конечно, конечно. — Он засмеялся и на его глаза навернулись слезы, которые, без сомнения, были настоящими. Мне уже не терпелось услышать причину его смеха. Ничто так не раздражает, как смех, в причину которого тебя не посвящают. Сидя, как Будда, с руками за головой, он посмотрел на меня и затряс своей большой головой в очередном приступе веселья. — Знаете, он был пьян. Не в стельку, конечно, но... очень-очень сильно пьян. Поэтому-то все и случилось. После нашего совместного дела он всегда был таким — возбужденным, с крыльями за спиной. Знаете, просто парил в воздухе. У каждого своя реакция. Я, например, почти не изменился. Только изжога появилась, и все. Я сказал твердо:
— Если ты сейчас не перейдешь к делу, я...
— Хорошо. Все. Просто хотел ввести вас в курс дела. Да, Отто был сильно пьян. Поэтому мне никогда не нравилось, что он сидит за рулем, но он всегда водил машину сам. Тем не менее, мы уехали на машине. Мы собирались проехать на ней только километров десять. Иначе это было бы опасно. В горах нас ждала другая машина, готовая идти в разнос, и под откос. В разнос и под откос! — Он снова засмеялся и на этот раз его смех был похож на рев медведя, пытающегося выбраться из клетки. Я приказал себе сохранять спокойствие. Рассказывать он мог только в такой манере и тут я ничего не мог поделать. Если бы это даже была его исповедь перед казнью, то он бы точно так же перемежал ее взрывами смеха, пока бы у священника не появилось желание отказаться от последнего отпущения грехов и побыстрее отправить его на виселицу.
