Дик Фрэнсис - Частный детектив Выпуск 3
— Валяй, — сказал я без особого энтузиазма. Я продолжал думать о Дэне.
— Мы получим акции какой–то фирмы, которая называется «Ройд», она оставляет мне кулон с бриллиантом и кольца. Она показывала… Красота необыкновенная. Я сказала, что это слишком дорогой подарок. А она попросила меня примерить — хотела посмотреть, подойдут ли они мне. Она была так довольна… Я бы сказала, счастлива… Нет, я не смогу… Господи…
— Не плачь, любимая.
— У нее боли. Какая–то железа разрослась и давит на нерв.
— Мы сходим к ней, как только я вернусь.
— Да… — вздохнула Кейт. — Как я хочу видеть тебя!
* * *
Я положил трубку и вышел на улицу. Африканская ночь была тиха. Единственным звуком был шум генератора, снабжавшего Скукузу электричеством. Да неистово стрекотали цикады.
Нерисса дала ответы на все мои вопросы.
Теперь я знал.
Кто–то затеял очень рискованную игру. Очень.
И ставкой в этой игре была моя жизнь.
* * *
Я вернулся и заказал еще один разговор. Слуга просил меня подождать. «Ван Хурен слушает», — услышал я голос Квентина. Я сказал, что понимаю, что задаю бестактный вопрос, и при первой же нашей встрече объясню, в чем дело, но мне нужно знать, каков пай Нериссы.
— Такой же, как мой, — ответил он сразу же. — Она унаследовала после Порции весь пакет акций моего покойного брата.
Я поблагодарил его. Но я не испытывал радости.
— До встречи на премьере, — сказал Квентин. — Мы ждем с нетерпением.
* * *
Я долго не мог заснуть. Казалось бы, что может угрожать мне в охраняемом кемпинге? Эван и Конрад храпят по соседству.
В конце концов я проснулся не в постели.
Я находился в автомобиле, взятом мною напрокат в Иоганнесбурге. Автомобиль находился в Парке Крюгера. Было светло. Были деревья, кусты и сухая трава. Не было ни одного рондавеле.
У меня в носоглотке стоял тошнотворный запах эфира, голова моя кружилась, моя правая рука была пропущена сквозь рулевое колесо, а запястья сковали массивные наручники.
Глава 14
Что за идиотские шутки, подумал я. Этот Эван кретин!
Или это новая затея Уэнкинса?
Не может же все это быть всерьез!
Но где–то там я понимал и боялся признаться себе в этом. Джилл не придет.
На этот раз придется умирать всерьез, а не для камеры. Смерть смотрела мне в глаза.
Потому что ставкой Дэна было не что–нибудь, а золотой рудник.
Я чувствовал себя мерзко. Меня тошнило. Похоже, меня накачали каким–то сильным наркотиком, да и доза, наверное, была очень большой. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
Целую вечность в голову не приходило ни одной стоящей мысли. Все шло кругом, к горлу подкатывало. Мое самочувствие занимало все мое внимание. Временами я впадал в полуобморочное состояние, а когда приходил в себя, с ужасом осознавал, в какой безвыходной ситуации оказался.
Первое наблюдение: когда я ложился спать, на мне были лишь трусы, а проснулся я в рубашке и штанах. На ногах носки и туфли.
Следующее открытие вызревало в моем подсознании. Ремни безопасности — они охватывали мои грудь и живот. Так же, как в Конфетке.
Дотянуться до замков я не мог.
Я пытался неоднократно. Безуспешно.
Потом я прикидывал, как избавиться от наручников. Это были английские наручники. Это было бесполезно.
Из попытки сломать баранку, — она выглядела куда менее прочной, чем руль Конфетки, — ничего не вышло.
Я располагал большей свободой. Ремни болтались, места для ног было побольше. Слабое утешение.
Потом я решил взвесить, какие есть шансы, что меня случайно обнаружат.
Если Эван и Конрад поймут, что меня похитили, они наверняка организуют розыски. Хаагнер поднимет охранников. Кто–нибудь спасет меня.
Начинало припекать. Сквозь правое стекло на меня падали солнечные лучи. Небо было безоблачным. Я сделал вывод, что машина стоит носом на север… и ахнул, когда сообразил, что это означает.
В южном полушарии солнце светит с севера, скоро оно будет светить мне в лицо.
Или кто–то появится до полудня?
Может быть.
Я чувствовал себя несколько лучше, тошнота прошла, и мысль о приближающейся смерти уже не сталкивалась с полным равнодушием.
Логика говорила о том, что меня приковал Дэн, чтобы унаследовать акции Нериссы.
Нерисса завещала мне акции «Ройд», и он знал об этом.
Дэн получал все то, что останется после выплаты других завещанных сумм, но если я умру раньше, чем Нерисса, то, ясное дело, не унаследую акции «Ройд». Они войдут в долю главного наследника, то есть Дэна. Если я выживу, то Дэн потеряет не только акции золотого рудника, но и еще несколько тысяч фунтов. Ведь по действующему законодательству налог на наследство выплачивается с основной суммы.
Если бы Нерисса поделилась со мной своими планами, — вздыхал я, как корова. Или она не понимала, какую колоссальную ценность имеют акции «Ройд», или не знала, как исчисляется налог на наследство. Трудно было представить, что, испытывая такую симпатию к племяннику, она так составила завещание, что я богател за его счет.
Посоветуйся она с любым бухгалтером, и то, наверное, сформулировала бы завещание по–другому, но завещание составляется с адвокатом, а английские адвокаты, как правило, не дают финансовых советов.
Дэн, отличный математик, сориентировался в ситуации уже тогда, когда прочитал завещание Нериссы. Я, наверное, тоже сориентировался бы, но я не видел его. А, сориентировавшись, Дэн стал размышлять над тем, как убрать с дороги меня.
Достаточно было рассказать мне о завещании. Но откуда он мог знать об этом? Он представил себе, как бы действовал я на его месте, и поступил таким образом. Он был уверен, что любой человек — а, значит, и я — действовали бы так же.
Нерисса, милая Нерисса! Она хотела, чтобы все были довольны и счастливы, хотела каждому оставить что–нибудь, а в результате загнала меня в жуткую ловушку.
Дэн — азартный парень, солнечный мальчик, — отлично понимал, что болезнь Нериссы неизлечима. Человек–калькулятор, который жульнически сбивал цену лошадей, чтобы не платить за них большого налога, поняв, что речь идет о куда большей ставке, не остановился перед преступлением.
Я вспомнил, какой интерес проявлял он к работе рудника, его многочисленные вопросы по его эксплуатации… Теннис с Салли. Он хотел получить все. Унаследовать одну половину рудника и жениться на другой. То, что девочке было пятнадцать лет, не имело значения. Через два года она станет подходящей женой для папашкиного компаньона.
Дэн…
Охваченный бешенством, я стал бороться с ремнями, ломать руль. Какая невероятная жестокость! Как можно… Как мог один человек, заперев другого в автомобиле, обречь его на медленную мучительную смерть от жары, голода и жажды? Такое бывает только в кино… В одном фильме… в фильме, который называется «Человек в автомобиле».
Не выходите из автомобиля, это опасно, сказал Хаагнер. Я был готов встретиться со львами, только бы выбраться из этой коробки.
Господи, как же я кричал, как стонал, когда мы снимали эту сцену; я вспоминал каждую мелочь. Я представлял, что нахожусь в такой ситуации, а потом играл это для камеры. Играл страх, играл мучения умирающего человека. Сколько раз изображал я подобные чувства! Позади была серия фильмов, в которых я играл людей настолько измученных, что и спасенные от смерти, они впадали в помешательство.
Человек в Конфетке был персонажем. Он реагировал на событие импульсивно и незамедлительно, и поэтому плакал, кричал, стонал, звал на помощь. У меня были совсем другие реакции, я совершенно иначе воспринимал события. Рано или поздно меня найдут. Я должен быть в здравом рассудке.
* * *
Солнце пекло, температура росла, но это были мелочи по сравнению с другой пыткой. Мой мочевой пузырь был полон, и я испытывал острую потребность опорожнить его.
Я расстегнул молнию. Но я не мог достаточно прогнуться, а если бы и смог открыть дверь, все равно попал бы на пол. Я тянул до тех пор, пока не почувствовал острую боль. Часть мочи попала на пол, остальное в брюки.
Я сидел в зловонной луже, и меня трясло от злости. Не знаю почему, но то, что меня вынудили мочиться сидя, показалось мне большей подлостью, чем наручники. Когда мы снимали фильм, мы думали над этой проблемой, но она показалась нам несущественной по сравнению с душевными муками человека, обреченного на медленную смерть. Мы ошибались.
Во мне кипела ярость, и я решительно сказал себе, что вытерплю что угодно. Я стал думать о мести.
Я ненавидел всей душой.
Бесконечно тянулись часы. Жара в автомобиле стала невыносимой. Я понимал, что долго этого не выдержу. Но что было делать? А ведь в таких условиях я провел в Испании три недели. Честно говоря, там было жарче. То, что мы делали перерывы, в конце концов, не имело значения.
