Кирилл Казанцев - Смерть без работы не останется
Где-то снаружи стали слышны звуки сирены полицейской машины, потом еще. Антон рискнул подойти к двери и посмотреть на окна. Никого. Руки помыть в бассейне или подождать? Чужая кровь на руках… М-да, а Хохла пристрелить пришлось. Иначе бы он и меня, и этого… А потом сдаваться побежал бы. Упростил бы он им работенку, а теперь кому-то в криминальной среде придется отвечать за провал операции. И какой еще провал!
Антону пришла в голову мысль, что следует тщательно скрыть тот факт, что и второй уголовник, который прятался в этом коттедже, убит. Весь сыр-бор был из-за чего, то есть из-за кого? Не из-за охранников же. Нет, целью были эти двое, целью была сама система. Кого-то там наверху иерархической криминальной лестницы за такой прокол взгреют и заставят довести дело до конца. Живая жертва — это источник разоблачений, это продолжение войны.
А потом Антон подумал, что и он, как живой свидетель этого происшествия, тоже никому не нужен. Что ему мог наговорить этот уголовник? И наговорил. А живой мог еще больше рассказать, назвать кого-то. И разбираться никто не захочет, все будут перестраховываться. Значит, для меня ничего не кончилось, а только начинается. И Шило меня продал, сука такая. Вместе с обоими Максами и Хохлом. Вот и надейся на дружеские чувства…
Глава 7
Хорошо, когда не тыркаешься, как слепой щенок во все стороны носом, а идешь по тщательно рассчитанному для тебя маршруту. И Вертолет шел. От самой «колючки» зоны, где уже наверняка подняли тревогу, до железной дороги. Теперь собаки ему не страшны, теперь никто не скажет точно, в какой его стороне искать. От Липаевского узла железнодорожные ветки расходятся по пяти направлениям, а от Зеленогорска еще по трем. И еще в Екатеринбурге на товарной. А что говорить о Челябинском направлении, Уфимском?
Завернувшись в пуховый спальный мешок, Вертолет лежал под брезентом в пустом товарном полувагоне и дремал. Иногда он просыпался, пил из металлической фляжки, смотрел на часы и снова впадал в дрему. Колеса состава мерно громыхали по стыкам рельсов, убаюкивая и отгоняя тревогу.
Раза три в воздухе пролетали вертолеты. Беглый зэк просыпался, прислушивался и коротко с издевкой матерился. Вертолетам Вертолета не найти, потому что Вертолет хитрее. Правда, он потратил почти все свои накопленные деньги на то, чтобы ему с «воли» помогли. И вот он на свободе, вот погоня идет в ложном направлении, а он медленно, но верно двигается к цели, к своей мести, к тому, чтобы свести счеты, а потом… Что будет потом, уголовник по кличке Вертолет не думал и не хотел думать. «Потом» для него просто не существовало.
Каждый человек рано или поздно подходит в своей жизни к черте. Момент, когда ты к ней подойдешь, трудно предугадать, определить заранее. Просто приходит миг, когда ты вдруг осознаешь, что все, дальше черта, предел. И на этой черте каждый оборачивается и смотрит на пройденный путь. И только потом он решает, а куда же идти дальше, как идти. Он решает, переступать ли ему эту черту или сворачивать в сторону, или остановиться здесь. Все прожитое вдруг наваливается на человека, проходит перед ним, дергает его за жилы и спрашивает: «Ты этого хотел? Ты к этому стремился? Ты доволен своей жизнью?»
И человеку нечего ответить, потому что сказать правду он стыдится, а врать не может. И именно в этот момент человек вдруг отчетливо начинает понимать, что вот тогда-то и тогда-то он мог поступить иначе. И сейчас он бы не стоял тут, не мучился, не грыз ногти. Поступи он тогда иначе, и сейчас бы… ого-го-го! А если еще начать думать о тех, кого ты не послушался, кого ты бросил, с кем не пошел по этому новому пути, душа начинает так невыносимо ныть, что хоть в петлю лезь. Собственно… многие и лезут.
У Вертолета было и есть имя и фамилия — Алексей Галыгин… Он давно подошел к своей черте и считал, что его жизненный путь определен до конца. Так и жил бы он, меняя фартовую жизнь на СИЗО и зоны, если бы не узнал… Если бы кое-кто не раскрыл ему глаза. Вот тогда Лешка Галыгин и увидел, что судьба его какая-то путаная, и по обочинам его дорожки лишь пустые бутылки, такие же беспутные женщины, да поломанные, а то и отнятые человеческие жизни…
И вот тогда Лешка Галыгин глянул за эту черту и понял, что пора ее переступить, потому что в его жизни могло все сложиться не так, и был бы он сейчас не одиноким стареющим зэком, а самым нормальным, счастливым человеком… Вертолет скрипнул зубами, сглотнул тягучий комок и снова посмотрел на часы.
Еще полтора часа. По расписанию товарняк через полтора часа притормозит у стрелки, запирающей станцию Анисовую. И там он остановится на некоторое время, пропуская пассажирский, или медленно втянется с перегона на свободную ветку, будет ждать, когда освободится следующий перегон, но Вертолета там уже не будет. Там слишком светло под прожекторами, там обходчики, ремонтники, там бездомные собаки, которые облаивают чужаков. Нет, прыгать надо будет перед стрелкой. Оттуда час до окраины Екатеринбурга по грунтовой дороге. Дорога идет от станции, но ночью по ней никто не ездит.
Поселок Полеводство хоть формально и входил в черту областного центра, находясь внутри кольцевой автодороги, но по давней привычке его жители ложились спать рано. Молодежи в поселке почти не осталось, и на улицах с наступлением темного времени суток становилось пустынно.
Вертолет шел зигзагами, стараясь избегать основных, хорошо освещенных улиц. Он шел знакомыми переулками, перепрыгивал через старые заборчики, пролезал под перекладинами калиток в палисадниках. Старенький, потемневший от времени деревянный коттедж встретил беглеца темными окнами и запущенным садом. Сколько он уже здесь не был? Пять лет? Да, пожалуй, как раз пять лет. Вот такой же ночью вышел и не вернулся. И не потому что не хотел, а потому, что завернули ему руки за спину и затолкали в машину. А потом протоколы, допросы, СИЗО, суд, этап, колония.
Калитка держалась на одной ржавой петле и запиралась на ржавое проволочное кольцо, накинутое на растрескавшиеся палки. Заходи, кто хочешь, бери… Вертолет вдруг замер на месте и сплюнул. Он только сейчас подумал об этом, а должен был узнать, должен был подумать еще месяц назад, неделю назад, вчера хотя бы. А с чего он решил, что Валентина одна, что мучается баба в холодной постели, ревет в подушку по ночам от своей несладкой бабьей доли, вспоминает беспутного своего Лешку. Непутевого, но такого веселого, который то пропадет, то неожиданно объявится. Вынырнет, как черт из табакерки, засыплет подарками, залюбит до головокружения. И снова свет, и снова жить хочется.
А если надоело ей, если она нашла себе мужика, с которым спокойно, надежно. Ведь годы у Валентины уже не девичьи, некогда ей ждать счастья, когда оно нагуляется и к ней вернется. Он вот тут стоит в саду, а ее за белое упругое плечо в постели обнимает сейчас сильная мужская рука. В наколках да с якорями. Почему обязательно в наколках и почему с якорями, Вертолет себе не объяснял. Просто возникла в мозгу такая неприязненная картина.
Он повернулся, чтобы уйти. Хлопнуть калиткой и вычеркнуть из жизни это все, как туманное виденье. И эту калитку, и этот садик, и веранду с чайником в голубой цветочек, и высокие перьевые подушки на ее кровати. И ее запах, который преследовал его все эти годы. Только с годами понимаешь, каким родным может стать запах женщины. С болью вспоминаешь даже то, как она на жаркой кухне варит, жарит, смахивая капельки пота со лба и поправляя прилипшие к потному лбу волосы.
Глупо как! Мужик ты или не мужик? Или тебя все эти новости настолько выбили из колеи, что ты… в тряпку превратился? Нет, Леха-Вертолет, не для того ты бежал из колонии… Если есть чужой, есть у нее кто-то, тогда и уйдешь, а пока рано, пока она тебе слишком нужна для… Для чего нужна?.. Она тебе просто нужна, потому что ни с одной женщиной тебе в этой жизни не было так хорошо.
Он подошел к окну ее спальни, постоял немного, убеждая себя, что прислушивается. На самом деле он просто боялся того, что теплое место уже занято, боялся неудачи, еще одной боли. Знал, что уйдет и не будет мешать ее счастью.
Подняв руку, он погладил холодное стекло, шершавую старую раму с облупившейся краской. Это окно и эта рама ему даже как-то снились там, в колонии. Вертолет снов провел по стеклу пальцами, а потом тихо постучал костяшками. Постучал так, как он всегда стучал: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Это было как пароль, это было их маленькой тайной. Вертолет постоял немного, решая, стучать ли сильнее… Может, Валентины нет дома, она тут вообще больше не живет, она уехала жить к какому-то мужику, который…
Занавеска была отброшена так нетерпеливо, что Вертолет отпрянул от окна. Она была дома, она смотрела в ночь своими большими глазами, и было в этих глубоких карих глазах столько надежды, затаенной боли и мучительного ожидания. И он снова подошел к окну и приложил ладонь к стеклу в том месте, где было ее лицо. Женщина зажала рот рукой, из ее глаз потекли слезы, и она ткнулась лбом в то место, где была его рука. Рука ее Лешки, непутевого, шелопутного, который снова вернулся. Вернулся к ней.
