Джереми Камерон - Чисто случайно
Я прыгнул, и они снова в меня не попали, везучий я сукин сын. Я упал на куст. Я нырял и выныривал, разрывался на части и старался только принимать удары на один бок. Я врезался в дерево, потом в бамбуковые заросли, меня хватали за ноги ползучие растения и кусты, и все эти треклятые джунгли. Я слышал, как они шли за мной, они рубили и крушили, размахивали ножами и матерились. У них были мачете, но мне было нечего терять — кроме жизни, если они меня настигнут. Меня еще никто никогда не хотел прикончить, и эта идея мне не нравилась. Я удирал.
Я упал раз двадцать или тридцать, схватился за ветку, а она оказалась с шипами, и я аж взвыл. Ползучее не пойми чего схватило меня за горло, и я хлопнулся на спину. Еще одна ветка ударила меня в морду. Плети чертополоха кололи мне ноги, словно кинжалы. Все тело будто пылало, но это-то как раз была чепуха. Муравьи кусались, когда я на них падал, трава резала мне лодыжки, я на полном ходу влетел в бамбуковые заросли. Выдрался, побежал и снова свалился — и так целую вечность.
Потом вдруг остановился. Все было тихо, за мной никто не гнался. Задыхаясь, я сел на землю; меня трясло, страх все не отпускал.
Пришла пора оценить ущерб.
Рехнуться можно.
Плечо под разодранной рубашкой кровоточило. Я кое-как замотал рану, чтобы туда не попала грязь. Потом осмотрел рану на другой руке — тоже ничего себе, только не такая глубокая, обойдется. Надо бы мне куда-нибудь выйти и поскорее.
И я пошел, теперь уже, правда, поосторожнее, и пришел к ручью. Не иначе, как они молились за меня, эти самые миссионеры. Все ручьи текут сверху вниз — так, по крайней мере, я слышал — иди по течению — не заплутаешь. Вот только на этом ручье забыли поставить указатели. Я-таки заблудился.
Кстати сказать, дела мои были паршиво. Кроме указателей, здесь забыли еще проложить лестницу, так что я катился по склону вместе с этим самым ручьем, скользил и падал, и матерился под его журчание, разбил себе башку о камень и в кровь стер ноги в мокрых кроссовках. Минут двадцать или больше я катился и матерился, падал и разбивался, стонал и выл. И вдруг — подумать только — очутился посреди банановой плантации.
Да еще и кофейные кусты, и апельсиновые деревья. С ума сойти. Они, должно быть, много наобещали боженьке, когда молились за меня, эти самые миссионеры. И тут я рассвирепел, по крайней мере, насколько мог в этом моем раздолбанном состоянии: я тихонько улыбнулся и прошептал: «Ну что, суки, съели?». Я, пожалуй, еще поживу.
* * *В таких местах бывают проторены тропки: надо же им таскать домой то, что выросло. Я нашел одну и побрел по ней. Набрел на маленький сарайчик: в таких фермеры обычно отдыхают и хранят бананы. Я прошел еще немного; тропинка превратилась в дорожку. Скоро показался еще один сарайчик. Только на этот раз он уже походил на маленький домик. Внутри слышались звуки.
Я подошел и постучал в дверь. Из-за домика вышел мужик с лопатой: чего-то он там копал. Он сразу увидал мое плечо и говорит: «Эй, парень, да у тебя кровь». Потом поглядел на грязь да раны, да лохмотья и говорит: «Эй, парень, да тебе, никак, помощь нужна. Пойдем, пойдем-ка в дом».
Потом вышла его миссис сказала: ох, словно бы с удивлением. Потом, помню, мы еще не выпили с ним чай и о погоде двух слов не сказали, а все вокруг вдруг поплыло, и я медленно, медленно так опустился на пол. Вот хреновина, думаю, а поделать-то ничего с собой не могу.
Потом, не успел я как следует отрубиться, меня вдруг осенило, как обухом по башке.
Где-то в закоулках мозга я услышал голос Армитеджа: «Ты! Беркетт! Стой, где стоишь!»
И совсем рядом, в других закоулках, прозвучал тот Голос, который я слышал по телефону в своей квартире. «Беркетт? — сказал он, — Беркетт, у меня для тебя новости». И потом: «Может, тебе стоит навестить свою подружку».
Чиф-суперинтендент Армитедж и был тот самый Голос.
Когда я очнулся, они уже притащили мне стакан воды и одеяло. Хозяйка принялась промывать большую рану и спугнула целый рой мушек, которые уже успели туда заселиться.
— Господь всемогущий, — говорю, а слышно еле-еле, — господи, женщина, спасибо, конечно, только как же больно-то.
— Тебе надо скорее к доктору, — говорит этот чувак, — я уже послал сынка за пикапом.
— Спасибо, мужик. Бо-ольшое спасибо вам обоим. О-о, — я чуть снова не отрубился.
Подъехал пикап, в нем еще чувак и с ним парнишка. Посмотрел на меня и говорит:
— Ух ты. Тебя надо к доктору.
Тут я вспомнил. Говорю им:
— Я знаю одного доктора, — пью воду, которую они мне принесли, а сам трясусь весь, пролил половину. — В Видкомбе — знаете такой?
— Видкомб! — кричит, будто я в Китай предлагаю ехать. — Да это далеко. Миль десять будет.
— Слабо? — говорю. — А за тридцать баксов?
— Спрашиваешь, — говорит. — Я бы и так повез, потому как тебя надо к доктору, но за тридцать баксов дело быстрее пойдет.
— Ну так поехали?
Я попросил хозяина с хозяйкой записать, как их зовут и адрес. Потом осторожненько достал из кармана докторскую визитку. Протягиваю ее водиле этому, Тони его звали. Он говорит:
— У него здесь и номер записан. Хочешь, я позвоню ему из машины?
— Прямо из машины?
— Ну, понятное дело, у меня в машине телефон. Без него на работе никак. Я вот только-только собрался пообедать, и тут они меня позвали. Твой доктор, наверняка, тоже обедает. Хочешь, я ему позвоню?
— Позвони.
Позвонил; ответила женщина. Дал мне трубку в здоровую руку.
— Джейн? — спрашиваю.
— Нет, это ее мама, а кто ее спрашивает?
— Ох, простите, уважаемая, хоть бы доктор дома, я, знаете ли, Ники, мне надо срочно доктора.
— Подождите минутку, пожалуйста. Он спит. Подождите.
Подошел доктор.
— Кто это? Это вы, мой юный друг Ники?
— Док, я сейчас в пикапе. На мне живого места нет. Вы уж простите пожалуйста, только мне очень нужна ваша помощь, очень.
— Приезжайте сюда. Дайте-ка мне поговорить с водителем.
Дал трубку Тони, он раз двадцать сказал «да, приятель». Потом я отрубился, только плечо все придерживал, чтобы не развалилось, а когда проснулся, мы подъезжали к дворцу, совсем как у калифорнийских богачей.
— Ну вот, еще один, Ники, — сказал доктор и в восемьдесят первый раз ткнул меня иголкой.
— Рехнуться можно, Док, это чего — ваша медицина такая ямайская — по сто булавок в чувака?
— Вижу, вы не утратили присущее вам чувство юмора, молодой человек, вот только я бы не советовал вам уж очень меня смешить, когда я втыкаю в вас эти булавки.
— Верно, Док, верно.
— Я уже ввел вам антибиотики, сделал прививки и местную анестезию, осталось еще наложить швы, — мы уже договорились, что он это сделает сам, и не повезет меня в больницу. На мое счастье, у него была дома процедурная, и он решил, что справится и так. Мне вовсе не хотелось, чтоб ко мне сбежались все ямайские копы.
Плечо было и впрямь разорвано в клочья, но он взялся его починить.
— Очень удачно, — говорит, — оч-чень удачно, принимая во внимание силу удара, что он пришелся под углом. Если бы это был человек, владеющий мачете, — хотя бы фермер, — полагаю, руку бы вы потеряли. Да и в этом случае вам понадобится амбулаторное лечение, если шрам не зарубцуется.
— Повезло мне, Док.
— Ну да, примерно. Другая рука менее проблематична, поскольку удар пришелся вскользь. Дюжины стежков, думаю, должно хватить. Потом займемся вашими синяками-ссадинами. Думаю, что и отдохнуть бы вам не помешало, отойти от шока. На ночь останетесь у меня, а после, я думаю, стоит позвонить в полицию.
Ну вот, а я уже начал надеяться.
— Ох, нет, Док.
— Ох нет что?
— Ох, нет, Док, только не в полицию. Не люблю я их, Док. Ни к чему хорошему это не приведет.
— Хм.
— И я хочу сам с ними разобраться — там, дома. Я на них найду управу.
— Вы имеете в виду английскую полицию? Но они не смогут применить никаких мер воздействия за деяния, совершенные в другой стране, если только прежде не была привлечена местная полиция.
— Нет, док, я больше надеюсь на неофициальные методы воздействия. Набить Мики Казинсу морду, вроде того. Неохота, чтоб они знали, что мы куда-то заявили, а то они будут настороже, понимаете, Док?
— Хм.
— А если они залягут на дно, мы тогда так ничего и не узнаем, верно?
— Я подумаю об этом, Ники, и поступлю так, как велит мне мой долг. А теперь отдыхайте.
Ну вот, он заштопал меня с головы до пят, обмотал бинтами, дал мне чаю с травами — из тех, которыми лечат все болячки, от головной боли до проказы, — и пошел вставлять ямайцам послеобеденные булавки. Его миссис провела меня в комнату, и я уснул еще прежде, чем рухнул на кровать. Я отрубился.
Когда я проснулся, рядом стояла Джейн и глазела на меня.
— Ущипните меня, это Джейн, или я сплю, — сонно промычал я, — господи, как же больно, рехнуться можно. Бог мой, да какая ж ты все-таки раскрасавица-девчонка, Джейн.
