Николай Стародымов - Исповедь самоубийцы
А потом он оторвался.
Он кричал падая. Распрощаться с жизнью никаким другим образом ему было не дано. А потом вдруг пришло осознание того, что больше не может произойти никакого чуда, которое смогло бы его спасти. И он вмиг перестал бояться стремительно надвигающейся смерти. Вдруг захотелось сделать только одно: поставить оценку прожитой жизни. Он мысленным взором окинул прожитое…
И в землю врезался с единственным словом, которое успел выдохнуть:
— Дерьмо!..
* * *Авиабаза-Лобач-Голованичев
«…В результате неосторожного обращения с огнем на борту грузового самолета начался пожар. По всей вероятности, единственный пассажир, сопровождавший партию груза, решил покурить и… Короче говоря, вскоре пламя начало распространяться по отсеку. Командир воздушного судна полковник Сергей Воронов вышел из пилотской кабины, попытался принять меры к тушению, однако получил травму и потерял сознание, а потом задохнулся от дыма.
Пассажир, виновный в пожаре, не знакомый с устройством самолета, случайно раскрыл десантный люк и вывалился в него вместе с частью груза.
По счастью, неподалеку совершал тренировочный полет на истребителе-перехватчике командир авиационного полка подполковник Александр Голованичев. Он заметил терпящий бедствие самолет. Офицер вошел в связь с грузовым самолетом и завел его на свой аэродром. Благодаря умелым действиям экипажа и аэродромных служб пожар был потушен, самолет спасен…»
— Бред какой-то, — отшвырнул газету Голованичев. — Это бред сивой кобылы.
Лобач довольно усмехнулся, потягивая ледяное боржоми из холодильника.
— Чего ты лыбишься? — ощерился подполковник. — Любой человек, хоть чуть смыслящий в авиации, поймет, что это чистейшей воды бред.
— Могу тебя успокоить: человеку, который ни черта не смыслит в авиации, это тоже вполне понятно, — обронил собеседник.
— Ну так неужели для прессы нельзя было ничего поумнее придумать?
Евгений, выдерживая паузу, потянул минералку. Лишь тогда сказал:
— Такой бред, по-моему, дает оптимальный вариант выхода из сложившейся ситуации.
Голованичев раздраженно передернул плечами:
— Это почему же?
— Ну сам посуди… Таким сообщением мы воздаем каждому по заслугам: Воронов у нас герой…
— Дурак, — сквозь зубы бросил подполковник.
Лобач поморщился.
— Ну зачем ты так? Он ведь погиб…
— Погиб, — повторил Александр. — Какого черта он туда полез? Хорошо еще хоть подчиненные его поступили правильно: не полезли его спасать. А бортинженера вообще под трибунал отдать надо — он во время всего полета должен находиться у своего пульта, в салоне…
О своей роли в происшедшем Голованичев умолчал.
…Когда он во время ведения переговоров с самолетом, который старался посадить, обратил внимание, что изменился голос человека, с которым он разговаривал, то не на шутку встревожился.
— С кем я разговариваю? Где командир? — спросил он.
— Он вышел в салон, узнать характер груза, — бесхитростно ответил второй пилот.
Подполковник еще больше насторожился:
— А в грузовом отсеке у вас кто-нибудь посторонний есть?
Второй пилот ответил сразу:
— Там находится один пассажир — человек, сопровождающий груз.
Голованичев даже задохнулся от ярости:
— Идиоты! Кретины! Это же мафия, мать вашу!.. Мафия! Срочно заберите его в пилотскую кабину, задрайтесь и носу отсюда не высовывайте!
Второй пилот оказался малым расторопным. И когда бортинженер доложил ему, что в грузовом отсеке послышались выстрелы, скомандовал:
— Дверь закрыть и застопорить!
Бортинженер попытался было спорить:
— Ты что, Валентин, там ведь командир…
В такие моменты кто-то должен принимать решение, которое потом до конца жизни будет раскаленным железом жечь его совесть.
— Закрыть дверь! — рявкнул второй пилот.
Это был тот момент, когда, жертвуя одним человеком, нужно спасать всех…
— Ну а теперь скажи мне: чего же мы добились, Женя? — спросил Голованичев.
Лобач поджал губы.
— Немногого, Саня, — вздохнул он. — Хотя это немногое, конечно, куда лучше, чем ничего.
— И все-таки?
— Перехватили партию оружия, которое было предназначено сепаратистам. На какое-то время перекрыли этот канал поставки оружия им же. Перехватили документы, благодаря которым, надеюсь, можно будет выйти на людей, оформляющих «липовые» документы…
— А на тех, кто всем этим руководит? — быстро спросил подполковник.
Оперативник с сомнением покачал головой:
— Вряд ли, Саня. До головы, до мозга, до центра мы не достанем.
— Так ведь сколько щупальца ни обрубай, гидра будет жить…
Евгений молча развел руками.
— Значит, по-твоему выходит, мафия бессмертна? — тихо спросил Голованичев.
Лобач слегка пожал плечами.
— Конечно, Саня. Потому что главари ее сидят так высоко, что нам с тобой до нее не добраться, как бы высоко ты ни поднялся на своем перехватчике.
4
На столике в холле, куда мы перешли, уже источали ароматный пар чашечки с кофе, стояли неизменные рюмки с коньяком, конфеты, печенье…
— Короче говоря, вы, Виолетта Сергеевна, интересуетесь тем, как я лично отношусь к моральной стороне проблемы торговли оружием, — усаживаясь в кресло, уточнил Шеф. — Я вас правильно понял?
— Не совсем, — не согласилась я с подобной постановкой вопроса. — Меня интересует, как вы лично относитесь к тому, что продаете оружие людям, которые из этого оружия будут стрелять в ваших же земляков.
— Очень просто. Меня это не волнует, — спокойно ответил он.
Признаться, я ожидала, что он сейчас начнет объяснять мне, что в сложившейся ситуации происходит ломка моральных устоев, что ему трудно было впервые переступить через что-то в своей душе, что оружие, как и деньги, не пахнет… Но вот так просто и буднично…
— Ну как это может не интересовать то, в кого оно будет стрелять… — растерянно сказала я.
— Да вот так вот просто: не интересует, да и все.
Я внимательно слушала, тщетно стараясь понять, куда он клонит.
— Простите, я пока не поняла, что вы хотите сказать, — пришлось признаться.
Он кивнул.
— Ничего удивительного — на эти вопросы существует столько ответов, сколько и людей, которые их задают. Так вот, я хочу дать вам собственный ответ, который имеется только у меня. Хотя, думаю, присоединятся к нему многие.
— Ну-ну, было бы любопытно послушать.
— Послушайте, — кивнул Самойлов. — Все дело в том, что каждый человек стремится узнать правду и поступать по правде…
— Погодите! — воскликнула я в уверенности, что он опять собирается спорить со мной методом подмены понятий. — Но как же каждый может поступать по правде…
— Нет уж, голубушка моя, это вы погодите, коль спрашиваете мое мнение по той или иной проблеме, — подчеркнуто вежливо и при этом столь же подчеркнуто властно остановил он меня. — Вы здесь находитесь не для того, чтобы доказывать мне свою правоту, а для того, чтобы понять мою и максимально четко ее изложить… Вот, скажем, наш случай. Берем голый факт: совершена продажа крупной партии огнестрельного оружия людям, которые покупать его не имеют права с точки зрения государства, на территории которого они проживают. Правильно?.. Хорошо это или плохо? Как вы лично считаете, Виолетта Сергеевна?
Я ответила твердо:
— Потому что любой преступник и есть преступник, а значит, его интересы в данном случае не должны приниматься во внимание.
— Я с вами не могу согласиться, хотя бы потому, что, с точки зрения сепаратистов, они не преступники, а идейные борцы за независимость своей родины… Вы можете сказать, чем принципиально различаются между собой баски в Испании, северные ирландцы, мусульмане севера Индии, наши чеченцы или арабы оккупированных Израилем территорий? Вы можете назвать принципиальную разницу между их стремлением к свободе и независимости? Частностей — да, сколько угодно. Но главное у них у всех одно: все они не желают, чтобы земля, которую они считают родной, подчинялась законам народа, который они своим не считают.
Он умолк, потянулся к кофе. Я какое-то время переваривала услышанное. А ведь в чем-то он прав: я лично всегда сочувствовала Ольстеру и осуждала сепаратистов Джаммы и Кашмира. Но в чем между ними разница?
— Вы со мной согласны?
Согласна ли я? Я не была уверена. Но для спора аргументов у меня не находилось.
— Я вас слушаю, — ушла я от ответа.
— Ну что ж, тогда поедем дальше, — удовлетворенно кивнул Вячеслав Михайлович. — Итак, понятия «преступник» и «преступность» мы сейчас просто не будем учитывать — хотя бы потому, что они слишком эфемерны.
