Лео Мале - Тайны одного Парижского бульвара
Это мне больше ничего не говорит. Я бросаю газеты, раскуриваю трубку, отпиваю немного из своего стакана и смотрю на Элен.
– Ну и?.. – спрашивает моя красотка.
– Что, "ну и"? Я задаю себе вопрос, что этот Костенко делал со скелетом?
Я хватаю телефонную трубку и звоню в "Крепю".
– Пожалуйста, кабинет Марка Ковета.
– Передаю трубку.
– Ну? – ворчит журналист.
– Это Нестор Бурма.
– А! Привет!
– Привет. Скажите-ка, я ведь тоже интересуюсь этим Костенко. Что это за вопросы, которые вы задаете в конце вашей статьи?
– Это – гарнир. Но, может быть, я невольно ткнул пальцем во что-нибудь интересное, а? Раз уж вы интересуетесь этим типом...
– Я им интересуюсь, потому что все это очень оригинально. Что это за скелет?
– Скелет.
– А что он с ним делал?
– Я ничего не знаю, но предполагаю, что это напоминало ему его молодость. Этот тип все время вспоминал о прошлом. Мне рассказали об этом его товарищи по галерее Лафайет. Ведь он был студентом медицинского факультета.
– Черт! Правда. Я об этом не подумал. И другое: я прочел в одной газете, что генерала Горопова называли "кривобоким героем".
– Его называли также "доблестным хромым".
– А-а! Человек с искривленной ступней? А почему же "кривобокий герой" или "доблестный хромой"?
– Он воевал против красных и был ранен в ногу.
– Так этого вполне достаточно, чтобы хромать, в самом деле? Кстати, о ноге, вернемся к скелету. Вы опоздали на поезд.
– На какой поезд?
– Я знаю, что шутка устарела, но, насколько я вас знаю, меня удивляет, что вы ее не выдали.
– Какая шутка?
– Об "одноногой с бульваров". Это правда, что Костенко купил в отеле "Друо" женский одноногий скелет? Да?
– Ничего подобного. То есть тот скелет, который я видел в комнате Костенко, был целый.
– Вы его сами видели?
– Я сопровождал полицейских. Я даже сфотографировал его, но мое фото не прошло. О...
Вдруг до него доходит, что не все тут гладко.
– Бог мой! Бурма, что это означает?
– Я ничего не знаю, но постараюсь узнать. Больше ни слова, ладно?
И все-таки одно слово он рявкнул в аппарат.
XIII
Не знаю почему, но улица Могадор в той ее части, которая лежит между площадью Трините и улицей Виктуар, особенно по утрам, когда она залита солнцем, мне ужасно напоминает Марсель. Этой ночью она не напоминает мне ничего другого, кроме улицы Могадор, что, впрочем, не так уж плохо. Я всё люблю на улице Могадор. Её театр, ее рестораны, её бистро (до войны там было одно, которое называлось "У гангстеров"), её магазинчики и её шлюх, очень хорошо воспитанных, которые окликают вас словами: "Здравствуйте, месье!". Ах! Шлюхи с улицы Могадор! Я рассказывал об "одноногой с бульваров". А учительница с улицы Могадор! Еще одна парижская достопримечательность. По части парижских достопримечательностей я кое-что знаю. Я называю её учительницей, потому что, глядя на нее, подумаешь, что это учительница на пенсии. Или дама из благотворительного общества. У этой женщины есть что-то от обеих. С седыми волосами, в очках, со скромной сумочкой, в строгой одежде, а также в её возрасте, она похожа на благопристойную даму из буржуазной семьи, этакую нежную бабушку. По-видимому, она специализируется на избавлении мужчин от Эдиповых комплексов. До меня дошло, чем она занимается, только после того, как однажды я услышал фразу, сказанную ею одной девице, в профессии которой нельзя было ошибиться: "Сегодня и размяться-то не с кем". А я-то полагал, что она ждет автобуса.
Когда этой ночью я появляюсь на улице Могадор, дама-патронесса, о которой шла речь, обсуждает что-то с двумя своими товарками на углу улицы Виктуар перед закрытой лавкой плетеных изделий. При моём приближении группа распадается. Одна из них пытается взять меня на абордаж, нацелив на меня свою мощную грудь. Свет уличного фонаря бесстыдно освещает все закоулки её глубокого декольте.
– Добрый вечер, месье, – ласково и многообещающе шепчет мне девица.
– Добрый вечер, – говорю я.
Сразу же вслед за этим мы переходим на "ты", обмениваемся обычными фразами, принятыми при подобных встречах. Но поскольку с моей стороны не видно большого энтузиазма, девица старается подогреть меня:
– Я тебе сделаю позу со скелетом, – предлагает она.
– А вот это мне подходит, – говорю я, – сегодня вечером именно скелет привлек меня в ваши края. Я журналист, и я слышал о русском, который жил на улице Жубер и у которого дома был скелет. Может быть, ты была знакома с этим субчиком?
– Может быть.
Она вздыхает:
– Итак, ты журналист?
– Ну да.
Она снова вздыхает:
– Вот уж мое везенье. Журналист. Для меня безнадежно, да? Ведь у тебя под рукой полно старлеток.
– Напрасно так думаешь. Я парень старой закваски. А что это такое, поза скелета?
– Да я сказала просто так, для смеха. И еще потому, что из окна моей комнаты я часто наблюдала этого типа с его Скелетом. Кстати, первый раз, когда я его увидала – этот скелет, – я здорово сдрейфила.
– Ты, – говорю я, – уж никак не похожа на скелет. А может, пойдем к тебе? Я немножко работаю доктором в свободное время, и мне хотелось бы послушать, нет ли у тебя воспаления легких.
Она трудится в одном из отелей на улице Жубер, и мы направляемся туда. Войдя в комнату, я сразу подхожу к окну и открываю его, предварительно отдернув штору.
– Ты что, чокнулся? – ругается девица.
– Да ладно, – отвечаю я, – мы-то одеты или нет? И кто нас может видеть? У меня перед глазами ничего, кроме крыш.
– Ничего не значит. Не хочу иметь неприятностей.
Она гасит свет и становится рядом со мной у окна:
– Странный ты тип, а?
– Хватит. Где эта комната со скелетом?
– И сколько я буду иметь за всё про всё? – жеманничает она.
Наверняка, она в своей жизни не видела таких, как я.
– Этого хватит?
Я ей отваливаю деньги, и немалые. Она идет проверить сумму в глубину комнаты при свете зажигалки и не может прийти в себя. Я слышу её восклицания.
– Боже мой, – говорит она наконец, кладя руку мне на плечо. – Что это с тобой?
– Не бери в голову. Я выиграл в лотерее. Она усмехается:
– Или взял банк, а? В конце концов, мне до лампочки, но... что я должна буду делать, чтобы отработать все это?
– Ничего.
– Ничего? Ты хочешь сказать... совсем ничего?
– Совсем ничего. Во всяком случае, ничего такого, что ты думаешь. Только рассказать мне о Костенко, о том русском, если случайно ты знакома с ним или что-либо слышала о нем от своих товарок. Я провожу о нем расследование для своей газеты, потому-то я сегодня вечером и пришел сюда.
– А, вот оно что. Он у меня был клиентом...
Она рассказывает мне об этом дяде, но ничего нового я не узнаю. Тут у меня возникла забавная мысль, по правде говоря, не слишком богатая. Не честнее было бы признаться самому себе, что мне захотелось пообщаться со жрицами любви, а Костенко был всего лишь лицемерным предлогом.
Облокотившись о подоконник, мы стоим рядышком и подставляем лицо ночному весеннему парижскому ветру, который гуляет по крышам. За лесом дымовых труб в направлении вокзала Сен-Лазар небо попеременно меняет цвет: оно то краснеет, то зеленеет и так далее, в зависимости от того, какого цвета вывески зажигаются или гаснут на площади Гавра.
– Ладно, – говорю я, считая, что я достаточно по терял времени. – Я отваливаю.
Тут я вспоминаю, что не получил ответа на свой вопрос, касающийся расположения комнаты Костенко. Я его задаю, хотя и не вижу особой пользы.
– Вон то, – произносит девица, протягивая руку, – то... Бог мой! Посмотри-ка! Ведь не скелет же...
– Что не скелет?
– А ты не видишь? У него там свет.
* * *Дом, в котором проживал Костенко, стоит совсем рядом с гостиницей, из которой я выхожу. Я не думаю, что смогу проникнуть туда, но все же могу попробовать. Говоря себе, что я не смогу туда проникнуть, я предположил, что в этом небольшом районе, где процветает самая старинная профессия в мире, большинство дверей не открывается автоматически по звонку из комнаты консьержки, быть может потому, что хозяева и консьержки, подозрительные и жлобоватые, не желают, чтобы в их коридорах прятались проститутки, преследуемые легавыми. Мне везет. Дом Костенко не входит в эту категорию жилищ, негостеприимных и жестоких к несчастным женщинам. Я нажимаю на медную кнопку и вхожу внутрь. Проходя мимо комнаты консьержки, я бормочу какое-то имя и поднимаюсь по лестнице. Лифта нет. Это разнообразило жизнь русского после его работы. Поднимаясь по ступенькам, я думаю о том, кого я найду там, наверху. Наверняка, не полицейских. Там, наверху, полицейских действительно нет. Человек, который водил слабым лучом света по комнате смазчика лифтов, действовал, видимо, втихаря. Полицейские не осторожничают и мало беспокоятся о том, чтобы сохранять тишину.
Я добираюсь до самого верха. Ориентируюсь. Освещение работает только до четвертого этажа. Я чиркаю спичкой и волчьим шагом скольжу по коридору, разглядывая визитные карточки, пришпиленные на дверях. Вот пожелтевший листок бумаги, на котором черным выделяется имя проживавшего там человека: Иван Костенко.
