Ричард Старк - Мафия
Он подумывал иногда: а если не ставить эти доллары, а придержать, дождавшись, когда лошадь проиграет. Маури мог бы подобрать достаточное количество квитанций, которые выбрасывали другие, чтобы втереть очки, будто бы и впрямь делал ставку. Но большинство проигравших в припадке раздражения рвут квитанции почти сразу же после забега. И кроме того, а что, если лошадь не проиграет? Если лошадь победит, и он, Маури, не поставит на нее, то окажется не в состоянии вернуться с выигрышем. А если такое случится, тогда поможет ему Бог! Поэтому и довольствовался он тем, что получал свои пятьдесят баксов в неделю за сидение на заправке в надежде, что телефон так и не зазвонит, и за беготню через шоссе — когда звонок все же имел место — с карманами, набитыми тысячами, которые всякий раз испытывал искушение оставить себе.
Маури получил эту работу от родственника, брата своей жены, который был крупной шишкой. Сам Маури, напротив, был мелкой сошкой; ему и в дальнейшем светило оставаться ею. Брат его жены предоставил ему эту работу только из-за того, что в противном случае тот не смог бы содержать семью и забота о ней легла бы на плечи родственника. И брат жены недвусмысленно дал понять Маури, что это именно та работа, на которую он только и способен в своей жизни, и Маури ни за что не хотел ее лишиться. “Если ты попробуешь словчить, Маури, то я уже ничего больше не смогу для тебя сделать. Моя сестра станет вдовой”.
Это налагало черт-те сколько ответственности и страшно пугало Маури. Вот почему он проводил каждую вторую половину дня в надежде, что проклятый телефон не зазвонит.
То, чем занимался Маури, являлось, по сути дела, всего лишь одним из звеньев в длинной цепочке; и каждый случайный звонок был следствием процесса, состоящего из многих этапов и охватывавшего всю страну.
Возьмем, скажем, того же букмекера, что находился за углом. Нормально! Он хотел бы обеспечивать все ставки сам, потому что тогда ему бы доставались все деньги проигравших игроков. Но слишком часто случается так, что очень многие ставят на одну лошадь — и эти ставки так высоки, что, когда такая лошадь выигрывает, вашему букмекеру за углом приходится спускать с себя, что называется, последние штаны, чтобы расплатиться по ставкам. Ваш букмекер за углом — азартный игрок, но он не сумасшедший. Поэтому он звонит одному из крупных букмекеров в Нью-Йорк или в Чикаго и ставит часть из полученных денег на эту лошадь. Если лошадь не приходит первой, то он теряет деньги, которые отстегнул крупному букмекеру. Зато если лошадь выигрывает, у него оказывается достаточно средств, чтобы оплатить выигрыши, и он может рассчитаться с теми, кто ставил у него на эту лошадь.
Не только у мелких букмекеров вошло в практику делать порой ставки у крупного букмекера, но и крупным букмекерам зачастую приходится подстраховываться. Скажем, Мистер Вискер котируется ставками двенадцать к одному, что обозначает выплату двадцати четырех долларов на каждые два доллара ставки. Некое количество мелких букмекеров принимают ставки на Мистера Вискера и сами из части полученных денег делают на него ставки у больших букмекеров. Но не только они, но и энное число постоянных клиентов больших букмекеров также делают большие ставки на Мистера Вискера. Поэтому крупные букмекеры звонят на черную биржу в Сент-Луис, или в Цинциннати, или в Чикаго и там делают свои ставки.
Кроме черной биржи, больше нет места, где бы можно было делать крупные ставки. За исключением разве самого ипподрома. Поэтому черная биржа, если необходимо, делает ставки напрямую на ипподроме. Такая система обеспечивавает для нее двойное преимущество, так как не только покрывает выплаты по ставкам, но и поставленная в обрез до забега большая сумма на фаворита позволяет значительно срезать ставки, так что сумма выплат на лошадь, за которую платил двадцать четыре доллара на поставленные два доллара до той как черная биржа поставила на нее деньги, может в последний момент существенно снизиться — например, упасть до десяти и меньше долларов на каждые два доллара ставки.
Но хотя черная биржа и получает дополнительное преимущество, делая ставки в последний момент на самих бегах, это ставит перед ней дополнительную проблему чисто физического свойства. Мелкий букмекер может позвонить крупному. Тот, в свою очередь, может позвонить на черную биржу, а черная биржа не может позвонить на ипподром.
Поэтому черная биржа делает единственно возможную вещь: нанимается человек, который неотлучно находится телефона вблизи от ипподрома всю вторую половину дня время всего сезона скачек. Когда черная биржа хочет сделать ставку, оттуда звонят нанятому человеку и сообщают ему, сколько и на какую лошадь следует поставить. Этот человек мчится на ипподром и лично делает ставку.
Есть, однако, одно “но”. Для того чтобы этот человек имел возможность делать большие ставки, когда такое потребуется, у него под рукой всегда должна быть крупная сумма денег. Скажем, в сейфе офиса этой бензозаправочной станции хранилось постоянно от тридцати до пятидесяти тысяч долларов. Когда сумма становилась меньше тридцати тысяч, она пополнялась доставкой налички из черной биржи спецкурьером. Если сделанные ставки оборачивались выигрышем, все деньги от выигрыша, превышающие верхний предел уставного фонда — пятьдесят тысяч долларов, — незамедлительно должны были быть возвращены черной бирже.
В ту вторую половину дня, когда двадцать минут третьего раздался телефонный звонок и Маури ощутил, как у него от страха засосало под ложечкой, в сейфе лежало сорок две тысячи долларов.
Салса восседал в своей машине на том же самом месте каждую вторую половину дня с тех самых пор, как получил письмо от Паркера с предложением — кстати, весьма соблазнительным, — пошерстить мафию, и неотрывно наблюдал в бинокль за бензозаправочной станцией. Он уже начинал терять терпение — потому что была среда, а Салса намеревался ждать только до конца недели. Если к тому времени не будет заметно никакой активности, он готов был бросить эту затею.
Салса был высоким мужчиной тридцати семи лет, с хорошо развитой мускулатурой. Он являлся нелегальным иммигрантом, юность которого прошла под знаком преданного служения рухнувшим идеалам некоторых политиканов в ряде стран, враждебно относящихся к Соединенным Штатам. После двадцати лет в нем внезапно пробудился интерес к собственной выгоде — истине непререкаемой и гораздо более надежной, нежели любая иная политическая доктрина. В дальнейшем он убедился, что именно этой истины придерживается большинство политических лидеров, которым он так слепо служил в своей юности. Они провозглашали беззаветную борьбу за лучший мир, и Салса, будучи молодым и зеленым, верил им на самом деле. Он беззаветно боролся за лучший мир, пока не понял, что большинство тех, за кем он слепо следует, борются в основном за лучший мир для самих себя. С той поры всякий раз, встречаясь человеком, который заявлял, что борется за лучший мир, Салса мысленно неизменно задавал ему вопрос: “Лучший для кого, брат?”
Точно так же, как когда-то он старался претворить в жизнь все идеи, которые проповедовали эти лидеры, теперь Салса начал практиковать методы прямо противоположные. Но он был все еще слишком молод, излишне дерзок и неосторожен в своих действиях, и ему очень скоро пришлось стать беженцем. Для некоторых стран Салса стал нежеланным гостем, ему вдоволь пришлось поскитаться в поисках места для себя в этом внезапно оказавшемся враждебном мире. Его молодость и физическая сила сослужили ему хорошую службу, привлекательная внешность оказала еще более неоценимую услугу: немало женщин учили его местным языкам. Салса до сих пор говорил на английском с легким британским акцентом.
Со временем Салса открыл, что трансатлантический теплоход для жиголо — сущий рай. Оставаясь на борту и не высаживаясь в конечных пунктах, он скрывался от властей в время пребывания корабля в порту с помощью одного из устроителей досуга для женщин на теплоходе. Целых три года провел Салса — легких и приятных года — на борту этого судна. Пища была хорошей, а компания — интересной. Одежду и деньги на карманные расходы всегда можно было украсть и не предвиделось недостатка в женщинах, желающих заполучить компаньона в каюту, так что спать на палубе ему не приходилось. Но в такой жизни не было постоянства, а главное — ни малейшего шанса собрать приличную сумму денег, чтобы зажить потом безбедной жизнью. Поэтому в один прекрасный день он сошел с корабля в Нью-Йорке.
Соединенные Штаты, очевидно, были для него самой подходящей страной — а уж он побывал во всех странах, кроме Австралии, — но из-за грехов своей юности и предосудительного с точки зрения морали поведения в настоящее время, не могло даже и речи идти о том, чтобы обратиться к властям с въездной визой: ответ ему был известен заранее. Поэтому Салса просто соскочил с корабля и стал ждать, что же ему предложит Новый Свет.
