Картер Браун - Обнаженная снаружи и изнутри
— Ну а какое ко всему этому отношение имеет Энджи?
— Ее необдуманный поступок может иметь для меня самые печальные последствия, учитывая создавшуюся на студии обстановку. Они пустят в ход все, они ждут предлог, чтобы разорвать этот контракт, здесь могут прицепиться к пункту о моральном облике. Представьте, на первых страницах газет появятся сообщения о шумном скандале, центральная фигура которого моя дочь Энджи. Вы понимаете, для них это будет настоящая находка.
Он допил свой бокал и тут же налил новый. Мне показалось, что руки у него при этом действовали совершенно автоматически.
— Этот Лумис вращается в совершенно разнузданной компании, — пробормотал он. — Секс, выпивки, марихуана, а возможно, и кое-что похуже. Вы должны вытащить ее оттуда, причем как можно скорее, пока еще не слишком поздно! Вы слышите, Рик? — Ладно, — пожал я плечами, — попытаюсь. Вы знаете адрес Лумиса?
— Конечно.
Он порылся в карманах и извлек скомканный листок бумаги.
— Я записал его специально для вас, Рик, а также адрес этой суки Сони Дрезден. Хотя, конечно, какая от нее польза? Но так, на всякий случай.
Он по-мальчишески улыбнулся, почувствовав явное облегчение.
— Не знаю, как вас и благодарить, старина.
— Не благодарите. Я ничего еще не сделал. Не исключено, что меня постигнет неудача уже с первых шагов. Если ваша дочь не слушает собственного отца, сомнительно, что она пожелает выслушать платного адвоката.
— Существует много способов договориться с людьми и убедить их, и не мне вас учить, Рик. Он плотно поджал губы.
— Сбейте этого подонка с ног. Вы знаете, как надо обращаться с подобными слизняками, напугайте его до полусмерти или, на худой конец, избейте.
Я допил свой бокал и слез с табурета.
— Хорошо, попробую. Но скажите-ка вы мне вот что... Если бы вы не переживали из-за дел в студии и морального аспекта в своем контракте, волновались бы вы так сильно за дочь?
— Вы что, шутите? Он коротко хохотнул.
— Энджи может катиться ко всем чертям со своей мамочкой, коли ей так заблагорассудилось. Я негромко вздохнул:
— Потрясающая отеческая любовь, Клэй!
* * *Машину я припарковал на подъездной дороге снаружи, а около нее на тротуаре меня поджидала колдунья с мальчишеской фигурой и прямыми рыжими волосами. Верхняя половина бикини заняла свое законное место, но губы были по-прежнему надуты. Ее полуприкрытые крашенными ресницами глаза осмотрели меня с ног до головы с таким пренебрежительным видом, будто я был пропыленным манекеном в витрине какого-то третьеразрядного магазинчика.
— Мистер Холман?
Голос у нее был по-детски звонкий и ясный.
— Вы собираетесь выполнить то, о чем вас просил Клэй?
— Я обещал ему попытаться.
— Надеюсь, у вас что-то получится.
Она изогнулась и провела обеими руками вдоль своих узких бедер, жест был одновременно и провокационным и саморекламирующим.
— Вы сами видите, он смертельно напуган. Она покачала головой.
— Никогда бы не поверила, что такое может случиться с Клэем Роулинзом!
— “Не знает покоя голова, увенчанная короной”, — переврал я слова Шекспира.
— Вы же его друг, мистер Холман, настоящий друг, да, мистер Холман?
— Во всяком случае, друг.
Она с явной опаской оглянулась на фасад дома.
— Он показал вам записку? — шепотом спросила она.
— Записку?
— В которой было сказано про Энджи? Засунув палец в рот, она его обсосала, как это делают малые дети.
— Меня она страшно напугала. Типичное требование выкупа, про которые рассказывают по телевидению. Все слова вырезаны из газет и журналов, затем приклеены к листку бумаги.
— О чем там говорится?
— Про Энджи и Лумиса, что по его вине она плохо кончит, но ему грозит нечто куда более страшное. Энджи всего лишь начало мести.
— Я бы сказал, что в записке маловато смысла.
— На Клэя записка произвела большое впечатление.
Она снова засунула палец в рот.
— По ночам он не спит, а если и задремлет на какое-то время, ему начинают сниться кошмары.
— Почему?
— Не знаю. Но думаю, кто-то задался целью добраться до Клэя, и он это понимает. А по ночам, мистер Холман, я буквально чувствую эту волну страха, исходящую от него. А для Клэя такое состояние противоестественно.
— Знаете ли вы кого-нибудь, ненавидящего его до такой степени, что он мог бы послать такую записку?
— Нет.
На ее лице промелькнула какая-то болезненная улыбка, которая совершенно не подходила к такому молодому лицу.
— Клэй никогда не советовался со своими женами, полагаю, я тоже не буду исключением. Но я не сомневаюсь, что неизвестный люто его ненавидит, потому что Клэй буквально шарахается от собственной тени Почему-то мне кажется, что Клэй знает этого человека или же догадывается, кто это может быть.
— Вы с ним разговаривали на эту тему? Она отрицательно покачала головой.
— Всякие разговоры о записке запрещены, мы о ней просто не упоминаем. Вы же сами видели, как он прореагировал, переполошился, что я могу рассказать вам о ней.
— Как давно он стал выпивать первый стакан виски в десять утра?
— Это вовсе не первый, — покачала она головой. — Поднявшись с постели, он пьет скотч вместо апельсинового сока.
Глава 2
Я оставил машину на стоянке и прошел четыре квартала пешком, разыскивая дом, названный мне Клэем Роулинзом. Это была одна из тех грязных и темных улочек, где солнечный свет подчеркивает с беспощадной ясностью всякую убогую деталь, начиная от облезлых, давно не крашенных фасадов домов и кончая потерянным тупым выражением лиц обитателей убогих жилищ, которые целыми днями бесцельно бродят, шаркая ногами по тротуарам. Многие жители Лос-Анджелеса почему-то рассказывают сказочные мифы об окраинах своего громадного города, но лично я убежден, что они принимают желаемое за действительность.
Восемь маршей деревянной лестницы привели меня на чердак, где жил Харольд Лумис и, по-видимому, дочь Клэя. Я постучал пару раз в дверь, затем изнутри донесся оглушительный крик: “Входите, если вы не за деньгами!"
На чердаке имелась застекленная крыша, инкрустированная многочисленными скоплениями грязи, но даже она не могла справиться с калифорнийским солнцем. Комната была длинная, узкая, не правильной формы, и если бы даже опытному математику предложили вычислить ее площадь, бедняга бы помешался.
Судя по внешности типа, стоящего перед мольбертом, можно было предположить, что с ним это уже произошло. Он был молод, лет двадцати пяти пожалуй, с фантастической шевелюрой цвета соломы, которая напоминала разворошенную скирду. На носу — очки в немыслимо толстенной оправе, которые увеличивали его водянисто-голубые глаза до размеров двух мелких рыбешек, соединенных вместе черным мостиком, перекинутым через его нос.
Итак, передо мной был художник, его холст стоял на мольберте, в руке — кисть. Имелась и натурщица, прилегшая на кушетку, выглядевшую настолько утомленной от долгого служения людям, что я не побоялся бы поспорить на любую сумму, что она в свое время уже была выброшена на свалку. Натурщица — брюнетка лет девятнадцати, но я догадался, с первого взгляда понял, что у них нет друг от друга никаких тайн. Она лежала абсолютно голой на кушетке, голова у нее свешивалась с одного ее края, так что мне почти не было видно лица девушки, но зато ее потрясающее бело-розовое тело можно было рассмотреть в мельчайших подробностях. Небольшие крепкие груди торчали вверх, а плавно изогнутые бедра переходили в длинные стройные ноги. Мельком я обратил внимание на то, что ногти у нее на ногах были покрыты бесцветным перламутром, и, коли такова была жизнь художника, я был готов арендовать ближайший чердак.
— Вам не нужны деньги, это мы уже выяснили, — проговорил художник кудахтающим тенорком, — тогда чего же вы хотите, приятель?
— Вы Харольд Лумис? — осведомился я, усилием води заставив себя отвести глаза от обнаженной натурщицы.
— Я Лумис. Ну и что?
— Я слышал о ваших работах, вот и решил зайти взглянуть на все сам.
— Эй, Энджи!
На этот раз кудахтанье было явно радостным.
Он повернулся ко мне:
— А кто сообщил вам обо мне, приятель? Могу поспорить, этот проклятый хозяин дома.
Натурщица выпрямилась, села на кушетке, бросила на меня равнодушный взгляд. Собственная нагота ее ни капельки не смущала.
— Вы хотите сказать, что намереваетесь что-то купить? — спросила она.
— Возможно, — ответил я.
— Не могу поверить!
Ее взгляд, обращенный на Лумиса, точнее всего могло характеризовать слово “ошеломленный”.
— Просто не могу...
— Что вы скажете про это? — Лумис ткнул кистью в сторону холста. — Картина почти закончена. Вы имеете шанс приобрести последний шедевр Лумиса еще до того, как окончательно просохнут краски, мистер?..
