Ричард Пратер - Четверо со «Сринагара»
Я уже собирался снова удалиться в укромный уголок, когда заметил светловолосую куколку в красном, направлявшуюся через площадку для танцев прямо ко мне. Она поймала мой взгляд и улыбнулась, а я выдал ей в ответ самую ободряющую улыбку из моего арсенала, что уже само по себе говорит о многом.
Красотка в красном была не только прехорошенькая, но она еще и умела танцевать и обладала потрясающими формами.
Она подошла ко мне, положила руку на поручень и уставила на меня свои огромные глаза.
— Вы смотрели, как я танцую, да? — спросила она.
— Конечно, я же не дубовый пень!
Она улыбнулась.
— Я заметила вас несколько минут назад, но вы ни с кем не танцевали. Или вы вообще не танцуете?
— Танцую, но, конечно, не так, как вы. Но я люблю танцы. Любые. И я стараюсь научиться танцевать их все.
— Это хорошо. Я тоже танцую все танцы.
— Угу! Все сразу! — ухмыльнулся я ей, надеясь, что она не рассердится. Она не рассердилась.
— Наконец-то вы развеселились, — сказала она. — Держу пари, что мы с вами смогли бы отлично провести вечер!
— Правильно, — согласился я. — Конечно, смогли бы. А пока мы еще даже не станцевали ни одного танца.
— Станцуем! Держу пари, станцуем! Как вас зовут?
— Я… — начал я и осекся. Несомненно, среди пассажиров яхты могли найтись люди, которые знали меня в лицо, но еще большему количеству граждан Южной Калифорнии было знакомо мое имя. И до тех пор, пока я не знал точно, кто мой клиент и что он от меня хочет, лучше, пожалуй, быть просто нейтральным парнем по имени Скотт.
— Скотт, — сказал я.
— Я буду вас называть Скотта.
— Отлично. А как мне вас звать?
— Эрлэйн.
На одно мгновение мне показалось, что она сказала «Эллен», и я даже издал короткий возглас удивления.
— Что вы сказали? — переспросила она.
— Ничего. Просто выразил восторг вашему имени. Как вы сказали? Эллен?
— Нет. Эрлэйн, как… ну, просто Эрлэйн.
— Не приходилось ли нам беседовать прежде? Недавно? Ни о чем? Мне ваш голос кажется странно знакомым.
— Нет, — она покачала головой, встряхнув своими кудряшками. — Я бы вспомнила… — У нее в руках все еще был высокий стакан с мартини, впрочем, теперь уже пустой. Она протянула мне его со словами:
— Не принесешь ли ты мне еще один мартини, Скотти?
— В два счета! Или просто захватить пару стопок джина, вермута и маслину, и пусть это все само перемешается у тебя внутри? Скажем, во время румбы, а?
— Я бы предпочла, чтобы это сделал бармен. У него это получается бесподобно, буквально бьет человека наповал. По-моему, он мешает джин и вермут с нокаутом. Не хочешь ли попробовать?
— Хм… Я неравнодушен к «бурбону», Эрлэйн. Одну минуточку.
В ожидании напитков я внимательно осмотрелся вокруг. Я чувствовал себя несколько возбужденным блеском иллюминации, музыкой и оживлением, царившими здесь, пожалуй, даже немного чересчур возбужденным за счет «бурбона», находившегося во мне. И я решил, что если моя клиентка не появится немедленно, я перестану о ней беспокоиться и начну развлекаться по собственному усмотрению. Каждые десять минут буду бегать на нос, а затем возвращаться назад, к жизни.
На одном из табуретов бара восседала прехорошенькая блондинка с точеными ножками, потягивавшая из высокого стакана какой-то напиток с плавающими сверху ягодами, и время от времени уделявшая внимание джазу «Комбо», разместившемуся у стойки. На борту сегодня вообще было изобилие сочных блондинок, и она была одной из них.
— Ха, — сказала блондинка. — Вы кто?
— Я?.. Скотти.
— Ха, Скотти! А я — Ио. И я — ух… какая пьяная!
Это замечание меня развеселило и одновременно заставило загрустить. Вот это куколка, Ио! Что же, нельзя иметь все сразу. Я подхватил свои свежеизготовленные напитки и сказал: «Увидимся, Ио!» И ушел, слыша, как она крикнула мне вдогонку: «Смотри, это обещание!»
Эрлэйн поблагодарила меня за мартини, отхлебнула около трети своего стакана и затрясла своими кудряшками.
— Ух!.. Порядок… Теперь я радиоактивная!
Она взглянула на меня своими огромными зелеными глазами и улыбнулась:
— Весело, да?
— Конечно!
— Я имею в виду яхту и все прочее…
— Ну да! Каждый должен иметь яхту!
Она слегка нахмурилась, снова отхлебнула глоток мартини и медленно произнесла, с трудом справляясь с мыслями:
— Но… это что-то философское, не так ли?
Я усмехнулся.
— Не совсем, крошка…
— Ну и черт с ним! — сказала она. — Почему мы не танцуем?
— В самом деле, почему?
Мы пошли танцевать. Мы поставили наши стаканы на палубу, вошли на отполированную площадку перед «Комбо» и начали танец. Но это было значительно больше, чем просто танец. Это было похоже на то, как если бы вы танцевали фокстрот и одновременно решили отутюжить брюки или то, что их заменяет у партнерши. Что-то вроде предметной лекции по анатомии в четырехтактном ритме: обещание в три такта и сумасшествие на четвертом. В общем, голова кружилась у меня не только от «бурбона».
Посреди танца я остановился, отдуваясь.
— Ух… Мне надо освежиться!
— Но мы же не закончили танец!
— Ты, может быть, и нет, бэби, но я уже выдохся!
— Ну, Скотти!.. Еще одну минутку, последнюю.
— Следующая минута будет последняя, о'кей? Нет. Спасибо, не могу…
Я говорил твердо и решительно. Если можно вообще говорить решительно, задыхаясь и дыша открытым ртом, как рыба на солнцепеке.
— Я действительно должен выпить чего-нибудь.
Пока она говорила со мной, фокстрот закончился, и парни из джаза сделали короткий перерыв. Эрлэйн и я допили свои стаканы, затем она сказала:
— Ты смешной, Скотти… Ты хороший парень, но я хочу танцевать. Я с ума схожу от танцев!
— Я это почувствовал…
— Так что я пойду и поищу кого-нибудь другого с родственной болезнью и более живого…
— Может, если бы это был не фокстрот… — слабо начал я, затем переменил тон и бросился в нападение: — Я достаточно живой! У меня столько жизненных сил, что… — я запнулся. — Кстати, что вы имеете в виду под «родственной болезнью»? И в каком смысле «более живой»?
— О, Скотти! Ты опять споришь!
— Опять? Кто из нас…
— О, вот Зимми! — воскликнула она.
— Зимми? Какой еще Зимми?
— Гуд бай, Скотти! Как-нибудь еще увидимся! Я пошла танцевать шифли с Зимми!
— Что это еще за…
Но она уже убежала. Может быть, это было и к лучшему. Наш разговор становился слишком уж отвлеченным. Я чувствовал себя так, словно во время горячего душа кто-то открыл холодный кран. Я осмотрелся и отправился на нос, подкрепившись очередным живительным глотком из стакана. Впрочем, если бы эти глотки были в самом деле живительными, я бы чувствовал себя значительно лучше, чем сейчас. Я не обедал сегодня, и с момента моего появления на яхте усердно закачивал в себя «бурбон» с содовой. А обед из одного «бурбона» — не обед. Короче говоря, настало время сделать остановку. Я допил последний глоток, поставил стакан на палубу у края прохода и отправился на то же место, где я был до этого.
Ничего похожего на клиента не появилось в течение двух или трех минут, поэтому я закурил и стал смотреть через залив на огни Зоны отдыха Бальбоа. Колесо обозрения медленно вращалось, поднимая кабинки на высоту, и время от времени останавливалось, чтобы взять очередную пару желающих. Надо всем этим — звезды, далекие и яркие в иссиня-черном безоблачном небе, казались просто тусклым отражением огней внизу. Где-то у штирборта девушка пела гавайскую прощальную песню, но это было веселое, радостное прощание.
Затем в каюте внизу, подо мной, зажегся свет, и яркий луч из иллюминатора упал на воду. И во второй или в третий раз за сегодняшний вечер я снова увидел в волнах это белое пятно.
Оно выглядело так, будто кто-то плавал там, у борта яхты. Я потряс головой. Это было неправдоподобно. Возможно, просто галлюцинация, какие бывают у альбиносов, страдающих недостатком пигмента в радужной оболочке. Да так оно, очевидно, и было. Я напряг зрение, перегнулся через поручни, и на этот раз не только мои глаза поймали нужный фокус, но белое пятно, попав в полосу света из иллюминатора, снова обрело вполне четкие и реальные очертания.
Это была не галлюцинация. Или, если и была, то она имела форму хорошенькой и молоденькой голышки. Неожиданно я почувствовал, что не так уж опечален тем, что Эрлэйн меня бросила. Может быть, наиболее приятное знакомство находилось не на борту яхты, а плавало здесь, внизу, вместе с рыбами.
Я снова потряс головой, отгоняя наваждение. «Ничего хорошего тут нет», — подумал я. Очевидно, я в стельку пьян, и это все мне чудится. Впрочем, это не могло быть галлюцинацией: у галлюцинации не бывает таких пикантных форм.
И, во имя всех святых, то, чего не могло быть, не исчезало из моих глаз.