Николай Стародымов - Исповедь самоубийцы
— Ч-что? — растерянно переспросил он.
— У тебя уши заложило? — осведомился Азиз. — Я же тебе ясно сказал: сегодня же «замочишь» новенького.
Только теперь Васятка осознал весь ужас положения, в котором оказался.
— Но я… Но я не умею…
Азиз опять прикрыл глаза, обронил небрежно:
— Вот и научишься.
Он знал, что делал. Он просчитал развитие ситуации до мелочей. Сколько уже таких вот дураков промелькнуло рядом с ним. Каждый из них считает себя индивидуальностью, личностью — а все одинаковые, как металлические монеты одинакового номинала.
Он все предвидел. А потому ему было скучно.
Сейчас должен подать голос кто-нибудь из телохранителей…
— Азиз, так ты нам только скажи — мы сами все сделаем тихо и аккуратно, — с обидой в голосе проговорил телохранитель. — Ты же нас знаешь.
«Авторитет» повернул в его сторону голову. Отвечать он не обязан. Но в данном случае снизошел до подручного.
— Надо же и Васятке когда-нибудь начинать учиться, — пояснил телохранителю.
И снова произошло то, что предвидел Азиз.
— Ну а если я найду в камере, кто это сделает? — с надеждой спросил Васятка. — Он сделает, а мы останемся в стороне.
Азиз тяжело и долго глядел на него. Потом пожал плечами, опуская на глаза морщинистые веки.
— Как знаешь, Васятка. — И добавил слегка разочарованно — Хочешь из тебя человека сделать, да, видно, тебе этого не надо…
Васятка исчез. Какое-то время в углу, где разместился Азиз со своей свитой, висела тишина. Тишина, понятно, относительная — в камере гул стоял неумолчный.
— Шеф, тебе с бугра, конечно, виднее, — осторожно, чтобы не нарваться на неприятность, проговорил телохранитель, — но только напрасно ты в такие вещи Васятку посвящаешь. Не тот это человек.
Азиз приподнял веки. Скосился в сторону говорившего.
— И почему же это?
Ободренный вопросом, тот завершил свою мысль:
— Его же чуть прижми — и он все выложит, всех сдаст. И тебя в том числе.
Азиз сделал вид, что призадумался.
Потом обронил:
— Н-да, для всех было бы неприятно, если бы Васятка начал «петь»… Как ты думаешь?
Он кольнул взглядом спрашивавшего телохранителя. И умолк. Главное было сказано. Остальное случится само собой, без его участия.
«САРАБИ, СЫН НУХА»Сараби-гостиница-Анастасия
…В гостинице, в фойе, Сараби сразу обратил внимание на молоденькую девушку, которая плакала навзрыд, сидя на диванчике. Быть может, он и не стал бы к ней подходить специально, да только к лестнице можно было пройти обязательно мимо нее.
— Чего это она? — спросил киллер у портье, принимая у него ключи.
— А кто ж ее знает? — зевнул тот. — Тут такого вечно насмотришься… Поплачет, да и уйдет. Если не подберет кто-нибудь.
Сараби был сегодня настроен благодушно.
— О чем плачет ребенок? — спросил он, широко улыбаясь, остановившись возле девушки.
Та вскинула на него огромные глазищи. Глядела доверчиво, умоляюще… Киллер почувствовал, что у него как будто в душе что-то дрогнуло. Ему вдруг захотелось приласкать ее. И едва он представил, что ее можно приласкать, захотелось… Захотелось не просто так приласкать, а покрепче, пожарче.
— Так что случилось?
Сараби сам почувствовал, что у него голос стал мягче и ласковее. Искреннее.
— У меня денег нет, — сквозь слезы, жалобно сообщила девушка.
Киллер еще искреннее рассмеялся.
— И это повод для слез? — осведомился он. — Эх ты, дитя дитем… Деньги для того и существуют, чтобы их зарабатывать, а потом тратить… Пошли со мной!
Девушка испуганно отпрянула:
— Нет-нет, что вы! Я не пойду… Так нельзя, с посторонними…
Это удивило по-настоящему. Она что же, девушка еще, что ли? Неужто в наше время еще есть такие? По мнению Сараби, нынешние девочки уже сразу без этого своего достояния рождаются… Разве что где в провинции какие-нибудь реликты еще встречаются.
Киллер присел рядом с ней.
— Да ты не бойся, — положил он свою огромную ручищу на ее тощую коленку. — Что случилось-то?
Девушка этого его жеста будто не заметила. Тяжело вздохнула, заговорила жалобно, доверчиво поглядывая на мужчину.
— Я только сегодня в Москву приехала. В поезде ехала с парнем, приятный такой, вежливый… Он обещал помочь мне устроиться…
— А потом взял у тебя деньги и документы и исчез, — закончил Сараби.
— Да, — удивленно вытаращилась на него девушка. — А откуда вы знаете?
Киллер от души рассмеялся.
— Эх ты, глупенькая! Да эти «кидалы» специально на таких наивных дурочек, как ты, охотятся… Скажи спасибо, что для тебя еще все так хорошо закончилось… Тебя как зовут-то, ребенок?
Собеседница потупила глазки. Сидела словно школьница-отличница, скромно теребила подол коротенького платьица.
— Анастасия.
— Так вот, Анастасия, мы сейчас пойдем ко мне… Да ты не вздрагивай так, глупышка! Пойдем ко мне…
Девушка смотрела на него исподлобья.
— А вы меня не обидете? — тихо спросила у мужчины.
О Аллах! Надо же иметь такую наивность!
— Не обижу!
Сараби сказал это так искренне, что даже сам поверил.
— Ты у меня переночуешь, а утром мы с тобой что-нибудь придумаем. Договорились?
Они поднялись с дивана. Анастасия робко протянула ему ладошку. Киллер, нынешним вечером изуродовавший сверхмощной взрывчаткой руки другой девушки, был растроган.
А от стойки им вслед понимающе глядел портье.
Часть третья
За спиной чуть слышно скрипнула дверь.
«Опять, наверное, жена, — с неожиданной досадой оторвался я от рукописи. — И чего ей сегодня не спится?»
Однако это пришел кот. Наш огромный, пушистый, черный как смоль Жулик. Подошел поближе, уселся и уставился своими огромными желтыми глазищами на меня. Это он определяет, собираюсь я идти на кухню или нет. Если пойду — значит, и ему что-нибудь перепадет…
На кухню идти я не собирался. Чтение меня увлекло. Разве что кофейку поставить…
Поднялся-таки, потащился на кухню. Жулик шел рядом, жадно урчал, норовил потереться о ноги. Он у нас только тогда и бывает ласковым, когда знает, что ему дадут что-нибудь съедобное.
…Итак, Виолетта добровольно сунула голову в подобную историю. На нее это вполне похоже. Вот только где она сейчас? Наверное, спихнув на меня рукопись, сама слиняла куда-нибудь грехи с себя смывать. С нее станется. Вернется — а она с равной вероятностью могла бы сейчас находиться как где-нибудь в Сочи или даже в Эмиратах, так и в Салехарде или у тибетских монахов — и потом станет рассказывать об ужасах, которые ей довелось пережить в период, когда она была летописцем мафии. О, кстати, чем не заголовок для ее книжки: «Я была летописцем мафии»? Ее этот «Наследник Герострата» — совсем не то; нынешнему рынку заголовки покруче нужны.
Котяра извелся в своем отчаянном урчании и жалобном мяуканье.
— Да погоди, не умирай, — проворчал я. — Сейчас дам тебе что-нибудь.
Достал из холодильника кусок сырой печенки, бросил ее в кошачью мисочку. Жулик на это не отреагировал, продолжал тереться о мои ноги. Это у него как ритуал — авансом выпрашивает себе еще что-нибудь.
— Ну ты хам, — привычно проворчал я.
Чайник закипел. Я всыпал в свою огромную чашку ложку любимого гранулированного «Нескафе», залил шипящей водой. Достал из холодильника бутылку коньяка, налил немного в кофе. Заглянул в морозилку. Там коченели несколько куриных окорочков. Почему-то при виде этих заиндевевших кусочков мертвой плоти меня передернуло. Ведь когда-то и я буду вот так же лежать в холодильной камере морга. Жуть! Одно утешает: вера в то, что к тому времени душа моя уже промчится по темному тоннелю и ей будет тепло и уютно. Впрочем, еще неизвестно, что оно мне присудит, то неведомое Светило, которое станет разбирать мою жизнь на этой земле. От него люди еще назад возвращались. Но что находится за Чертой… Нам этого знать не дано.
Вот той же Виолетте ее поход за приключениями как должен быть зачтен?
Чего, впрочем, гадать? Надо сначала хотя бы рукопись дочитать.
Я захватил свою любимую пол-литровую горячую «бадейку» и опять побрел в кабинет. За спиной раздавалось смачное чавканье — поняв, что больше ничего выклянчить не удастся, кот принялся за свой завтрак.
1
На следующее утро я проснулась рано. Немного полежала, вспоминая прошедший день.
Дверь открылась. На пороге стояла Василина.
— Доброе утро, Виолетта Сергеевна, — приветливо и все так же сочувственно сказала она.
— Доброе утро, — я постаралась сказать эти дежурные слова тоже как можно ласковее.
В конце концов, похоже, здесь только эта немолодая уже женщина — единственный человек, который, как мне тогда казалось, относится ко мне с искренней приветливостью.
