Николас Блейк - Чудовище должно умереть. Личная рана
— О, это же совсем безопасно, если вас именно это беспокоит. Хотя довольно странно, — продолжал я, обращаясь уже ко всему застолью, — как многие люди боятся плавать в шлюпках — люди, которые даже не думают о том, что их может сбить машина, когда они переходят улицу.
Джордж на мгновение прикрыл глаза веками при этом моем уколе. Это было его единственной реакцией. Вайолет заворковала:
— О, я уверена, Джордж не боится. Это только вопрос…
Хуже этого она ничего не могла сказать. Джордж буквально взбесился при мысли, что его жена взяла на себя труд защищать его. Не сомневаюсь, что она хотела сказать, что вопрос только в том, что Джордж не умеет плавать, но он уже прервал ее, противно подражая ее голосу:
— Нет, дорогая, Джордж не боится. Он не боится плавать в детских лодочках, нет.
— Ну и прекрасно, — небрежно сказал я. — Значит, как-нибудь выйдем, поплаваем? Уверен, вы будете в восторге.
Так что дело сделано. Я испытывал страшное возбуждение. Все присутствующие в комнате словно куда-то отодвинулись и стали прозрачными тенями — оживленно болтающая с Карфаксом Лена, скрытое волнение Вайолет, Роуда, лениво усмехающаяся Джорджу, старая миссис Рэттери, взявшаяся за свое блюдо с рыбой с неодобрительным видом, как будто она обнаружила, что у бедняги отсутствует родословная, и бросающая время от времени острые взгляды из-под нависших бровей на Джорджа и Роуду. Мне пришлось сидеть совершенно тихо, намеренно расслабив тело, которое дрожало, как натянутая струна. Я уставился в окно и смотрел туда, пока серый дом и деревья в его раме не начали сливаться и дрожать, как поверхность реки под деревьями, когда на нее падает ослепительный луч солнца.
Из этого транса меня вывел чей-то голос, казалось донесшийся ко мне издалека. Это говорила Роуда Карфакс, обращаясь ко мне:
— А что вы делаете целыми днями, мистер Лейн, когда не занимаетесь с мальчиком?
Я собирался с мыслями для ответа, когда вдруг вмешался Джордж:
— О, он сидит наверху, замышляя убийство.
В своих страшных рассказах я довольно часто использовал штамп о том, как «вся кровь отхлынула от сердца», но никогда не подозревал, до чего точно это выражение. Замечание Джорджа заставило меня почувствовать себя — и, думаю, выглядеть — как вареная курица. Я пораженно смотрел на него, как мне показалось, целую вечность и не мог остановить дрожания губ. И только когда Роуда воскликнула: «А, так вы работаете над очередной книгой?» — я понял, что Джордж имел в виду вымышленное убийство. Но так ли это? Возможно ли, что он что-то обнаружил или начал подозревать? Нет, смешно этого опасаться. В этот момент меня охватило такое громадное облегчение, что я начал испытывать к Джорджу воинственное и злобное отношение за ту встряску, которую он устроил моим нервам.
— Да, — сказал я, — я работаю над очень интересным убийством — думаю, это будет моим шедевром.
— Он до чертиков скрытен насчет этого, — сказал Джордж. — Запирает двери, держит рот на замке и все такое. Да, конечно, он говорит, что пишет триллер, но ведь у нас нет этому доказательств. Думаю, он должен показать нам свою рукопись, как вы считаете, Роуда? Просто для того, чтобы мы знали, что он не скрывается от правосудия, или что он не профессиональный преступник, скрывающийся под именем писателя, или еще кто-нибудь.
— Я не…
— В самом деле, Феликс, прочтите нам после ленча что-нибудь из вашего нового рассказа, — сказала Лена. — Мы будем сидеть вокруг и одновременно вскрикивать от ужаса, когда негодяй вонзит свой кинжал…
Это было ужасно: мысль о чтении всем безумно понравилась.
— Ну пожалуйста!
— Да, вы должны.
— Ну же, Феликс, будьте великодушны!
Я сказал, стараясь говорить уверенно, но, боюсь, выглядел польщенным петухом:
— Нет, не могу. Извините меня. Терпеть не могу показывать неоконченную работу. Меня это всегда просто удивляло.
— Не будьте избалованным писателем, Феликс. Вот что я скажу — я сам прочту его, если уж автор такой скромница: я прочту первую главу, а потом мы устроим тотализатор на разгадку убийцы — каждый внесет свою ставку. Полагаю, убийца появляется в первой же главе? Пойду наверх и принесу рукопись.
— И не думайте! — У меня дрогнул голос. — Я категорически запрещаю это делать. Терпеть не могу, когда в мои бумаги суют нос. — Глупая ухмылка Джорджа вывела меня из себя: должно быть я взъелся на него. — Вам бы вряд ли понравилось, если бы кто-нибудь лез в вашу личную переписку, так что держитесь от моей подальше — если вы слишком тупы, чтобы понять намек.
Разумеется, Джордж был в восторге от того, что довел меня до кипения:
— Ага! Вот в чем дело! Личная переписка, любовные письма. Держите свой талант к любовной переписке под спудом. — Он разразился громовым смехом от собственной остроты. — Поберегитесь, а не то Лена станет ревновать вас. Она страшна в гневе, мне ли не знать!
Я сделал героическое усилие, чтобы овладеть собой, и небрежно заметил:
— Нет, это не любовная переписка, Джордж. Не стоило вам давать волю своему односторонне направленному уму. — Что-то подтолкнуло меня продолжить: — Но я не буду читать вам мою рукопись, Джордж. Допустим, я ввел вас в свой рассказ — это очень огорчило бы вас, да?
Неожиданно в разговор вступил Карфакс:
— Не думаю, чтобы он себя узнал. Люди на это не способны, верно? Если только их не выводят в качестве героя, разумеется.
Восхитительно едкое замечание. Карфакс — такой ничтожный человечек — не ожидал услышать от него нечто подобное. Нечего и говорить, что смысл этой колкости ускользнул от толстокожего Джорджа, он и не ощутил ее жала. Мы начали беседовать о том, насколько широко писатели используют свои впечатления о реальных людях при создании вымышленных героев, и общее возбуждение прошло. Но во время его действия я испытал очень неприятный холодок. Надеюсь, я не слишком разошелся, обрушившись на Джорджа. Надеюсь также, что укромное местечко, где я храню свой дневник, действительно надежно: сомневаюсь, что замок удержит Джорджа, если он всерьез заинтересуется моим «манускриптом».
18 августаМожете вы, предполагаемый читатель, представить себя в положении человека, способного совершить убийство, которое останется безнаказанным? Убийцу, который — увенчается ли этот акт, так сказать, устранения успехом или по какой либо неучтенной причине потерпит провал — должен проделать все так, чтобы не возникло ни малейших подозрений в том, что это был несчастный случай? Можете вы представить себя живущим день за днем в одном доме со своей жертвой, с человеком, чье существование — и без вашего знания о его бесчестии — есть проклятие для всех окружающих и оскорбление его Творца? Можете вы представить, как «легко» жить с этим отвратительным созданием и как быстро близкое знакомство с вашей жертвой вызывает презрение к нему? По временам он посматривает на вас с некоторым любопытством: вы кажетесь ему рассеянным и невнимательным, и вы отвечаете ему милой, машинальной улыбкой — машинальной, потому что, может, именно в этот момент вы прокручиваете в голове, вероятно, в сотый раз точное направление ветра, положение паруса и румпеля, которые приведут к его концу.
Вообразите себе все это, если можете, и тогда попытайтесь представить, что вам помешали, сбили с толку, остановили на полдороге самым простым способом. «Неслышный, назойливый голос», может, вы догадываетесь, добрый мой читатель, что я имею в виду. Благородная мысль, но неправильная. Поверьте, я не испытываю ни малейших угрызений совести относительно устранения Джорджа Рэттери. Даже если бы у меня не было никаких личных причин, сознание того, что он коверкает и превращает в сплошное мучение жизнь этого милого ребенка, Фила, было бы достаточным оправданием. Он уже убил одного драгоценного парнишку, я не позволю ему уничтожить другого. Нет, не совесть сдерживала меня. Даже не моя собственная природная мягкость. Это было гораздо более простое препятствие — не больше не меньше, как погода.
И вот я не знаю сколько дней жду у моря погоды, как какой-нибудь древний мореплаватель. (Думаю, что ожидание погоды — это симпатичный обряд, такой же старинный, как первое парусное судно, похожий на обряд дикарей, которые колотят в свои тамтамы, чтобы вызвать дождь или призвать урожай на свои поля.) Было бы не очень верно сказать, что я вымаливал ветер: случались ветреные деньки, но, к сожалению, слишком бурные: чуть ли не шторм с юго-западным ветром. Вот в чем проблема. Мне нужен такой день, когда дует достаточно сильный ветер, чтобы перевернуть плохо управляемую лодку, но не ураган, во время которого было бы откровенным преступлением вывести на воду судно с новичком. И сколько мне еще придется поджидать подходящей погоды? Не мог же я здесь навечно оставаться. Кроме всего прочего, Лена становилась беспокойной. По правде сказать, она начинает немного досаждать мне. Стыдно об этом говорить, она так ласкова и так хороша; но за последнее время несколько утратила былую живость; она начинает рассуждать легкомысленно, что не очень соответствует моему нынешнему настроению. Только сегодня вечером она сказала: «Феликс, не могли бы мы с тобой уехать куда-нибудь? Я устала от этих людей. Хочешь уехать? Пожалуйста!» Она проявляет необыкновенную настойчивость в этом отношении, и неудивительно: вряд ли ей очень приятно каждый день видеть Джорджа, что напоминает ей о том, как семь месяцев назад их машина сбила на дороге ребенка. Мне пришлось отделаться от нее туманными обещаниями. Она не очень мне нравится, но я не решаюсь порвать с ней, даже если бы хотел быть грубым, потому что она должна быть на моей стороне, когда во время следствия будет раскрыто мое инкогнито.
