Лео Мале - Неспокойные воды Жавель
Ну, прежде всего, лохмотьев он не носил. И даже совсем напротив. Бедуин уверял, будто он одет с иголочки, в самый модный костюм. Если это подтвердится, то, мне думается, дело тут уже не просто в бегстве из родного дома, от семейного очага.
Я шагнул в зловонный мрак коридора. Пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Выключателя не было. Мне лишь удалось убедиться в том, что стена источает сомнительную влагу. Я двинулся вперед по узкому проходу. В доме не слышно было обычного шума, присущего в этот час дня всем домам. Возможно, еще не настал момент, когда клиенты Амедха, освободившись после работы на заводах, заполняют бистро и номера. Возможно. Где-то неподалеку раздавались звуки клавесина – это гнусавое радио пыталось хоть немного оживить обстановку, но безуспешно. Уличные шумы доносились сюда как бы издалека и звучали глухо, словно проделывали путь не в один километр. Хотя на деле все обстояло иначе. До авеню Эмиль Золя было рукой подать. А доносившийся до меня неясный гул был отзвуком идущих по ней автобусов и приглушенного громыхания поезда на линии Версаль – Дом инвалидов, проходящего в траншее между набережной Жавель и Сеной, которая тихо течет под мостом Мирабо и уносит множество всякой всячины, если верить поэту[11]. Короче, место было далеко не из веселых. Я имею в виду коридор, конца которому было не видать. Но вот он все-таки кончился. Нога моя наткнулась на что-то, оказалось – на лестницу. Радио стало слышно отчетливей. На меня пахнуло холодом. Сразу за лестницей коридор сворачивал и выходил во двор, в глубине которого высилось двухэтажное строение. Атмосфера тут была совсем иной. Большинство окон было освещено. Пьеса для клавесина, темперированного хрипом, доносилась как раз из одного окна. Я понял, почему в коридор мог войти любой, что поначалу, признаюсь, немного меня встревожило. Я плохо понимал резоны, по которым меня могли бы заманить в ловушку, но существует столько всяких вещей, которых мы не понимаем… Это было смешанное, пестрое строение, как в отношении конструкции, так и в отношении его использования и населяющих его людей. Отчасти гостиница, отчасти нет; наполовину арабы, наполовину европейцы. И коридор предназначался не только для постояльцев Амедха, которому, судя по всему, принадлежали всего-навсего бистро и этаж над ним, но и для тех, кто жил во дворе.
Вернувшись на лестницу, я стал взбираться по ней, держась за липкие перила. Добрался до площадки. Никакой музыки, только храп и поскрипыванье кроватей. Я чиркнул спичкой. Оказалось, я попал в другой коридор с дверями по обе его стороны; корявый пол коридора в последний раз подметали, видно, не иначе как по случаю Выставки искусства интерьера. Воняло плесенью, как из помойки. Спичка моя погасла. Я чиркнул второй. При ее дрожащем свете я увидел цифру 10, начертанную мелом на ближайшей ко мне двери. Новенький ключ без всякой этикетки или номера торчал в замочной скважине. Демесси был дома… если это и был его новый дом. Я бросил догоревшую спичку и прислушался. Мне показалось, будто из-за деревянной перегородки донеслось что-то вроде стона, затем послышалось какое-то шуршание, но я не был в этом уверен. Я повернул ключ и открыл дверь.
В комнате света не было никакого, но кое-что все-таки можно было различить. Мутный свет, излучаемый муниципальным канделябром, проникал через окно без малейшего намека на какие-либо занавески. Я увидел человеческое тело, распростертое на жалкой железной кровати и скрытое наполовину свесившимся до полу одеялом. И уловил тяжкое, прерывистое, стесненное дыхание. Переступив порог, я направился к спящему. Внезапно новый резкий запах ворвался в нездоровую атмосферу окружающей затхлости, я почувствовал за спиной чье-то присутствие и… слишком поздно! Какой-то тяжелый предмет вошел в далеко не дружеское соприкосновение с основанием главного моего мыслительного инструмента, и я отлетел вперед, счастье еще, что инстинктивно мне частично удалось отвести удар, хотя агрессор явно не жалел сил. Я плюхнулся со всего размаха, однако у меня хватило присутствия духа, чтобы в отчаянном порыве попытаться схватить что-то, оказавшееся у меня под рукой, мне думается, ногу, но нога оказалась проворнее моих рук, и я поймал только пустоту. Хлопнула дверь, вызвав в моей черепушке болезненное ответное эхо. И я остался лежать, приникнув ухом к полу – ни дать ни взять краснокожий из вестерна,– скорее оглушенный и ошарашенный, нежели действительно побитый или нокаутированный, вслушиваясь в резкий стук каблуков на лестнице, внимая тому, как он удаляется, как он замирает,– все вслушиваясь и вслушиваясь.
Совершенно ошеломленный, я встал. Прислонился к стене и попытался прийти в себя, глубоко втягивая воздух. В двух шагах от меня что-то, по всей видимости моя шляпа, выделялось более темным пятном на фоне окружающего полумрака. Я глядел на нее невидящими глазами. Человек на железной кровати, с каркаса которой свешивался плоский, как доска, матрас, не шевелился. Я вытащил свою пушку, дабы отразить в случае необходимости непредвиденный удар, подошел и склонился над этим типом. Света хватало, чтобы различить его черты, не спутать его лицо с кофейной чашкой. То был Поль Демесси. Демесси или кто-то другой, чертовски на него похожий. Ибо в последний раз, когда я видел Демесси, он был не так бледен и гораздо более подвижен. Правда, с тех пор… Ну что ж, дело его было дрянь, просто дрянь, до последней степени дрянь, но зато теперь по крайней мере все более или менее прояснялось. И не было никаких причин отказываться от полного прояснения этого дела, тем более что вокруг меня кое-кто начал давать дуба и в ход пошли дубинки.
Демесси был мертв, мертвее и быть уже не могло, даже если бы его мать решилась в свое время, когда носила еще его во чреве, прибегнуть к особым услугам ясновидящей Жозефины.
Так-то вот!
И теперь не оставалось ничего другого, как извлечь наибольшую выгоду (?) из сложившейся ситуации. При том положении, в котором я очутился… уберусь я чуть раньше или чуть позже… к тому же то, что мне предстояло сделать, займет не так много времени.
Я подошел к двери, от всей души желая, чтобы тот тип, уходя, не запер меня здесь в обществе жмурика. Нет. Я повернул ручку, и дверь отворилась. Ключ по-прежнему торчал в замочной скважине. Я вынул его. Прислушался. Ничего особенного, какие-то шумы, но самые обыкновенные. Те самые, что сопутствовали мне с той минуты, как я вошел в этот дом. Точно такие же и к тому же, как прежде, немногочисленные. Ничего нового или внушающего тревогу. Я вернулся в комнату и заперся изнутри.
Окно выходило на улицу. А точнее, на древесно-угольный склад, в этот час совершенно безлюдный. На фоне неба виднелась островерхая крыша ангара. И ни души в этих сверхтемных глубинах. Нечего было опасаться нескромных глаз; следить за мной было некому. Можно было бы зажечь свет, если бы в этой комнатенке отыскался какой-нибудь огарок. Я отправился на поиски выключателя. И нашел-таки его, хотя он едва держался. Я повернул выключатель, и на потолке вспыхнул свет, как и следовало ожидать, желтый и анемичный, похоже, такие лампочки слабого напряжения фабрикуются исключительно на потребу хозяев ночлежек, будь то арабы или овернцы.
Преодолев отвращение, я вернулся к Демесси и полностью открыл его тело, швырнув в сторону изъеденное молью одеяло. И правда, Демесси одет был что надо. Тут уж ничего не скажешь. Светлый костюм в клетку, сшитый, видимо, на заказ. Вполне сгодится для гроба. Я посмотрел, что с ним все-таки приключилось. Свернувшаяся кровь (вот только нельзя определить, давно ли) застыла на подушке, там, где покоилась его голова. И немного крови было на простыне, в области поясницы. Подушка и простыня вовсе не нуждались в дополнительных пятнах, чтобы превзойти все допустимые границы грязи. Я осторожно подвинул тело, повернув его на бок и поддерживая в таком положении. Демесси схлопотал классный удар по затылку. Он, верно, здорово прочувствовал его, если только не умер сразу. Надо будет проверить. На его великолепном новеньком пиджаке красовалась дыра возле лопаток, и почти по всей спине расползлось кровавое пятно. Ему, стало быть, всадили еще и нож. Это мне совсем не нравилось. Демесси, верно, тоже это не понравилось, но ему в отличие от меня не приходилось подгонять все под наспех придуманную теорию. Я положил труп в изначальное положение и обыскал его. Черта с два. В карманах было пусто. Я набросил на него одеяло примерно так, как было, когда я пришел.
В углу комнаты стоял хромоногий шкаф. Я открыл его. На полке лежал чемодан, содержимое которого я проверил. Тряпье, одно тряпье – то самое, которое описывала Ортанс, то есть одежда, в которой он ушел в тот день с улицы Сайда, чтобы никогда уже не вернуться, и еще другое – рабочие комбинезоны, на редкость замызганные. Я в самом деле не понимал, что все это означает. И у меня не было времени подумать над этим. Я исследовал карманы всех этих тряпок и ни черта, конечно, не нашел.
